Семь грехов радуги - Овчинников Олег Вячеславович (прочитать книгу TXT) 📗
– Или вирус, – вспоминаю одну из гипотез Валерьева.
– Или вирус, – Пашка согласно кивает и вдруг вскрикивает: – Ой!
Он беспомощно смотрит на меня поверх кружки, и я с удивлением замечаю, что один глаз у него как будто немного больше другого. Зрачок и сама радужка.
– У меня, кажется, линза выпала, – растерянно признается он.
– Что, в пиво?
– Вроде бы…
Первые две минуты я просто истерически смеюсь, попутно пытаясь припомнить, чей копирайт стоит под строчкой «Что вы, братцы! Я ж за вас потерял в атаке глаз!» – неужели Кутузова? – а Пашка и так и этак крутит над головой пивную кружку, рассматривая на просвет.
Говорил же ему: не воображай, пей из бутылки. Вот в узкое горлышко он бы в своем теперешнем состоянии точно не попал. Пьяный снайпер!
Линзу нам удалось выцедить минут через пять при помощи чистой марлечки и воронки. Пива, которое при этом пришлось слить в раковину, было немного жаль, но пить его, после того, как в нем побывал глаз, пусть искусственный, Пашка отказался.
– Я тебе не доктор Ватсон! – заявляет.
– Конечно, – говорю, – ты больше на доктора Бладда похож! – И жутко радуюсь собственной шутке. Хотя, если подумать на трезвую голову, что смешного? Ну доктор, ну пират, но не одноглазый же.
Пашка достает круглую пластмассовую коробочку с раствором, промывает линзу и возвращает на место. Когда он смотрит на меня вопросительно, дескать, «ну как?», мне кажется, что его правый глаз выглядит теперь заметно пьянее левого. Еще бы: пивом залил, не водой!
Убирает коробочку с раствором в карман и там нащупывает что-то.
– Кстати, – говорит он и тянет из кармана пакетик с «уликами»: моей коньячной рюмкой и календариком.
– Вот это верно, – одобряю. – Пиво лучше пить из рюмки: смотрится эстетичнее и линзы вылавливать легче.
– Ты пьян, – морщит Пашка муравьиный лоб, отставляет рюмку в сторону и подцепляет клешней закладку-календарик. – Бумага полиграфическая, глянцевая, – докладывает. – Никаких отпечатков, кроме тех, что присутствуют на рюмке, не обнаружено. Без напыления и следов постороннего химического воздействия.
– Так ты и это проверил? – поражаюсь Пашкиной бдительности.
– Естественно, в первую очередь. Недаром же эти календарики раздавали всем приглашенным на проповедь. Но тут все оказалось чисто. Другое дело тираж…
– А что с ним? Что-то я не припомню никакого тиража.
– Неудивительно: его там нет. Пришлось выяснять в типографии.
– И сколько? – спрашиваю и даже глотать перестаю в ожидании ответа.
– Много, – значительно кивает Пашка. – Очень много. Думаю, число экземпляров на этом листочке просто не поместилось бы. Даже если печатать его вдоль большей стороны. – Он располагает закладку горизонтально, помогая мне наглядно оценить масштабы типографского заказа, и продолжает: – Кроме того, выяснилось, что только часть календариков отпечатана на русском языке. Есть точно такие же, но на них дни недели, названия месяцев и список грехов на оборотной стороне написаны по-английски, по-немецки, по-французски… И еще на сотне с лишним языков. Причем, например, на календариках с китайскими иероглифами указаны месяцы лунного года, и так далее. Но самое странное…
– Что? – спрашиваю. – Что? Говори, не то бутылкой пришибу!
Но Пашка только улыбается, загадочно и снисходительно.
– На всех календарях стоит один и тот же год. Ты хоть удосужился взглянуть, какой?
«Разумеется, нет! – укоряю себя мысленно. – Не удосужился». И тянусь нетерпеливым взглядом к календарику, но Пашка, опытный интриган, поворачивает его обратной стороной ко мне, вдобавок прикрывает своей клешней, так что над его скрюченными пальцами мне отчетливо видно только слово «УБИЙСТВО» на кроваво-красном фоне, и я с тоскою думаю, что да, без него, похоже, сегодня не обойдется. И Пашка станет первым, кто в действительности умер от любопытства. Причем чужого.
Но я все же иду у него на поводу и покорно позволяю вовлечь себя в томительную угадайку.
– Будущий? – предполагаю.
– Не-а, – Пашка довольно качает головой.
– Прошлый?
– Не-а.
– Значит, нынешний?
– Ладно, не мучайся. На всех календариках указан один и тот же год, – повторяет Пашка. – Солнечный, лунный и даже лунно-солнечный, но везде первый.
– В смысле? – пытаюсь сообразить.
– Без смысла. Просто первый. – И Пашка великодушно подносит мне к самому носу календарик с проставленной вверху гордой, но одинокой цифрой. Единицей.
И словно бы кто-то невидимый нашептывает мне на ухо слова, и я повторяю их – странные слова с ускользающим смыслом.
– Миссия мессии, – говорю я, – в усекновении скверны.
Но мой язык уже порядком заплетается, отчего таинственная фраза выходит у меня немногим разборчивее, чем у странного субъекта с пыльным мешком.
«… румяней и белее? – произнесла она заученную фразу, не обольщая себя надеждой на ответ, поскольку зеркало в массивной бронзовой раме, установленное на каминной полке, явно не относилось к породе говорящих. Впрочем, никаких слов и не требовалось, хватало и одного придирчивого взгляда, чтобы убедиться, что минувшая ночь не привнесла во внешность девочки сколько-нибудь существенных изменений, оставив ее все такой же миниатюрной, стройненькой и прехорошенькой.
– Да, да, прехорошенькой! – вслух повторила девочка и, наморщив носик и сведя к переносице васильковые глазки, состроила одно из своих премилых личик, которое у зеркала, будь оно хоть трижды говорящим, не повернулся бы язык назвать гримасой, миной, физиономией или кое-чем похуже.
Закончив приводить себя в порядок, девочка облачилась в нежно-голубое платье и по узкой деревянной лесенке спустилась в гостиную, где ее уже поджидала матушка, не по-утреннему деловая и чем-то заметно озабоченная.
– Ты очень кстати, – объявила она, не успела скрипнуть последняя ступенька под башмачком любимой дочери. – У твоей бабушки снова проблемы.
– У этой старой маразматички? – поморщилась девочка. Утро, начавшееся так безоблачно, грозило без перехода превратиться в ночь трудного дня.
– Она не старая, а пожилая, – нахмурила брови мать девочки и со вздохом признала: – Что до остального, то тут я вынуждена с тобой согласиться. Все мы не молодеем с годами, тем паче не становимся умнее, но лишь у немногих этот процесс приобретает поистине катастрофические черты. Нашей бабушке повезло, ей посчастливилось войти в элитное ядро группы избранных из числа этих немногих. Уже тот факт, что она отправила нам весточку не с голубиной, а с куриной почтой, причем выбрала несушку из разряда золотокладущих, свидетельствует о многом.
– Да уж, – присвистнула девочка. – Редкая курица добредет до середины леса. Особенно сейчас, когда окрестности так и кишат хищниками и золотоискателями. И что за тревожную весть принесла под крылышком бедная Ряба?
– У бабушки вышла из строя ее чудо-печка. Что немудрено: ведь еще до ее приобретения я, хоть и не склонна к пророчествам, предсказывала что сия грешная конструкция долго не прослужит. Печка – не водяная мельница и топить ее следует дровами, а не мелкими волнами. Но нет, пресытившись чудесами магии, моя мамаша на старости лет стала отдавать предпочтение техническим чудесам, и вот результат: престарелая ведьма сидит у разбитой печки и тщетно пытается вспомнить хотя бы простенькое кулинарное заклинание.
– И давно сидит? – фыркнув, поинтересовалась девочка.
– Учитывая, что почтовая курица брела через полный опасностей лес не меньше недели, думаю, в настоящий момент состояние твоей бабушки близко к критическому. Не исключено, что как раз сейчас она готова проклясть все и вся, особенно ближайших родственников, благо, вставать с кровати для этого ей не требуется. Поэтому на твоем месте я бы, не тратя времени даром, поспешила к ней, в крайний домик сразу за лесом, чтобы отнести бедной женщине скромные гостинцы, а заодно заново обучить ее некоторым азам бытовой магии.
– Надеюсь, ты не считаешь утренний завтрак дармовой тратой времени? – взволновалась девочка. – Разве можно пускаться в дальний путь на голодный желудок?
