Слепой боец - Горишняя Юлия (читаем книги онлайн бесплатно полностью без сокращений .TXT) 📗
«Да, я считаю, что это утешение, — мысленно ответил настоятель. — Человеку легче, когда ему кажется, что все решено. Самоубийца улыбается, приготовив веревку, и несколько последних дней ходит самым свободным и счастливым человеком на земле».
В это время он обводил стоящих перед ним глазами.
— Даланг, — сказал он вдруг, обращаясь к кузнецу. — Мои уши слышали, что некоторое время назад ты сказал: «Это всего лишь наши естества!» Верно ли это, даланг из служителей Лура?
«Из служителей Лура» его голос подчеркнул едва-едва заметно, но заметно.
— Да, — откликнулся тот. — Я сказал.
— Это всего лишь мы, — согласился настоятель. — Но этой обители лучше погибнуть, не осквернив своей чистоты, чем жить ценой нашей жертвы — ценой нескольких лишних капель горечи в бессмертном кубке раоши и лишней ухмылки Тьмы. А теперь спросите меня — почему же тогда мы все-таки делаем это? Спросите меня. Спросите меня, и я отвечу, — сказал он. — Я отвечу: «не знаю»… — Даланг, — сказал он. — Я когда-нибудь задавал тебе вопрос, что ты знаешь о ереси?
— Никогда, — сказал кузнец.
— И не задам;
Настоятель помолчал еще мгновение.
— Еще одни слова, исходившие от тебя, стали известны мне, даланг. «Можно никого не искать — любой из нас сгодится, из тех, кто здесь работал». Скажи… легко было произносить их?
Тот шагнул вперед; правый кулак его взметнулся, прижавшись к склоненному лбу.
— Кому сейчас что-то легко? — немного спустя проговорил он.
— Ты был прав. Мы все годимся. Даже я. Мы все ведь уже погибли, мы, стоящие здесь!..
И может быть, настоятелю показалось — но кое-кто при этих словах даже усмехнулся.
— Но как бы там ни было, — продолжил он, — а в корзину поместится только один.
И он обвел глазами еще раз всех стоящих в разных концах длинного навеса; молодой хено, замерший возле зольников, вдруг почувствовал, что лопата обожгла ему руки. Этот клоп ухитрялся в нынешнее лето настолько быть ко всякой бочке затычкой — даже и настоятель (сам прислужник об этом и мечтать не смел) смутно узнавал уже его в лицо. Большею частью этот прислужник оказывался в камнелитейной, помогая тамошнему далангу; недавно, от недостатка людей в монастыре, даже итдаланг-Наблюдающий, перехватив его где-то в галерее, отправил в свою наблюдательную башню; но — ухитрившись пролезть потом, когда из башни его отпустили, в этот кузнечный двор — хено только и знал, что боялся: вдруг задумаются, по какому праву он тут, и выгонят. Жажда деятельности все еще поедала его. А в этом дворе — как казалось ему — было место, где делали сейчас самое главное в монастыре и самое настоящее. Если б его отсюда выставили…
Но настоятель не выгонял его еще. Просто кивнул, подзывая к себе.
Потом уже до хено дошло зачем.
— Как ты думаешь, отчего я выбрал тебя? — сказал Преемник Баори.
— Я самый глупый, и от меня меньше всего пользы, — сказал хено.
Потом он помолчал, и подумал еще немного, и оглянулся.
— И еще я меньше всех ростом и слабей… и самый легкий из всех, кто здесь, — закончил он.
— Кажется, — сказал настоятель, — ты еще и умен.
Ветер свистел в небе все сильней. Зарево на западе горело вполнеба, так что даже виднелось над стенами. Кусок неба между горою Трон Модры и горою — храмом Его — перечеркивали, как рубцы от рваных ран, темно-вишневые облака. Гигантская тень Трона Модры уже накрыла монастырь, и все потемнело в ней, строения цистерны стали серы, а Храм — по контрасту с золотым небом, наверное, — даже синеватым и словно мохнатым от статуй. Закат грозил ветром на завтра — сильным ветром и неукротимым, как всякий ветер. Ветер — не из Подвластного Магии. А если ветер будет чересчур силен? А если оборвется веревка? Если?
Что может человек сделать с вещами из стихии «воздух»? Почти что ничего, и ведь, казалось бы, Подвластное Магии из стихии «воздух» — единственная вещь, доступная Управлению.
Казалось бы… Легко гонять из одного конца в другой двора пробный шарик с кулак величиной, гонять с такою скоростью, что воздух свистит вокруг, почти совсем легко. Но Порядок, который требует потратить на себя Управление скопищем Единичных, вращаем колесом Порядка, расходуемого на каждом Единичном, колесом числа Великого Предела, сказанного для числа всех Единичных под Управлением… а законы Мира не изменятся для благих и достойных, так же как для дурных и исполненных нечистоты.
Мудрый не уподобляется тому постнику, что дает соседу два ляна зерна, чтобы осенью получить восемь лянов, а если бедняк окажется не в состоянии заплатить, ибо год был дурен и скуден урожай, является к нему со стражниками, посланными управителем уезда, и взымает законный свой долг; когда же сосед и семья его затем умрут от голода, такой человек говорит, благочестиво складывая руки: «Так, видно, пожелало небо!» Благость Модры дала миру закон; но она же дала и милосердие. Милосерден Трижды Царственный, смиряя стихии и попирая Законы Мира в своих чудесах; но это дано Ему — а мы… мы, наверное, чересчур слабы и нетверды в Учении и недостойны чуда.
Чуда не будет. И законы Мира не изменятся ради нас.
Хотя, кто знает… на многое — может быть, на все — способен Темный Владыка, чье имя не называется (если есть оно); и разве он не помогает тем, кто идет по его пути ?
Число Великого Предела — оттого оно так и называется, что велико. Сказанное для Трех — оно Шесть: Единицу умножить на Двойку и на Тройку. Для Четырех — оно двадцать четыре: один умножить на два, и на три, и на четыре. Для Пяти — уже сто двадцать. Для того числа Единичных, что мечутся в пробном шарике величиною с кулак, — оно так огромно, что заглавных букв в алфавите не хватает, чтобы записать его. Взгляни, человек, на слабость свою даже там, где ты силен. Чем над большим числом Единичных властно Управление, тем меньше возможно от них потребовать — иначе это заберет от человека больше Порядка, чем он может отдать, оставаясь человеком и живым существом. Если он отдаст больше Порядка, чем тело его за это время успеет восстановить, — смерть и хаос войдут в него, ибо смерть и есть хаос. То, что естественно для Единичных, те вещи, которых от них можно требовать, почти не отбирая у себя свой Порядок, — тоже хаос. Но когда облако Единичных движется (если, конечно, не ветер несет его) — это Порядок. Если оно движется быстро — значит, Единичные сталкиваются между собою и с другими Единичными так, чтобы почти не отскакивать назад, и это очень несвойственно для них, очень неестественно, — это забирает Порядок, и даже много Порядка, и чтобы не надорваться, нельзя потребовать от такого облака, чтобы оно двигалось слишком быстро. Нельзя потребовать, чтобы оно собиралось слишком густо, — тогда Единичные должны почти не сталкиваться, а это тоже неестественно. Нельзя заставить ударяться намного чаще о стенку шара с одной стороны, чем с другой.
Многого еще нельзя. Во всяком случае нельзя человеку, чьи силы не больше, чем обычные людские силы, и если чудо не поможет ему… и чуда не будет. «Если даже Кужар, властный творить тоже черные свои чудеса, предложит их мне, — думал настоятель, — я их не приму».
Настоятель был человек старинного закала — воспитанный в убеждении, что Темный Владыка в любое время может шагнуть в дверь; и он даже верил в историю о том, как восемьсот лет назад к его предшественнику Лжец почти год приходил по ночам, ведя спор об обреченности чистых сворачивать на пути зла. Легенда говорит, что он являлся в обличий молодого придворного в щеголеватых одеждах (в те времена придворные гащивали в монастыре); речи его были больше хитры и остроумны, чем мудры.
«Я не приму Темных чудес, — думал настоятель. — Что с того, что мы на грани возможности привести дело его в мир? Разве тот, кто сделал шаг в сторону, обречен на второй, и на следующие? Разве губящий себя навек обязан делать это как можно черней?»
Любая, достаточно большая собою, вещь, поднимаясь в воздух, отдается во власть воздуха, Неподвластного Человеку, — камень и облако, птица и стрела. И пусть завтра все окажется во власти стихии «воздух» и ее законов, незыблемых, как любой закон. Настоятель был итдалангом Вармуна некогда — до того как мудрые итдаланги избрали его; он давно уже минул то место дороги, за которым четыре пути снова сливаются вместе, — но слово «закон» все еще отзывалось в нем особенно, как отзываются запахи родного дома, песни, которые слышал ребенком, отзывалось, хотя сам он этого не замечал.
