Повелители Небес - Уэллс Энгус (книга регистрации TXT) 📗

Он оказался худощавым молодым человеком, чьи напомаженные волосы плотно облегали череп. Наместник поднялся, чтобы приветствовать меня, а когда я было открыл рот, чтобы объяснить причины своей задержки, он, устало махнув рукой, ответил, что ему известно о том, что творилось на дорогах в последнее время. Мадрис представил меня своей жене Ринн, чье светло-желтое одеяние потемнело на груди и под мышками. На руках у женщины был хныкающий малыш с совершенно раскрасневшимся личиком. Его страдания, как и всех других детей, вызывали во мне наибольшее сочувствие. Живущих охватывала апатия, только жрец-ведун Тиррал, казалось, никак не подвержен жаре. Я получил приглашение отведать специально охлажденного в подвале эля и с удовольствием потягивал это угощение, пока слуги-Измененные махали над нами опахалами. Все их усилия были напрасны, они лишь сотрясали горячий воздух, с которым не в силах был соперничать даже холод камней, из которых была сложена башня.

Я коротко отчитался о своем путешествии из Амсбри и получил известия о том, что здесь, в Тарвине, дважды отмечались появления малых воздушных судов Повелителей Небес, прилетавших словно бы для того только, чтобы проверить результаты действия своего колдовства. Мадрис совершенно не проявлял оптимизма, но заверил меня, что дружина его в полной боевой готовности. Тиррал был возбужден и обращался с наместником довольно грубо, точно апатичное настроение Мадриса раздражало колдуна. Как возможно скорее, чтобы не показаться невежливым, я спросил, не могу ли я помыться, и был удивлен ответом, что замок испытывает недостаток в пресной воде. Я полагал, что талой воды должно было хватить надолго.

Я задержался в Тарвине всего на несколько дней, рассказав его обитателям свои самые лучшие истории о великих битвах и славных победах, но нашел весьма вялый прием. Несмотря на маску храбрости, которую нацепил на свое лицо Тиррал, в замке витало ощущение какой-то обреченности, точно никто уже не полагался на наместника и его дружину. Это не только огорчало, но и пугало меня, грозя повергнуть в уныние мой собственный дух.

В то же время сейчас я был поблизости от Вайтфиша и все больше думал о встрече со своими родными и близкими, с друзьями детства, и мысли эти подогревали мое нетерпение. Итак, сославшись на необходимость поторапливаться из-за непредвиденных задержек, произошедших на моем пути, я, принеся извинения, постарался побыстрее оставить грустный замок у себя за спиной.

Через семь дней я набрел на пограничные столбы, лежавшие в том месте, где кончались владения Мадриса и начиналась территория Камбара. Еще через неделю я был дома.

Глава 18

Как странно возвращаться домой после многих лет, проведенных в большом мире. Я уехал из Вайтфиша ребенком, жаждавшим увидеть чудеса Дюрбрехта и других мест. В то же время у меня был обоюдоострый дар памяти, которая сохранила в себе мой дом таким, каким он был, когда я уезжал из него. Деревня и ее жители были тогда всем моим миром, и я с легкостью вызывал в своем воображении неискаженную картину образов моего отрочества, поэтому, хотя я и знал, что сам изменился, дом мой застыл в моих воспоминаниях, как жучок в кусочке янтарной смолы. Только вот и дома и люди как бы сжимаются, по мере того как мы становимся взрослее. Все меняется, и вчерашний день, став достоянием памяти, даже такой, как у Мнемоника, уже больше не тот.

Я поднимался на север дорогой, лежавшей в стороне от побережья, и повернул к морю, следуя дорогой, взбиравшейся на поросшие сосняком скалы моего детства. Картина вокруг открывалась безрадостная, трава пожухла, почва растрескалась, став похожей на античную маску. Деревья высохли, иглы на их ветвях осыпались на землю и хрустели под копытами моей лошади. Я остановился на вершине скалы над обрывом и внезапно почувствовал, что нервничаю. Внизу жались друг к другу грубой постройки домишки, которые вполне могли быть размещены на одной из площадей Дюрбрехта. На берегу лежали лодки, а за ними, блистающие в лучах безжалостного солнца, воды Фенда. Ветра не было, его дуновений я не чувствовал уже несколько дней, и деревня выглядела запеченной в песке. Сколь жалким казался мне мой родной дом! Я пришпорил кобылу и принялся осторожно спускаться по склону.

Я испытывал странную смесь чувств: радость, удовольствие и в то же время тревогу, когда, натянув поводья, остановил лошадь возле хижины своих родителей (ведь я уже не мог считать это место своим домом) и сошел на землю. Из-под сделанного из старого паруса тента со стула поднялась женщина с тронутыми сединой волосами и принялась вытирать покрытые рыбьей слизью руки о грязный фартук. Руки женщины были грубы и красны, а лицо ее темнее, чем то, которое я хранил в памяти. Сердце мое точно зашлось на секунду. Я сказал:

— Мама.

Она же улыбнулась и закричав: «Давиот», кинулась мне на шею. Я обнял свою маму, которая теперь едва доставала мне до плеча и казалась очень хрупкой. Когда она отстранилась от меня, чтобы получше рассмотреть мое лицо, я заметил слезы в ее глазах. Мать смотрела на меня так, точно не верила тому, что видела.

Я спросил:

— Ты в порядке?

А она лишь кивнула в ответ и, сильнее прижав меня к себе, зарыдала, увлажняя своими слезами мою рубашку. Я и сам едва не заплакал от радости, чувствуя себя смущенным, но спустя недолгое время она перестала плакать и, отпустив меня, принялась вытирать глаза.

— О Давиот, ты вернулся, вырос-то как! Останешься? — принялась выпаливать она.

— Очень ненадолго, — ответил я, неожиданно чувствуя себя ужасно грубым оттого, что приходится омрачать радость матери известием о своем скором отъезде. — Мне предписано ехать на север, сначала в Камбар, а потом и дальше.

Она смотрела на меня таким взглядом, каким смотрят только матери.

— Ты вырос, — снова сказала она. — Так солидно смотришься с этой твоей замечательной лошадью. Это посох Сказителя? Ты все-таки стал Летописцем?

— Да, — ответил я, и она просияла.

— Отец будет так рад! — Она потрепала меня по щеке. — Я так горжусь. Наш Давиот — Сказитель!

Я пожал плечами, совершенно смутившись, и спросил:

— А где па?

— На берегу, — отвечала она. — Как он обрадуется, Давиот, как обрадуется!

Я спросил:

— А Делия и Тониум? Где они?

Моя мать заморгала ресницами, коротко вздохнула, и в глазах ее я увидел боль.

— Тониум утонул, — сказала она, и я почувствовал грусть, хотя и не слишком любил брата, как, впрочем, и он меня. — Делия вышла за парня из Камбара, Кэна, и живет теперь там.

Я сказал:

— Прости меня, я ничего не знал про Тониума.

Она покачала головой. Что грустить? Обычная для рыбака смерть.

— Как ты мог узнать? — спросила меня мама. — Ты ведь уехал так далеко, в Дюрбрехт. Мы слышали, что город подвергался налетам, и так беспокоились о тебе. О Давиот, как я рада видеть тебя. Ты правда не болен? Ты так похудел, плохо питаешься?

Эти обычные для матерей вопросы обрушились на меня самым настоящим потоком, так что я едва успевал отвечать на них. Мне словно снова стало двенадцать, но мать в конце концов, взяв меня за руки, заявила, что пора отправиться на поиски отца, а то мне придется потратить все свое время на повторение рассказов о себе. Я сказал, что сначала хотел бы отвести в стойло свою кобылу, и мать повела меня к сараю Робуса, где я почистил свою серую лошадь и дал ей воды. Я предостерег Робуса насчет ее характера, а он разглядывал меня и лошадь таким настороженным взглядом, точно я вернулся сюда большим господином, и Робус затруднялся, как обращаться ко мне. Он здорово постарел и стал толще, чем раньше. Я пообещал и Робусу, и всем жителям рассказать множество историй, но сперва твердо решил найти отца и других родичей. Когда мы с матерью шли к берегу, то видели, как Робус затрусил вдоль хижин односельчан, крича, что Давиот вернулся, став Сказителем.

Отца мы застали в компании Баттуса и Торуса за починкой лодки. Если не считать седины в волосах моего родителя и новых морщин, избороздивших его лицо, можно было бы сказать, что прошло совсем немного времени — так мало изменился отец. Все трое поднялись, и я заметил, что, хотя годы и нужда оставили свои следы, родитель мой и его товарищи были здоровы. Отец взял мою руку и заключил меня в столь крепкие объятия, что я было думал: ребра мои не выдержат. Я внезапно почувствовал прилив нежной любви к этому стареющему человеку, в горле моем запершило, и я какое-то время не мог произнести ничего, кроме: «Па», чувствуя себя совсем маленьким.