Карта мира - Носырев Илья Николаевич (серии книг читать бесплатно .txt) 📗

Но есть и другая часть нашей культуры — менее заметная и гораздо более загадочная. Многие изобретения человека явились ему в готовом виде — словно он всегда их знал. Кажущиеся случайными детали открытий определили всю историю. Вот что меня поражает: некто изобрел произвольные начертания букв — рогатый треугольник А, двойное полукружье и перекладину Б, сломанное кольцо С — и изображения этих букв прочно вошли в наше сознание, формируя нашу эстетику. Народы разных континентов издревле сочиняли сказки, соревнуясь в остроумии — и вдруг в XX веке выяснилось, что сюжеты всех этих сказок схожи, что библейская история о Самсоне и Далиле созвучна русской сказке про Кащея Бессмертного и одновременно — сказкам индейцев. Много видных ученых занималось этим феноменом — Георгий Фрэзерериус, Клавдий Левий Страус [25] — и вывод, который они сделали, был единственно правильным: сознание всякого человека устроено одинаково с сознанием всех его братьев. И, следовательно, любая мысль движется по одному и тому же лабиринту с единственной верной дорогой — она либо вовсе не выберется, либо выберется, вычертив тот же самый маршрут, что и мысли других сынов Адама. Алфавиты разных народов лишь на первый взгляд не похожи, присмотрись — ты увидишь в каждой букве намек на аминокислотные основания ДНК, что прячутся в каждой нашей клетке, заставляя изобретать именно эти буквы, а не радикально другие. Вслушайся в нежную музыку, с которой кровь бежит по твоим венам, с которой окисляются мембраны клеток и движутся все вещества внутри тебя — тогда Карта начнет говорить в унисон с этой музыкой…

Он ласково погладил светящуюся поверхность плаща.

Рональда не покидала мысль, что они наматывают круги вдоль самой внешней стены. Странно было то, что при относительно небольших размерах Муравейника они часа два шли этим кружным путем, пока коридор вдруг не открылся в большую залу.

Зал покрывали джунгли — белые деревья листьями, белая трава хрустела под ногами, рассыпаясь на куски. Рональд прикоснулся к стволу пальмы, потрогал ее зубчатый лист — и вдруг понял, что это… мрамор.

Кто— то воссоздал джунгли в мраморе — с ненужной микроскопической точностью деталей и жуткой реалистичностью композиции.

Зала обрывалась мраморным же бассейном, настолько глубоким, что Рональд видел его дно, но какое оно, разглядеть был уже не в силах — дно терялось в темно-зеленой толще, то недвижной, как стекло, то вдруг содрогающейся отрывисто и неожиданно, словно от удара спрятанного в ее глубинах гонга.

Рональд сразу же заметил, что дальняя стена не ограничивает бассейн, а нависает над ним, скрывая дальний его конец. На стене была изображена схема лабиринта — возможно, это и была карта Муравейника, но настолько сложная, с таким количеством линий, что ни перерисовать ее, ни найти себя на этой схеме не было никакой возможности; а может статься, то был просто стилизованный рисунок любой сложной системы — клетки, человеческого мозга, макрокосма в духе монахов далекого Тибета… Рисунок, впрочем, ни у Иегуды, ни у Рональда большого интереса не вызвал; оба каким-то внутренним чутьем поняли, что ничего полезного из его изучения они не извлекут, и даже времени не стали терять.

Оба подошли к краю бассейна и глянули в воду. И увидели там каждый свое: Рональд — темную прозелень, Иегуда — должно быть, пронизывающий холод.

— Нужно будет нырять, — сказали оба одновременно и посмотрели друг на друга. Никто не мог вспомнить, хорошая это примета — случайно произнести одну и ту же фразу — или нет.

— Я плаваю отменно, — заверил Рональд. — Правда, не в доспехах.

— Тому нет препятствий, — ответил Иегуда. Он полез в свою холщовую сумку и, порывшись, извлек какую-то влажную и не внушающую доверия вещь.

— Бычий пузырь, — пояснил Слепец. — Я усилил его прочность заклинаниями.

Он вдохнул полную грудь воздуха и перелил этот воздух внутрь пузыря через специальную трубку. Казалось, пределов величине пузыря нет: он раздувался, словно выпивая жизненную мощь Иегуды.

— Ну вот, — сказал наконец монах. — Вот тебе веревка, привяжи его к своей спине и смело плыви: вода тебя не утащит.

Рональд сидел на краю бассейна, опустив ноги в колеблющуюся зеленую ткань, и смотрел, как она расходится от его ног складками, возникающими на секунду, не более. Бычий пузырь болтался у него на спине и трещал — словно заговорить хотел.

Рыцарь набрал воздуха и нырнул. Когда он открыл глаза и поднял голову над поверхностью, то увидел, что и Иегуда плывет, мелко суча сухими руками (что делало его похожим на грустную собачку).

— Нырять я не разучился, слава Богу, — заметил Рональд. — Ну, в путь?

Они поплыли быстрее. Стена приближалась; теперь Рональд с большим интересом смотрел на изгибы лабиринта на ней нарисованного. Иегуда плыл молча, словно задумавшись, лишь изредка сплевывая попавшую в рот воду.

Стена была уже перед ними.

— Ныряем? — спросил Рональд. Иегуда кивнул.

Рыцарь вздохнул полной грудью и погрузился в воду. Вода была словно живая: обнимала тело тысячей рук, нашептывала в уши. Первые десять метров он проплыл почти под самой поверхностью, а затем стал спускаться глубже, чтобы пройти под стеной. Бода быстро темнела с каждым метром погружения — а затем вдруг стала светлеть, приближаясь по прозрачности к лучшему венецианскому стеклу. Это был сон — он даже ощутил, что где-то в яви на секунду приоткрыл полупроснувшиеся глаза и снова закрыл их.

Рональд спускался все глубже и глубже, пока не увидел дно бассейна, залитого прозрачной и густой, как клей, водой. Дно было заставлено античными статуями с отбитыми носами и руками. Двигаясь в воде навстречу острым локтям и поднятым к небу головам статуй, Рональд достиг того места, на котором должны были стоять их постаменты. Оказалось, что это еще не дно, дно было ниже и терялось в мутной зеленой темноте. Рональд спускался все ниже и ниже, к началу своего нового сна.

Сон Рональда поразил его самого своей беспредметностью. Он увидел двумерный, черный, как ночь, мир, в котором неслышно и быстро передвигались белые силуэты ящериц.

ГЛАВА 18

Аль-Магадан

Он был скалой, объятой пламенем, — несся, пылая, стремительно вниз. Впрочем, скала эта лежала на полу и одновременно падала — отчего зал кружился, то рушась в тартарары, то вновь поднимаясь из бездны.

Прошла минута, прежде чем он понял, что лежит на мраморном полу, а над ним склонился Иегуда.

— Что было? — спросил Рональд, строя фразу в явный ущерб грамматике.

— Ты начал тонуть, а я, раз в пятый или десятый, спас тебе жизнь, — пояснил Слепец.

Рыцарь поднялся, вытряхивая из головы странное воспоминание о белых квадратных фигурах, бегающих с неслышным, но от этого не менее явным, шелестом. Вокруг было уже другое помещение — а стена, под которой они только что проплыли, с изнанки была темной и невзрачной.

— Итак, мы во втором круге Муравейника, — пояснил Иегуда. — Он далеко не самый сложный.

— А сколько их всего?

— Три.

Рональд почувствовал себя несколько разочарованным: он только что чуть не отправился на тот свет, но это было довольно обыденно — просто утонул бы, поддавшись несложному, хоть и необъяснимому мороку. В этом не было ничего пугающего, ничего мистически загадочного.

— Всего-то? Ну, может быть, третий — действительно сложный?

— Именно: его нельзя найти, этот третий круг — я даже не понимаю, как удалось это тому крестьянину, которого посылал сюда с Запоздалым зеркалом Бартоломео. Третий круг должен сам к тебе явиться — это не место в пространстве, а видение, которое ответит на вопрос, который ты носишь в сердце. Однако не будем забегать вперед: нам еще второй круг пройти бы. Он, конечно, несложный — да может быть, мы слишком слабы?

— Это уж вряд ли, — сказал Рональд и потер виски, чуть приподняв шлем.

Скопище предметов, их окружавшее, казалось лесом: машины на колесах, машины на суставчатых ногах, машины, висящие в воздухе, машины, холодно мерцающие синими огнями и хитро подмигивающие красными глазами. Они все были недвижны. И даже неагрессивны. Музей.