Карта мира - Носырев Илья Николаевич (серии книг читать бесплатно .txt) 📗
— Вот и все, — сказал Иегуда. — Ну, и к чему был этот знак? Эх, судьба, неужели ты не можешь хоть раз послать не что-нибудь удобочитаемое?
Яйцо, впрочем, шевелилось — видимо, знак еще не был явлен полностью. Но это Рональду внушало скорее тревогу, чем надежду.
Они подошли ближе. Рассеченный бок существа кровоточил слизью. Он заживал — странно и непонятно: заживал человеческим лицом — на гладкой поверхности прорисовывались нос, глаза, губы. Лицо усмехнулось и попыталось укусить Рональда за ногу белыми холеными зубами.
Вне себя от страха и омерзения граф рубанул по яйцу снова — и еще, еще, еще. Гадкая тварь, вся израненная, отскочила в сторону, а из кровоточащих разрезов появились: лошадиная нога, крыло, звериная лапа, человеческая голова, куст крапивы. Предмет вырос в размерах и двигался с большей уверенностью, опираясь на обретенные конечности и судорожно бия по земле крылом.
Рональд и Иегуда отступили в сторону. Странное житное быстрыми скачками гналось за ними.
Монах тоже достал меч.
— Давай дружно, — сказал он.
Из разрубленной лианы дерева вырастала вдруг птичья па, рефлекторно пытающаяся схватить, срубленная и павшая на землю хищная роза вмиг украшалась головой тигра, из рыбьей пасти, в которую Рональд только что погрузил свой меч, вдруг высовывалась рембрандтовской красоты обнаженная женская нога. Создавалось впечатление, что у клеток твари не было генетической памяти, и мгновенно затягивающиеся раны заживали чем попало — конечностями других животных, ветвями растений, человеческими частями тел — первым, что приходило им на ум. Но определенный прогресс явно наблюдался — химеры все усложнялись, время от времени проглядывали шарниры Машин, пулеметы и пушки.
Тварь уже потеряла свою яйцеобразную форму — и вообще какую бы то ни было форму. Птичьей лапой чудовище вцепилось Рональду в грудь, а в лицо ему уткнулся чей-то шерстистый бок. Обезумев от брезгливости и пытаясь вскочить, граф прошелся ногтями по хвое, сорвав целый пахнущий озоном слой, — и на ветках сосны отросли кошачьи головы с закрытыми, словно спящими, глазами. Более всего на свете то, с чем он боролся, ползая по каменному полу, напоминало новогоднюю елку с развешенными на ней в качестве игрушек частями тела различных животных.
Они уже не слышали голосов друг друга, прижатые к полу страшной тяжестью, задохнувшиеся под тоннами звериных лап, морд, хвостов, побегов и цветков растений.
И вдруг все прошло: тварь, занимавшая собой все комнату, словно засохла, а затем и вовсе ее члены рассыпались прахом, обратились в струйки крови, брызнувшей на пол.
— Это было просто видение? — пораженно спросил Рональд.
— Может быть, и так.
Однако достоверность происшедшего с ними подтверждала кровь чудовищной твари, которая, к слову говоря, пролилась на пол не напрасно, не случайным образом: ее следы образовали на каменных плитах затейливую вязь букв —
Когда люди поймут, что управляет звездами, Сфинкс рассмеется и жизнь иссякнет.
— Ну, и что же означают эти слова?
— Ты ищешь ответ не там, где нужно, — усмехнулся Слепец. — Значимы не слова, а буквы. В них разгадка и ответ.
— Ничего не понимаю, — признался Рональд.
Иегуда вдруг засмеялся, качаясь из стороны в сторону, точно пьяный.
— Смотри, Рональд, как буква Б похожа на воина, стоящего к нам в профиль и держащего лук изогнутой рукой! А буква А — на рога быка, нагнувшего голову и смотрящего на нас кроваво-красными глазами!
— О Иегуда, ты, похоже, бредишь… — печально сказал Рональд.
— Брежу? Нет, ничуть — наоборот, я прозреваю и вижу то, что кроется глубоко в наших головах. Видишь ли, когда-то люди были рыбами и плавали в воде. И вот тогда их мозг был подобен темному чулану, в котором хранились непонятные, покрытые пылью вещи. Бот хозяин стал достраивать дом — сперва достроил комнаты, затем второй этаж, парадный подъезд, колонны, ворота — и получился премилый особняк, вполне на человеческий вкус — да только там, в глубине дома, теперь уже точно и не поймешь, где по-прежнему есть тот самый чулан, и все те же вещи в нем лежат; только рассмотреть их все труднее — уж слишком много пыли на них наросло. А еще там есть комнатки, которые возводили для собратьев человека (насекомых, например), — только эволюция вот наша пошла не по этому пути, и комнаты не достроили, но ведь что-то насекомое и в нас с тобой есть — разве не так?
На лбу у Рональда выступил пот. Но он все еще держался, не желая признавать, что ему страшно.
— Так усложнялся наш мозг — от мозга рыбы, которой Мы все когда-то были, до нашего с тобой. И если какие-то вещи внутри нас теперь кажутся нам дикими, то только поэтому, что разум человеческий не был творением Создателя. Напротив, родившись случайно и подобный сперва капле росы, которая могла питаться и двигаться, он был равнозначен существу, которое и было той каплей росы. И развитие разума есть не что иное, как желание этой живой капли подстроиться под этот физический мир: под его грозы и бури — а самое главное: под вечную нехватку энергии. И выживали наиболее удачные формы — удачные с точки зрения этого чудовищного мира; и мы унаследовали от этих чудовищ все их змеиные изгибы мышления. Ты думаешь, даром прошли те миллионы лет, когда наши предки были ящерицами? дикими зверями? Ничуть, все это живо и до сих пор в нас. А разве ты позабыл те моменты, когда Природа раздумывала — удачней ли будет придать нам хитиновые лапки и усики и заставить строить муравейники — или отрастить нам перья и крылья и заставить летать по поднебесью? Нет, память об этих грустных вечерах, когда Природа сомневалась, и посейчас жива в тебе. И ты — чудовище, Рональд. И я — чудовище.
— Нет! Нет! — закричал Рональд. — Все это не так! Ты сходишь с ума и тащишь меня за собой!
Он сделал несколько шагов назад.
— Карта мира открыла это мне, — печально и твердо сказал Иегуда. — Ты еще не понял? Муравейник — это и есть мозг человеческий, нарисованный грубо, и в самых общих чертах. И именно для руководства по его коридорам Карта мира просто незаменима. В нем есть все, в этом портрете разума: место и сложным машинам-фантазиям, и всякой непонятной утвари, и надежде, и мысли о смерти, увы… И всему животному: и пушисто-животному, млекопитающему, что есть в нас, и тому рептильно-животному, что заставляет нас ползать на животе, как гадов, и тому насекомо-животному, что щелкает сочленениями хитиновых ног и шевелится там, под этой черепной коробкой…
Он схватился за голову и замолчал.
Затем встал и решительно посмотрел на Рональда.
— Все! — заключил он. — Ни слова более, произнесенного впустую. Я знаю, куда идти — и Карта мне больше не нужна. Она отравила скорбью мое видение мира, что правда, то правда. И, я думаю, отныне я не расстанусь с ней: мы будем любить друг друга и умрем в один день. Но до того дня она мне больше не понадобится. Пойдем.
И он зашагал по коридору. Рональд стоял некоторое время недвижим, а потом поспешил ему вослед.
Походка Иегуды и впрямь была исполнена уверенности. Он шел по бесконечным, угловатым и запутанным коридорам: через каждые два метра был изгиб, подъем или спуск; неожиданно коридор разветвлялся; встречались и совершенно темные места и места, освещенные как парадные залы с люстрами в тысячи свечей.
— Поясни все же, на какие мысли тебя сподвигнул дарованный нам знак? — решил не отставать Рональд.
— Все очень просто: яйцо это — еще одна аллегория нашего сознания. Оно гармонично, но мир режет его своими острыми углами, заставляя бороться с проблемами, для которых человек — венец творения — явно не был создан. Поскольку предсказать последствия каждого принимаемого нами решения невозможно, мы справляемся с трудностями жизни тем, что выбираем первое пришедшее на ум обличье, чтобы им прикрыть наши кровоточащие раны. Вспомни: люди конца физики потонули в чудовищном океане созданной ими самими реальности, перестали что-либо понимать в этом рукотворном хаосе, а как в качестве единственного средства против него, которое могли измыслить, употребили свои представления о средневековом обществе. Иными словами, просто испугались созданного ими же самими прогресса и послушно влезли в маски монахов, дворян, крестьян, всяких там вшивых нищих, лубочных святых и так далее. Бее это наносное — глядя на эти внешние проявления нашей цивилизации, невозможно понять, что же мы, люди, из себя представляем.
