Карта мира - Носырев Илья Николаевич (серии книг читать бесплатно .txt) 📗
— Эй! — крикнул Рональд хрипло. — Идите сюда!
Крестьяне подбежали к нему, недоверчиво смотря. Позвали Иегуду: Слепец явился с красными от слез глазами — сразу задохнулся от волнения.
— Я здоров! Здоров! — кричал Рональд.
— Не подвох ли это? — недоверчиво поинтересовался Иегуда. — Впрочем, откуда ты можешь знать?
Он подошел ближе.
— Вид у тебя менее сумасшедший, чем вчера. По моим расчетам, вчера ты должен был прийти в сознание последний раз. Несколько странно, конечно…
Пальцами он поднял рыцарю набрякшие веки и глянул 1 зрачки.
— Вид у тебя и впрямь более человеческий, — задумчиво сказал монах. — А самое странное, что в твоем мозгу я не вижу более следов болезни. Ныне он светится ровным, приятным светом. Но отчего ты думаешь, что ты выздоровел окончательно?
— Меня исцелили. Это было страшно, кровь моя до сих пор леденеет при мысли о визите этого чудесного лекаря…
— К тебе кто-то являлся? — Слепец огляделся вокруг, всматриваясь в густую листву деревьев. — Когда?
— Некто приходил ко мне, о Иегуда, пока я спал.
— Кто же? — поднял брови Иегуда.
— Какое-то сверхъестественное существо; оно явилось во сне и проникло в меня, хотя само было больше Вселенной. И именно оно спасло меня, я думаю.
Иегуда — впервые за все время, что Рональд его наблюдал — начал креститься.
— Это был?… — но Рональд не успел закончить вопроса, ибо Иегуда замахал руками и нахмурился.
— Все, собираемся в дорогу! — сказал Слепец подбежавшему Полифему, а затем вновь повернулся к Рональду:
— Но сперва в баню!
И впервые за все время зажал свой, гораздо более чувствительный, чем у обычного смертного, нос.
Они отступали, петляя по лесам, чтобы сбить егерей с собаками со следа. Из-за Рональда отряд потерял целую неделю, и он теперь чувствовал себя виноватым перед всем белым светом. Лишь одно могло возвысить его в собственных глазах — он не просто прохлаждался, радуясь дикой природе, — он выполнял важную миссию — Муравейник приближался, и рыцарь почти видел в тумане лицо короля, которого он был призван спасти.
— Всю жизнь меня с собаками ловят, а никак не привыкну, — рассказывал Полифем. — Что за люди, блин: как им в голову не влазит, что я тоже человек и нельзя на меня с собаками-то!
Лошадь его заржала, словно соглашалась. Видно, по многим тайным дорогам она пронесла батьку на своей спине…
— Может, и брат наш Гнидарь поблизости бродит. Гнидарь любит в тени держаться: он человек романтический, — пояснил Полифем. — Ему бы то среди листьев раствориться, то вновь появиться, появиться и снова исчезнуть — а средь бела дня ему жить неохота. Не очень-то он и приспособлен к человеческой жизни — правда, и в мертвяки он никогда не подастся: такие люди с того света предпочитают не вертаться.
— А что, разве кто-то не возвращается?
— А то! Эбернгард вон не вернулся, да и все городские жители, кто преставился, не очень-то назад норовят. Сказывают знающие люди, что в Муравейнике не только наши новоубитцы обитают, но и городские тоже, римляне ваши, да и из других деревень есть, даже сарацинов хоть отбавляй. Но отчего-то на этот свет только наши односельчане рвутся — а еще те, с кем они в соприкосновение вошли…
— В соприкосновение? — не понял Рональд.
— Ну, не дотронулись друг до друга, я тебе говорю, а пообчались, что ли. Али те, кого поубивали наши — тоже возвращаются. Их убедить надо, что много чего осталось на этом свете недоделанного — тогда и вернуться захочется… а городские ваши — дохлятина уже при жизни, у них и желаний-то никаких, и возвращаться им незачем… Да не обижайся ты, вижу, что и сам того же мнения держишься…
— Эбернгард не умер, — сказал Рональд. — Не знаю, отчего, но я уверен, что он жив.
— А что с того? Умер, жив — у такого зануды жизнь от смерти не отличишь. Видел я его пару раз, когда еще на сквайровы владения покушался, — был такой грешок. Говорит непонятно, занудливо; на песце фигуры чертит; когда я девок сквайровых похищал, дабы портить, дворяночек белотелых — он и ухом не повел: мол, что за хрень в сравнении с вечностью… Не люблю таких — о вечности балакает, а сам за баб вступиться трусит. Брат его — вот то мужик! прости меня Господи за такие слова о правителе…
— И все же Арьес приказал вернуть Эбернгарда в Рим, — парировал Рональд.
— Ну что ж, и на старуху бывает проруха — наплачется он с ним, да и весь Рим наплачется. А, ладно — делайте, что знаете: все равно скоро от вашего Вечного города одни камни останутся…
— Это как же? — насторожился рыцарь.
— А так: возьмем мы ваш Вечный город приступом, да и зажжем его, предварительно всех добрых людей оттуда выпустив, одних дворян оставив. Пусть ярче горит! Пусть у костра людишки греются. Все, что награблю, отдам крестьянам — нашим, а потом всем подряд — на всех хватит. Ты что думаешь, я ради богатства этого разбойничаю? Я хочу, чтоб не было больше ни бедных, ни богатых, чтобы люди в мире жили и сообча работали…
— Чую книжные идеи Гнидаря, — усмехнулся Рональд.
— Не, Гнидарь мне совсем уж непонятно говорил чегой-то, — задумался Полифем. — Он про равенство людей и вовсе не рассуждал, он о метахвизике какой-то все больше, об избирательных правах, равенстве полов и этом… как его, чёрта… о, вспомнил, о плюрализьме мнений… А это я своим умишком дошел — оно и так понятно, нехитрая мысль какая…
— Странно: действительно метафизика. Бот уж не думал, что Гнидарь может таким бредом себе голову забивать. Он же практик, насколько я понял: организаторскими талантами располагает, в военном искусстве смыслит…
— В военном искусстве? — искренне удивился Полифем. — Он сильный просто — знай мечом машет, так и голову снести может кому. Я не видел его никогда в битве. А упражнялся он часто, врать не буду: каждое утро выходил во двор — это когда в Новых Убитах от маркиза скрывался — доставал меч из ножен, начинал им и так, и сяк круги выписывать: бабы с ума сходили, носами вперед в окна вылазили… Эх, артист он, конечно, — с завистью присовокупил Полифем. — Не филин старый, как я…
— Постой. Но крестьян ведь он обучил военному искусству?
— Да нет, Гнидарю не до этого было тогда… обучил их я, с грехом пополам, под ружье поставил, научил нехитрым разбойничьим премудростям… Гнидарь — человек слишком занятой, чтобы мужичью военную науку преподавать — он тогда памфлет какой-то сидел сочинял. Жаль, так и не сочинил: писал месяц, а потом встал, листки разорвал и ушел в лес на месяц — думать.
— Но восстанием руководил он? — уцепился за последнюю соломинку Рональд.
— Эх, кабы он, так мы давно бы победили… Я руководил, я, плохо и без выдумки. А на него, сокола нашего, только ссылался, когда мужикам свои приказы объявлял. Они и слушались. А представь, что стряслось бы, ежели они узнали, что всю стратегию я изобрел, темный смердов сын? Кто за мной пошел бы?
— Быть не может. Не верю. Так вся эта крестьянская война, которой в столице так боялись, — твоих рук дело?
— Выходит, что моих, — смущенно сознался Полифем. — У страха-то глаза велики: знал бы кто в Риме правду, по шее бы мне надавали, да в темнице бы сгноили…
— Так ты великий человек! — воскликнул Рональд. — Ты историческая личность, самая что ни на есть! О тебе же в учебниках писать будут!
— Ну, уж ты, барин, не в ту степь куда-то, — засмеялся Полифем. — Я разбойничал помаленьку, еройства тут никакого: маркиза грабил, окрестные деревни на борьбу поднял, монастыри жег — вор я, сэр Рональд, а никакой не ерой…
— Да послушай, — не успокаивался Рональд. — Ты же целую армию создал, причем неплохо вооруженную. Ты по всей империи взбаламутил крестьян: они наслышались о подвигах новоубитских вилланов и сами хотят свободу обрести. А Гнидарь в это время злился на отца, да памфлеты недописанные рвал! Что он сделал в этой жизни, Гнидарь? Ты же и мудрей его, и одаренней, и благородней!
— Все, барин, под лошадь прятаться начну, — Полифем покраснел до самых ушей. — Говоришь невесть что, понапрасну Гнидаря изобидел. Говорю ж тебе: еройства никакого в моих делах не было… Дума у меня одна всего, хотя и сильная — куда мне там за Гнидарем угнаться…
