Сто полей - Латынина Юлия Леонидовна (книги бесплатно .TXT) 📗
Сыщик Донь, не теряя времени, велел арестовать всех троих поручителей и прежде всего молочника Исона, который сидел на мешке с песком. Тот, оправдываясь, заявил, что действовал по приказу начальства.
– Врешь, – усмехнулся Донь, – ты пошел на это по личной злобе.
И велел принести тиски.
Молочник сначала упорствовал, но потом завопил и сознался:
– Марбод Кукушонок захватил замок моего господина, и всех людей перебил, а господина и госпожу посадил на ночь на лед, так что у них от холода мозг вытек через нос.
Молочник подписал все, что продиктовал Донь. С подписанной бумагой Донь отправился к судье. Когда судья узнал, что Марбод Кукушонок жив, лицо его от испуга стало как вареная тыква.
– Вот какое самоуправство творят поручители, – жаловался Донь. – И представьте себе, что эта скотина сначала еще клеветала на вас. Это при чужеземце-то!
– Что же делать? – сокрушался судья.
– А все оттого, – сказал Донь, – что городская ратуша жмется на жалованье профессионалам! – И выложил на стол список: – Пусть эти двадцать пять человек получат регулярное жалование и официальные полномочия.
Судья безмолвно подписал бумагу.
– Через год, – сказал Донь, – я выловлю половину ламасских воров.
«А другая половина, – мысленно прибавил он, – сама поделится добытым…»
Среди толпы на площади у городского суда стоял Неревен и поджидал нового королевского советника Ванвейлена. «Странно, – думал Неревен. – Это, конечно, часто бывает, что преступления разгадывают во сне. Однако боги всегда ниспосылают разгадку в виде того, что первично, то есть символов, а не в виде вторичного, то есть фактов. Странно, странно, что он во сне видел рожу преступника, а не какую-нибудь хитроумную загадку».
Неревен прислушался: в толпе хвалили за гордость Марбода Кукушонка, хвалили советника Ванвейлена, а больше всех, как всегда, хвалили советник Арфарру, который несомненно и нашел, вместе с Ванвейленом, виновника.
Вечером усталый и побледневший Арфарра принял Ванвейлена; говорили вначала о ярмарке. Ванвейлен долго и пространно рассказывал о старейшине в желтой шапке.
– Боги, говорит, не торгуют… А ведь и вправду не торгуют! – вдруг сообразил Ванвейлен. – Воруют, убивают, творят, – а торговать не торгуют. А в империи крестьяне тоже так говорят?
– В империи, – сказал Арфарра, – говорят по-вейски, а не по-аломски.
Ванвейлен не понял:
– Какая разница?
– Это ведь не крестьянин вам говорил о тождественности собственности и собственника, это ведь язык за него говорил. Алом ведь не говорит: «Мой горшок», он говорит: «Я – горшок, я – меч, я – конь». Сеньор считает, что человек не имеет собственного «я», если у него нет коня и меча, а горожанин думает, что у него нет «я», если нет дома и лавки. Человек уверен, что его «я» есть его имущество, и когда он умирает, на тот свет за ним отправляют все составные части этого «я» – одежду, оружие, утварь… – Советник помолчал и грустно добавил, – И добиться в такой стране благосостояния – это все равно, что добиться учености в мире, где книги жгут со смертью автора.
Арфарра внезапно закашлялся. Прибежал монах. Ванвейлен терпеливо ждал, пока советник пил теплый и склизкий настой морских желудей.
– А что значит «я» для вас, господин советник?
Арфарра помолчал, потом произнес:
– «Я» – это такое условное слово, которое получает значение лишь в акте речи, и значением которого является лицо, произносящее речь.
Королевский советник закутался в плащ.
– Господин Ванвейлен, – сказал он. – Буду с вами откровенен. Вы не раз становились на мою сторону. Почему же вы сегодня сделали все, чтобы спасти от казни Марбода Кукушонка?
– Но ведь он невиновен, – сказал Ванвейлен.
Арфарра вздохнул. Он понял, что все-таки имеет дело с дикарем. Дикарем, который и хотел бы соврать на божьем суде, да не смеет, потому что думает, будто его тут же поразит молния.
Ванвейлен возвращался в свой городской дом задумчивый и невеселый. Вокруг обустраивались на Весенний Совет: Ванвейлен впервые сообразил, почему в Мертвом Городе нет деревьев: их все время вырубали на палисады, частоколы и костры.
В самой Ламассе было людно и весело. Нищий монашек-ятун привязался к Ванвейлену, клянча погадать. Ванвейлен кинул ему монетку и спросил, мудрый ли человек советник Арфарра. Нищий спрятал монетку и сказал:
– Мудрому человеку, однако, не пристало быть при королевском дворе.
Ванвейлен доехал до своего городского дома. Дом раньше был пекарней и лавкой. Тын вокруг был прочный и гладкий; городские цеха запрещали иметь зазывные вывески и иным способом отбивать покупателей друг у друга. На воротах бывшей лавки висел, впрочем, щит с бронзовым навершием. Городская ратуша раздала для украшения щиты, захваченные в битве против далянов, когда, по словам горожан, «третьи стали первыми».
Ванвейлен спешился во дворе. У коновязи ели овес два незнакомых недорогих коня: саврасый и вороной с белой отметиной. Ванвейлен вгляделся в шитье на переметной суме – два лося с длинными переплетенными шеями, «травяное письмо». Гонцы от графа Арпеша, стало быть, известия о Бредшо после двухнедельного перерыва.
Ванвейлен взбежал в обеденный зал. Пятеро его спутников сидели вокруг дубового стола и вид у них был такой, про который говорят: и пест сломался, и ступка треснула…
– Бредшо?! – спросил Ванвейлен, увидев письмо.
– С Бредшо пока все в порядке, – ответил Нишанов.
А Стависски влепил кулаком по столу и сказал:
– О, боже мой! Какие мы идиоты! Страшно думать, что с нашим кораблем делают в империи!
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ,
в которой рассказывается, как господин Даттам кинул Сайласа Бредшо на триста тысяч ишевиков
Вот уже вторую неделю, как я путешествую с Даттамом, самым крупным торговцем королевства и побратимом короля.
Официальная цель нашей поездки состоит в том, чтобы судиться с общиной бога-рудокопа Варайорта. Есть где-то в горах серебряный рудничок, на который Даттам положил глаз. Земля вокруг рудничка принадлежит дружественному Даттаму графу какому-то, но – вот загвоздка, – сама община рудокопов свободна. Рудокопы люди серьезные, потомки каких-то не то разбойников, не то повстанцев, и в конце предыдущей династии заимели от государства договор, согласно которому не продадут себя никому, пока «стоит белое озеро и белая скала», – имеются в виду озеро и скала на островке.
Словом, дело Даттама весьма безнадежно, – несмотря на всю его жадность, озера ему не выпить, а крестьяне здешних мест весьма консервативны и условий таких договоров, об озерах и скалах, придерживаются буквально.
Я долго думал, что покупает в этой поездке Даттам, и понял. Он покупает военную силу. А если такой человек, как Даттам, покупает военную силу, это значит, что скоро на нее будет большой спрос, и скоро воины будут приносить самый большой барыш.
За тонкостанную девицу сеньоры продают Даттаму самих себя, в надежде на щедрость хозяина, а паче того – в надежде на грабежи под его руководством.
Все наши спутники преданы Даттаму безраздельно, не считая эконома Шавии. Это тот человек, который раньше управлял в здешних местах землями храма.
По Шавии можно составить живое представление о манерах чиновника империи. Считает своим долгом беседовать со мной, как с дикарем и ребенком, о могуществе страны Великого Света. При этом рассказывает такие вещи, которые я на месте империи прятал бы глубоко в шкафу: ну зачем, в самом деле, разъяснять, как по приказу императора Аттаха партию либералов, вздумавших разрешить частным людям продавать и покупать землю, закопали в эту самую землю вниз головой: вы, мол, хотели перевернуть мир вверх ногами, так попробуйте на своей шкуре?
