Алые нити прошлого - Голуб Елена Сергеевна (полная версия книги .txt) 📗
Подчеркнув голосом обращение к священнослужителю как к человеку светского мира, Верпетий, не дожидаясь упрёков и окриков инквизитора — покинул столовую, а заодно и сам его дом.
— Посмотрим, как ты запоёшь завтра — мой мальчик, — вполголоса сказал Мануэль. — Ну что ж, ты хотя бы честно раскрыл свои карты — несдержанность не в числе твоих плохих черт, — ухмыльнулся про себя инквизитор. — Интересно, что сказал бы Корнетти, узнай он, что ты раскололся словно гнилой орех, в первый же день. Наверняка, не ожидал бы такой прыти от затхлого библиотекаря. Однако следует его остановить — он не знает, как опасно на здешних улицах с наступлением темноты, ещё наделает глупостей. А мне всё же может понадобиться ассистент — не хотелось бы переплачивать наёмнику, тем более что юнец более осведомлён в том, что ему предстоит увидеть, и это — весьма ценное его достоинство. Будем надеяться, он не закричит.
С такими мыслями, Мануэль стянул со своих, загрубелых от частого письма и экспериментов с химическими веществами рук тонкие перчатки и, окликнув слугу и попросив отнести свиток обратно в его кабинет, вышел из дома, прихватив с собой тёплый плащ на меху. После чего отправился искать нерадивого монаха-библиотекаря на улицах своей деревни.
Ночью Мануэль спал скверно. Впрочем, как и Верпетий, чьи пьяные выкрики оглашали дом инквизитора вплоть до самого рассвета. Священнику удалось найти монаха целым и невредимым, но не в церкви, куда он так хотел попасть — а в распивочной, где к нему успела пристать некая девица лёгкого поведения, когда Мануэль вовремя подоспел и успел-таки «спасти душу» своего «лжеученика» от падения. Досталось монаху по дороге назад порядочно — одних только оплеух и подзатыльников он получил не меньше десяти порций, а уж как инквизитор ругался… Скажем так, Верпетий не ожидал, что столь уважаемый Церковью человек может употреблять такие выражения. Свалив несчастного библиотекаря на постель словно куль со старой мукой, Мануэль поклялся себе, что лучше он в старости станет стричь овец на городском скотном дворе, чем когда-нибудь заведёт себе настоящего ученика.
— Подъём в пять утра, и чтобы ты к этому времени был умыт, сыт и говорил членораздельно — не то, отправлю тебя обратно к Корнетти с сопроводительным письмом известного содержания, — пригрозил инквизитор молодому монаху. — О, не переживай, я тщательно опишу Его Святейшеству все твои подвиги, без исключения! Так что уж будь добр — протрезвей поскорее! — Рыкнув, инквизитор ещё раз пнул мямлящего какую-то околесицу библиотекаря, после чего, сплюнув на чисто подметённый пол, покинул опочивальню Верпетия.
Утро было тяжёлым для обоих.
Верпетий, потупив взор, молча следовал за Мануэлем по длинному коридору, напоминавшему сточную трубу. Запах был невыносимым, но монах стойко держался и терпел все неудобства, не решаясь даже заикнуться о чём-то, не говоря уже о том, чтобы выразить своё недовольство каким-либо иным способом. Протрезветь до конца он так и не успел, как и не успел умыться или позавтракать. Инквизитор сам пришёл за ним, и буквально за шиворот вытащил из постели ничего не соображающего юного библиотекаря. Когда тот, ещё находясь, вероятно, под воздействием вина попробовал возразить Мануэлю и залезть обратно под одеяло — то получил от своего новообретённого наставника такой удар по уху, который заставил бы содрогнуться даже самого Святого Себастьяна — не меньше. Сейчас Верпетий только молча потирал разбухшее и покрасневшее ухо, и всерьёз начал задумываться над тем, что путь священнослужителя, скорее всего, не предназначен ему свыше. И по-хорошему, следовало бы оставить всю эту затею с постижением истины, а стать, как его батюшка — простым и честным крестьянином, вернуться в свою провинцию и заняться ведением домашнего хозяйства, в частности, Верпетий всегда считал, что у него имеются неплохие склонности к земледелию.
Коридор, в котором пахло так, словно все фекалии деревни спускались в него, являлся ничем иным как знаменитым «Подземельем Мануэля», находившимся аккурат под самым его домом. Верпетий был наслышан об этом туннеле и о том, сколько безвинных душ провели по нему прежде, чем заставить их мучиться сначала в камерах и так называемых «опытных комнатах», а затем — на виселице или, что выбиралось чаще всего, на костре. Но, как говорилось выше, монах не смел ничего ни возразить, ни спросить у своего учителя, а потому единственное что ему оставалось — хранить «обет молчания» до тех пор, пока они не придут туда, куда им следовало прийти.
Дойдя до конца коридора, Мануэль вытащил из кармана своей длинной шерстяной сутаны увесистый ключ, и, открыв находившуюся в конце пути дверь, знаком пригласил Верпетия следовать за собою. За небольшой овальной дверью находился ещё один коридор — гораздо шире и длиннее предыдущего. Но если первый был пуст, то второй — часто усеян маленькими крепкими железными дверцами, тянущимися ровными рядами по обеим сторонам коридора. Верпетий догадался, что это были те самые камеры, в которых и содержали приговорённых к смерти, и над которыми проводил свои бесчеловечные опыты инквизитор. К удивлению монаха, сейчас камеры были абсолютно пусты — ни страшных криков, ни подозрительных шорохов слышно не было, кругом царила абсолютная тишина. И только дикий, не похожий ни на один другой — терпкий запах смерти давал понять вошедшему, какое это было место.
Остановившись рядом с одной из камер, Мануэль, ставшим уже привычным движением, перебрал ряд ключей и, не глядя, выбрал один из них. После чего вставил его в замочную скважину и повернул. Лёгкий хруст ключа в механизме говорил о том, что замок давно не смазывали, и окончательно подозрения Верпетия подтвердились, когда Мануэль начал медленно отворять тяжёлую дверь — она поддавалась очень неохотно, с жалобным, разрывающим душу скрипом. Это была первая из «опытных комнат» Мануэля.
— Почему вы не ухаживаете за петлями и замочным механизмом? — решился задать вопрос монах.
Инквизитор улыбнулся, проходя внутрь:
— Очевидно, это сделано для того, чтобы тот, кто сюда попадёт — не мог сразу выбраться…
— Но ведь это очень опасно, — неуверенным голосом возразил Верпетий. — Раз не сможет выбраться пленник — значит, и вы окажетесь, в некоторой степени, запертым наедине с ним. Что, если он от отчаянья решит напасть на вас — совершить последнюю, горькую попытку освобождения через убийство?
Верпетий прошёл вслед за священнослужителем. Внутри камера была полностью превращена в лабораторию — посреди помещения возвышался широкий длинный стол из железа. С него свисали четыре стальных цепи (довольно толстых) с правой стороны, и — четыре кожаных прочнейших ремня — с левой. Повсюду были маленькие столики и комоды с различными стеклянными и глиняными колбами, в некоторых из которых можно было разглядеть жидкости самых разных цветов: от фиолетового до ядовито-зелёного. Несложно догадаться, что внутри комода, в ящиках, находились некие химические или (как подозревал Верпетий) алхимические вещества, при помощи которых и достигался подобный эффект.
Стены были полностью обиты листовым железом — невероятно дорогим и редким для того времени материалом. Как видно, Мануэль действительно получал хорошее жалованье от Совета, раз мог позволить себе оборудовать собственную лабораторию не хуже, чем королевские учёные. Однако более всего Верпетия впечатлили орудия пыток, разложенные на одном из низких деревянных столиков, рядом с «основным» местом для опытов. На гладкой, до блеска отполированной деревянной поверхности были аккуратно разложены хирургические инструменты — по большей части ланцеты разных форм и размеров, а также несколько видов молотков, щипцов или зажимов, и парочка настоящих стальных пил. На кончиках зубцов одной из них монах заметил маленькие, едва заметные тёмно-бурые капельки — его чуть не вывернуло наизнанку прямо на глазах у Мануэля.
Подняв глаза, Верпетий обнаружил десять крюков различных размеров, семь из которых свисали на огромного размера цепях и имели специальные, также железные, крепления. Очевидно они служили для того, чтобы можно было регулировать высоту, на которую подвешивалась словно кусок окорока — жертва. Что же касалось бытовой утвари, то на каждом из столов неизменно присутствовали глиняные и фарфоровые мисочки: от крохотных — для «сыпучих» смесей — до больших и глубоких блюд, способных вместить в себя не менее двух куриных тушек зараз. Верпетий сглотнул подкативший к горлу липкий, кисло-солёный ком, и попытался не думать о том, для каких целей могли эти блюда предназначаться на самом деле.
