Дурак (СИ) - Беляева Дария (онлайн книга без TXT) 📗
— Я тебя даже кусала, чтобы разбудить!
— Ниса, ты кусала его, потому что была голодная, не выдавай это за помощь!
Шея у меня совсем не болит. Вообще ничего не болит, будто онемело, и в то же время я полон сил.
Я снова смотрю вверх, на усеянное звездами небо. Я должен найти то, что я хочу обрести. Небо усыпано звездами, и я должен следовать за своей. Мой бог сказал, что приведет меня к себе, а значит я должен смотреть на его бесчисленные глаза, и они укажут мне путь. Многие звезды на небе давным-давно мертвы, это факт из грустных книг и документальных фильмов. Говорят, после смерти мы становимся звездами, мертвыми глазами нашего бога, которые указывают на судьбу своих потомков. Где-то там, наверное, множество наших с папой предков, давным-давно мертвых, все еще сияют, чтобы я их увидел.
Сначала в ночном небе творится хаос, я не могу сосредоточиться и ищу знакомые звезды. Я знаю далеко не все, даже самые посвященные в божественные дела не могут знать всех звезд на свете. Но если бы мой бог хотел, чтобы я пришел, он бы указал мне путь под знакомыми звездами.
Далеко надо мной сияет северная, одинокая звезда.
— Глубина, — говорю я, указывая в небо. Путь должен уходить внутрь, в самую глубину, только тогда это путь к богу.
— Еще больше чокнулся, — вздыхает Юстиниан. А я ищу свою следующую звезду. За моей северной Глубиной сияет, далеко уйдя от нее, Путешествие, звезда тех, кто меняет все, не способен задерживаться на одном месте и жить одной жизнью. Затем, намного дальше и левее, я замечаю собственную звезду, ту самую главную, под которой я рожден — Милосердие.
— Мы идем далеко туда, а потом сворачиваем налево, — объявляю я.
— Убери свой указующий перст и объясни, с чего бы? — говорит Юстиниан. Я оборачиваюсь к нему и улыбаюсь, потом обнимаю его.
— Потому что мы почти пришли. Осталось совсем чуть-чуть. Мне жаль, что вы сюда попали вместе со мной и заблудились, но мой бог указал мне путь. Немножко еще пойдем, я поговорю с ним, и мы вернемся домой. Хорошо?
Юстиниан смотрит на меня, лицо его выражает недоумение, потом любопытство. Наконец, он говорит:
— Что ж, веди, пророк. Если уж тебя осенил великим знанием твой бог, то мы на тебя рассчитываем.
Ниса говорит:
— Да, я тоже в тебя верю.
Офелла закуривает еще одну сигарету, на этот раз у нее получается быстрее.
— Что? Что вы хотите от меня? Да, конечно, я тебе верю. Как будто у меня богатый выбор убеждений в этом темном, страшном лесу.
Лес действительно темный и страшный, и вечер уже глубокий, а может быть это ночь — мы столько плутали, а потом я еще и смотрел в дерево пять часов и совершенно потерял счет времени. И смотреть на часы не хочется. Сейчас особенное время, и это все, что нужно знать. Где-то далеко кричат ночные птицы, лес не меняется, деревья похожи друг на друга, шорохи будто вечно повторяются, кустарники совершенно одинаково цепляются за штанины. Нам всем тоскливо, ведь оттого что все одинаковое, наша цель как будто не приближается и не отдаляется, как если бы мы пытались взбежать вверх по эскалатору, идущему вниз.
Офелла сначала держится в стороне, показывая, что обиделась на нас, но чем дольше мы идем, тем охотнее она разговаривает, а в конце концов вклинивается между мной и Юстинианом. Оказывается, что у Офеллы замечательное чутье, потому что ровно в этот момент Юстиниан говорит:
— Нам здесь явно не рады!
И никому не рады. Я вслед за Юстинианом вскидываю голову вверх. Только сейчас я замечаю, что деревья стали выше, чем им полагается быть. Они вздымаются вверх до самого неба, и оттого я кажусь себе не больше мышки в этом огромном мире. Тонкие и высокие, деревья выглядят жутко, как представления кого-то маленького о темном-темном лесе. Как детский рисунок, который кто-то воплотил в реальность. Но внимание Юстиниана вовсе не гигантские деревья привлекли, а то, что их украшает.
Насаженные на острые ветки осин, тут и там развешаны звериные головы. Разные, разные головы лесных тварей. Они свежие, будто бы все эти существа умерли только что, ни дальше пары секунд назад. Кровь и гной капают из ноздрей и блестящих глаз, разинутые пасти источают розовую слюну и пену. Кажется, будто эти головы не просто так смотрят с осин, будто они — их логичное продолжение, древесные тела заканчиваются зубастыми головами, насаженными на ветки не по прихоти извращенного охотника, а потому, что составляют единое существо. Прямо над нами голова оленя, рот его разинут то ли в ярости, то ли в страхе, глаза налиты красным так сильно, что это заметно даже в изменчивом звездном свете. Ветвистые рога, как паутина, укрывают нити, на которых болтаются колокольчики.
— Очень доходчиво, — говорит Офелла. — Поворачиваем назад.
Юстиниан хватает ее за руку.
— Подожди! Если что-то способно оторвать оленю голову, а потом повесить ее так высоко, вряд ли от него можно просто уйти.
Я смотрю на голову оленя. Она и вправду оторвана — клочья шкуры и мяса слишком неровные, так что либо резал пьяный, либо больной, либо эту голову просто оторвали. Теперь мы идем, высоко запрокинув головы, и всюду над нами звериные морды. Мы проходим мимо медведя, чьи огромные зубы заставляют нас еще больше испугаться — не потому, что этот медведь еще может нам что-нибудь откусить, а потому, что нечто разобралось с таким страшным существом, а значит оно — еще страшнее. У меня нет никакой надежды на то, что это был человек. Волчьи, оленьи, медвежьи и заячьи головы, все они висят очень-очень высоко, зато свет луны падает прямо на них, как луч софитов, и оттого мельчайшие движения капель крови под черным звериным губам нам ясны.
Теперь мы держимся совсем близко друг к другу, и даже морозный холод Нисы кажется мне милым и домашним. Ниса говорит:
— Какой сказочный лес! А я еще хотела посмотреть на леса! Леса — отстой, пустыни рулят!
С ветвей елок свисают длинные, похожие на игрушки связки из косточек, тонких, будто вычищенных изнутри до почти полной прозрачности и звенящих от малейшего ночного ветерка.
— Это что воздушные колокольчики? — спрашивает Ниса. — Как мило.
Она тянется к косточкам, но я дергаю ее к себе.
— Не трогай, — говорю я. — Это невежливо.
На дереве прямо перед нами, примерно на уровне моих глаз висит лисья голова. Искаженная страданием морда и широко распахнутые, желтые, как у Нисы, глаза с вертикальными зрачками заставляют меня отшатнуться. В рыжем лисьем лбу горит опал, под луной в нем разгораются и гаснут искры всех на свете цветов.
Юстиниан вдруг останавливается, смотрит на лисью голову, а потом мгновенно белеет, как будто у него сердце прихватило.
— Мне кажется, я понимаю, где мы. Марциан, мы опоздали всюду. Правда, я понятия не имею, почему вы здесь.
Я смотрю на опал, внутри которого бродит сияние. Учительница говорила, что это называется иризацией. Как будто в этом камне полыхает огонь или извергается крохотный, с ноготь размером, вулкан.
— Мы здесь, — говорю я, завороженный этой красотой. — Потому что мы шли искать моего бога.
— Мы его никогда не найдем. Это похоже на Великий Лес моего бога, куда мы попадаем после смерти. Может, из-за того, что моя душа здесь самая сильная, мы все попали к моему богу?
Я пожимаю плечами. Ни на секунду ему не верю — мы идем к моему богу по его знакам.
— Я представлял здесь все несколько менее пугающим. Как будто за дизайн по нашим легендам взялся какой-то паранойик.
Юстиниан осматривается, а Офелла и Ниса переглядываются.
— Глупости, — говорит Офелла. — Я попаду в свой мир, когда умру.
— А я в свой.
Юстиниан сжимает нос лисы, как будто у нее внутри клаксон, а потом замирает, говорит:
— У вас еще есть шанс. Я знаю, чьи это охотничьи владения. Это Малый Зверь, он отправляет плохих преторианцев в небытие. Хотя так как вы не преторианцы вовсе, то вы очевидно самые плохие преторианцы здесь за долгое-долгое время.
— И что нам по-твоему делать?
— Идти вперед, — говорю я. — Это неправда. Не может быть правдой.
