Минос, царь Крита (СИ) - Назаренко Татьяна (книги регистрация онлайн бесплатно txt) 📗
Я улыбнулся ей, она запрокинула голову, ласково, как кошка, потянувшись навстречу мне. Наши губы встретились.
Жертвоприношение. (о. Парос. Восьмой год восемнадцатого девятилетия правления Миноса, сына Зевса. Созвездие Весов)
Жертвоприношение в честь ор и харит совершали в послеполуденную пору. День был ясный и умиротворенный, под стать нраву богинь, которых мы чествовали. И в душе моей царило спокойствие. Я не чувствовал близкого горя и не видел недобрых знамений ни в осеннем прозрачно-высоком небе, ни в розах, алевших на головах моих сыновей, ни в мычании украшенных гирляндами цветов золоторогих телок, чуявших близкую смерть.
Пария, наряженная в лучшие одеяния, сама возложила на мою голову венок из алых, как свежая кровь, роз и мирта. И спустя много лет буду вспоминать я их цвет и запах. Поздние розы, расцветшие после летней жары. Их листья были жестки, а запах отдавал горечью. Такой венок не пошел бы юной деве или молодой женщине. Он пристал мужу, прожившему долгую жизнь, прошедшему через многие битвы и беды.
Эвримедонт и Филолай складывали костры. Хрисей и Нефалион проверяли, достаточно ли остры священные топоры. Пришли лучшие на Паросе певцы, флейтисты и кифареды.
Наконец, все было готово. Раздались плавные, величественные звуки флейт. Басилевс Эвримедонт подвел ко мне самую крупную телку.
Она покорно шла, глядя на меня огромными, скорбными глазами. Пария подала мне блюдо с ячменем. Я осыпал телицу зернами, принял из рук сына кропило и, обрызгав жертву неразбавленным вином, воскликнул:
— Светлые оры, дочери Зевса и Фемиды! О, хранящие мир и покой, чтимые смертными! Я, Минос, анакт Крита, воссылаю вам хвалу. Вы, хранящие жизнь людей, дарующие людям порядок и законы, оберегающие нас от раздоров и беззакония, примите жертву мою. Славлю тебя, Эвномия, несущая людям мудрые и добрые законы! Прими благодарность за то, что наставила меня на пути истины в начале моего царствования и не оставляешь сейчас.
На этих словах музыканты дружно завели хвалебную песнь орам. Я взял секиру и с размаху ударил телицу меж вызолоченных рогов. Она рухнула, как подкошенная. Эвримедонт ловко распорол ей живот, снял шкуру, отделил бедра и жир и обвил им тяжелые стегна жертвы. Я возложил их на костер. Огонь быстро охватил тающие полоски жира. Когда запах жареного мяса распространился по двору, к музыке дружно присоединился хор, торжественно заведший пеан в честь кротких богинь.
Ко мне подвели вторую телку.
— Славлю тебя, Дике, справедливейшая из бессмертных, наставляющая меня в судах, вкладывающая в уста мои мудрые и справедливые решения. Да пребудет со мной твоя милость, докуда не отправлюсь я в пределы Аида!
Музыка и пение становились все громче и громче, они почти заглушали надсадный предсмертный рев телок. Дым от костров столбом вознесся к небесам.
— Славлю тебя, Айрена, мир приносящая, желанная всем в Ойкумене! Почитаю тебя и прошу, не оставь царства моего!
Когда на жертвеннике оказалась доля Айрены, то неожиданный порыв ветра налетел и развеял ароматные клубы. Я нахмурился. Знак был дурной. Он предвещал войну.
Тем не менее, я продолжил жертвоприношение:
— О, хариты!!! Благие дочери Зевса и Эвриномы! Призываю вас, блестящая Аглая, благоразумная Эвфросина, цветущая юностью Талия, желанная Клета, сияющая Фаэнна, Пейто, подсказывающая людям убедительные речи! Славьтесь, цветущая Талло, преумножающая земные плоды Ауксо, дарующая плоды Карпо, Гегемона, наставляющая нас на путях жизни нашей! Примите мою жертву!
Тем временем возле входа в святилище началась какая-то суета и явное замешательство. Я обернулся и с удивлением увидел, что на пороге храма стоит басилевс Радамант.
Что могло привести его сюда? Только ужасная весть заставляет неторопливого анакта Миконоса — острова, столь удаленного от Пароса и Крита — срываться с места и самому разыскивать своего брата. Сердце мое сжалось от недобрых предчувствий. Война? Но в таком случае Радамант послал бы гонца. Какое-то откровение, ниспосланное богами? Они нередко удостаивали брата своими советами и предупреждениями. Тайна, которую не доверишь вестнику?
Взглянув на его насупленное, мрачно-отрешенное лицо, я велел подозвать брата. Хрисей, сын мой, поспешил к нему, и, склонившись почтительно перед дядей, заговорил, сдерживая раскаты трубного голоса. Радамант начал было отказываться, но вскоре уступил и, грузно переваливаясь, прошел через двор ко мне.
— Приветствую тебя, мой брат, мудростью подобный Афине Палладе! Видно, столь недобрые новости привез ты, что не осмелился доверить их гонцу. И сердце мое трепещет от тревоги. Я не в силах ждать окончания жертвоприношения. Скажи же сейчас, что бы ни хранил ты в своей груди!
— Ты прав, о, мой богоравный брат, — ответил тот печально. — И все ж, не хочу говорить о горе сейчас, когда ты славишь богов.
— Хорошая весть может подождать, — нетерпеливо отрезал я. — Дурная от этого слаще не станет. Не терзай мою печень ожиданием! Ты знаешь, сколь я нетерпелив.
— Да, это так, — произнес Радамант, опуская глаза. И снова замолчал.
Пресветлый Аполлон не наделил меня даром пророчества, но, видя лица людей, то, как они приступают к разговору, я могу предугадать их слова. О каком несчастье прямодушный Радамант не посмел бы мне сказать сразу, а мучительно подбирал слова? Ему ли не знать, сколь стоек я перед лицом бед! Но он ведает, что для меня страшнее нового Катаклизма и грядущей войны.
— Андрогей? — страшась услышать подтверждение, прошептал я. — Андрогей?! С ним что-то случилось?
— Да, — глухо уронил Радамант, — он убит.
Хорошо помню: перехватило дыхание. Воздух застрял в груди, сжался в обжигающе-горячий комок, стал поперек горла, навалился на сердце. Музыканты и певцы, почуяв недоброе, один за другим смолкли, и взоры всех присутствующих медленно обратились ко мне. В них были испуг и предельное изумление. И я понял, что должен оставаться царем до конца, даже если сердце не выдержит боли. Стиснул зубы. Сорвал венок. Бросил его на землю. И в наступившей тишине глухо произнес:
— Не должно смертным прерывать жертвоприношение богам, что бы ни случилось. Но скорбь моя так велика, что музыка разорвет мне сердце. Да не прогневаются богини, если я принесу им жертвы в тишине.
Басилевс Эвримедонт поспешно сорвал свой венок, и все прочие последовали его примеру. Потом он подвел ко мне новую телку. Я осыпал ее зерном и окропил вином. Ударил по лбу топором с такой силой, что мозги несчастной жертвы разлетелись в разные стороны.
Мне хватило сил довести жертвоприношение до конца. Едва я вылил на уголья последний кубок вина, Пария, до сей поры стоявшая в стороне, метнулась ко мне. Но я вскинул руку:
— Слушайте, жители Пароса, и вы, славные воины Кносса! Великое горе обрушилось на мои плечи. Сын мой, прекрасный, молодой, подобный пресветлому Аполлону, нравом кроткий, словно сама милосердная Гестия наставляла его на путях жизни… мой Андрогей, — я боялся, что заплачу, но комок, стоявший в горле, уже скатился в грудь и, должно быть, сжег там источник, рождающий слезы. Глаза мои были сухи, и голос не дрожал. — Мой возлюбленный сын убит.
Возгласы, раздавшиеся в толпе — крики горя, возмущения и крайнего изумления — слились для меня в единый гул. Я сжал кулак, приказывая замолчать.
— Мне покуда не ведомо, кто свершил это злодеяние, но пусть эринии не дадут преступнику сомкнуть глаз на ложе, и да не знает он покоя ни при жизни, ни в мрачном Аиде. Ступайте.
И я, не дожидаясь, когда люди начнут расходиться, зашагал прочь, мимо Парии, к Радаманту.
— Пойдем, мой брат, и открой мне без утайки все, что ведомо тебе о страшном злодействе. Кто совершил его?
Радамант склонил тяжелую голову и направился следом. Пария, поняв, что я хочу переговорить с ним наедине, поотстала. Мы уже покидали святилище, когда вслед нам, запоздало, разрывая всеобщее молчание, раздался протяжный, надрывный вопль, подобный тем, с которыми женщины провожают по весне в Аид юного бога. Его подхватили другие голоса, он ширился, затоплял жертвенный двор и, словно волны Катаклизма, взмывал в небо, застилая солнце. Мне захотелось зажать уши, чтобы не слышать его, но я выдержал. Шел, храня на лице непроницаемо-бесстрастную маску, ставшую для меня привычной.
