Минос, царь Крита (СИ) - Назаренко Татьяна (книги регистрация онлайн бесплатно txt) 📗
Пария смущенно опустила золотистые ресницы.
— О Пасифае говорили, что она мудра. Разве могу я сравниться с ней, анакт?
— Пасифая была умна, — вздохнул я, — а ты — мудра.
Дорого обошелся Криту ум его царя и царицы. А на Паросе поселились оры. И хоть паросцы славят и благодарят меня, в том не моя заслуга.
…Зря я вспомнил о Пасифае. Ведьма солнцеволосая моя жена. Семь лет минуло с той поры, как она умерла, рожая сына, зачатого от Посейдона. Я за свою долгую жизнь терял немало. Умирали те, кого я любил, и горе было, как рана от удара кинжалом. Но время шло, и боль забывалась.
Тебя, Пасифая, я никогда не любил, считал своим врагом. Но ты умерла, и воспоминания о тебе становятся все мучительнее и мучительнее. Я страдал, расставаясь с любимыми, но со временем другие заменяли их. А тебя, моя верная соперница-царица, заменить некем.
И хотел бы забыть тебя, да во дворце моем живет твой последний сын, который напоминает мне о тебе.
Пасифая. (Первый год восемнадцатого девятилетия правления Миноса, сына Зевса. На границе знаков Стрельца и Козерога)
Он появился на свет в самую долгую ночь в году. То, что этот плод особенный, стало ясно еще в ту пору, когда моя жена не считала нужным сменить обычное одеяние на более просторное. Она вынашивала его иначе, чем остальных своих многочисленных детей. Ей не удавалось скрыть нездоровье, хотя за эти ужасные девять месяцев я ни разу не слышал от нее жалоб, даже когда до родов оставалось совсем немного, и чрево ее раздулось до таких размеров, что царица едва могла вставать.
Плод в утробе постоянно бился и ворочался, но упорно ждал положенного срока, высасывая силы из матери. Дворцовые врачеватели опасались за ее жизнь. Я умолял, доколе это было возможно, вытравить чудовище, но царица упорствовала.
В ту ночь, когда пришел срок появиться ему на свет, Пасифая велела не пускать меня к ней. Наверное, боялась, что я убью плод ее чрева. Ведь она ждала рождения нового царя Крита.
Я увидел его утром, когда царица была уже мертва.
Хотя испачканные простыни и покрывала уже вынесли, в покоях стояла вонь испражнений и крови. И лужу на полу вытерли слишком поспешно — на гладких каменных плитах виднелись бурые разводы.
Я подошел к жене. Старухи успели омыть ее и закрыть чистым покровом. Пасифая лежала — величественно-спокойная, исполненная царственного достоинства. Истинная владычица острова. Только искусанные в кровь губы и страшная бледность свидетельствовали о мучениях, которые перенесла она перед смертью.
— Пусть явятся ко мне гончары, золотых дел мастера, художники и старухи, готовящие тело к погребению, — едва слышно произнес я. — Пусть сам Дедал позаботится, чтобы все необходимое для похорон было сделано достойнейшим образом. Ибо умерла великая царица.
Дворцовый врачеватель Каданор, измученный тяжелой ночью, едва удерживающий слезы, подошел ко мне, хотел что-то сказать, но я сжал его запястье, ободряя:
— Так хотели боги. Царица знала, что ее ждет. Я — тоже. Не твоя вина, что нить ее судьбы обрезана.
И повернулся в сторону, откуда доносился истошный рев младенца. Он терзал мне уши, как тупое сверло терзает плоть камня. Голос у него был громкий, низкий, словно у молодого бычка. Сын Посейдона был огромен. Моего Главка называли великаном, но и в год он был меньше и худее, чем эта гора орущего мяса. Не человеческому, но коровьему лону было под силу разродиться без опасности для жизни таким гигантом.
Нянька растерянно топталась поодаль, боясь приблизиться к младенцу, и тот не был ни омыт, ни спеленат. Он сучил перемазанными засохшей кровью ножками и сжатыми в кулачки ручонками.
— Отчего мой сын лежит в небрежении? — строго спросил я няньку. Она повернула ко мне испуганное, бледное до серости лицо и пролепетала, сбиваясь и всхлипывая.
— Это чудовище, о, богоравный анакт…
Я решительно шагнул к ребенку и, хотя был готов увидеть нечто ужасное, с трудом сдержал возглас. На мощном, мускулистом теле младенца прочно сидела телячья голова. Трудно сказать, какой масти было это чудище. Шерсть, покрытая кровью, иголочками торчала на огромной голове, груди и плечах, но я почему-то решил, что он далеко не белоснежный, как тот красавец, что зачал его. Скорее — черный, как Быкоголовый, хранивший мой престол.
Имей этот Минотавр вид взрослой твари, я бы, наверное, прикончил его на месте. Но на грязных, вонючих пеленках барахтался новорожденный теленок, и ему было очень плохо. Я, наклонившись, взял его на руки. Шелест людских голосов мгновенно утих, и присутствующие в покоях уставились на меня, словно на моих плечах тоже отросла бычачья голова. Я обвел их всех взглядом и произнес:
— Вот, вы видите. Я взял дитя на колени и дал ему имя. Моя жена, покойная царица, желала, чтобы дитя назвали Астерий. Да будет так. Но я нарекаю его Минотавр, бык Миноса. И беру божественного младенца под свою защиту. Я сказал!
Ожерелье, украшавшее мою грудь, задело морду новорожденного, и он, ухватив подвеску ртом, принялся ее сосать с такой жадностью, что крепкая застежка лопнула. Я с трудом отнял его добычу и строго приказал няньке:
— Тотчас же омыть младенца теплой водой и привести со скотного двора корову, чтобы накормить его. И если кто посмеет пренебрежительно обойтись с Астерием, сыном… сыном анакта Крита Миноса, познает всю силу моего гнева!
Божественный младенец…
Я горько усмехнулся. По мере того, как рожденное чудовище вырастало, становилось ясно: Астерий Минотавр — не более бог, чем любой телок из моего стада. Если на Крите его чтят и страшатся, то лишь благодаря мне.
Я приказал Дедалу построить для него святилище на окраине дворца. Скотников, что прислуживают ему, по моей воле именуют жрецами. Но обряды, которые они не смеют разгласить, страшась наказания, — всего лишь кормление и мытье норовистого бычка, да чистка огромного стойла от навоза. Временами Минотавр бесится и ревет так, что слышно далеко за пределами его святилища. И люди трепещут от страха, полагая, что он жаждет жертвы. Но я-то знаю, что просто пришла пора гона. Жаль, я не догадался его охолостить вовремя. Коров он отвергает: его привлекают человеческие жены…
Но я по-своему привязан к нему. Так привязываются люди к обезьянам и певчим птичкам. Я навещал его теленком, когда он, огромный и бестолковый, резвился передо мной. Навещаю его и сейчас. Зачем? Сам не знаю.
Перед отъездом с Крита я приходил к нему. Заслышав мои шаги, Астерий, чавкавший у кормушки, набитой доверху яблоками, финиками, сельдереем, луком и петрушкой, оставил угощение и поспешил мне навстречу. Я достал припасенный кусок соли и протянул ему на открытой ладони. Минотавр, согнувшись почти пополам, поскольку ростом был на локоть выше Итти-Нергала, принялся лизать его, обслюнявив мне всю руку, щекоча ладонь шершавым, как терка, языком. Я погладил смоляную челку, торчащую на широком лбу, почесал покрытую жесткой черной щетиной грудь. Минотавр, казалось, был доволен, но, встретившись с его лиловыми, по-коровьи красивыми глазами, я заметил, что он недобро следит за мной. Поиграть надумал. Ну что же, давай поиграем.
Минотавр выжидал. Я тоже продолжал чесать его, как ни в чем не бывало. Неожиданно он мотнул головой, норовя поддеть меня длинным, изогнутым, как половинка лиры, рогом. Я увернулся и, уцепившись пальцами за кольцо, продетое в ноздри, решительно выкрутил его. Минотавр взревел от боли и присмирел.
— Запомни, порождение бездны! — произнес я наставительно, — Каждый раз, когда ты посмеешь поступать со мной так, тебе будет очень больно.
Минотавр отошел в сторону, побродил некоторое время поодаль, а потом, как ни в чем не бывало, потрусил к кормушке, зачавкал фруктами.
Божество…
Я скривил губы в ядовитой усмешке и, вспомнив, что Пария рядом, тотчас придал своему лицу ласковое выражение. Бессмертная нимфа улыбнулась в ответ. Хотел бы я знать: дан ли моей божественной супруге тот дар, которым обладают некоторые из богов? Инпу, например, отлично слышал мои мысли. Зевс, насколько я мог судить, нет. Пария, если и умела, искусно скрывала это и никогда не употребляла свое знание во зло мне.
