Дурак (СИ) - Беляева Дария (онлайн книга без TXT) 📗
Поэтому я иду его спасать.
— Мне нужно четыре билета в Треверорум.
Вообще-то никто не называет Бедлам так, как он подписан на карте и в билетах, но я решаю быть очень серьезным.
Она даже просыпается от удивления.
— Поезд отходит через пятнадцать минут, — говорит она.
— Это хорошо, — говорю я. У меня есть хитрость, я советую ей:
— Вы посмотрите, может быть билеты в люксовые вагоны есть?
— Есть, — говорит она. Я совсем не удивляюсь, потому что почти никто из тех, кто может себе позволить билеты в первый класс, не поедет в Бедлам.
Я беру четыре билета, возвращаюсь в зал ожидания и вижу, что Офелла ест хлеб, густо намазанный медом, а Ниса только смотрит, с завистью и восторгом одновременно. Юстиниан же крутится вокруг них, рассматривает с разных ракурсов, будто примеривается, как бы нарисовать.
Но я-то знаю, что если и нарисует, то они все равно будут похожи на полосы.
— Марциан! — он обнимает меня, так крепко, что плечо сводит. — Видит мой бог, я много вкладывал в нашу дружбу и, наконец, получил дивиденды! У нас будет приключение!
— У меня четыре билета в первый класс, поезд отходит через десять минут.
Офелла смотрит на меня так, будто я опять глупость сказал, глаза у нее становятся строгие и радостные одновременно, Ниса хлопает в ладоши.
— Ощущаешь то же, что и я? — говорит Юстиниан. — Чувство вины, одолевающее правящий класс?
Я не думаю, что правящий класс одолевает чувство вины, поэтому иду к перрону. Ниса выхватывает у меня билет и провозглашает:
— Четвертый путь, друзья!
А Юстиниан продолжает говорить, вдохновенно, и слушать его поэтому приятно, как радио.
— Забавный факт из наших жалких жизней! Мы все отправляемся в путешествие, то есть переходим в лиминальное состояние, теряя свой текущий статус! Но на самом деле у нас никогда и не было стабильной идентичности, мы все в той или иной мере маргинальны. Офелла из народа воровства, мы с Марцианом полукровки и дети войны, Ниса — иностранка, так что и вовсе является классической переходной фигурой. И мы все отправляемся в место, которое является буквально столицей маргинальности — Бедлам, потому как безумие во всех без исключения культурах исключает тебя из действующей социальной реальности.
— Кроме нашей, — говорю я. — В нашей культуре действующая социальная реальность безумна.
— Ты разрушил мою теорию, сгинь с глаз моих, мы больше не друзья.
Мы выходим в прохладную реальность, поезд уже издает тяжелые вздохи. Юстиниан закуривает, Офелла, которой явно тоже хочется, толкает его в бок.
— Здесь нельзя курить.
— Для меня не существует законов и правил, я маргинальный человек в лиминальной ситуации. Ты думаешь, я просто так все это сказал?
Сигарета его, правда, быстро тухнет от дождя, и Юстиниан бросает ее на рельсы, туда, где вскоре она станет ничем под колесами поезда. Заходим в вагон, теперь становится холодно, потому что мой организм решает, наконец, что путешествие закончилось и пришло время осознать неудобства от дождя. Хотя путешествие только началось.
Мы показываем билеты улыбчивому, как и все проводники в вагонах первого класса, человеку, и он провожает нас в наше купе. Оно оказывается снежно белым, с большим окном, на котором не штора, а будто бы кожистое веко древней рептилии, серое и эластичное, спускающееся сверху вниз. Здесь четыре кровати, немного шире, чем в обычных вагонах, но выглядящие намного комфортнее, подушки, сложенные треугольником, как паруса на кораблях, бороздящих океаны синих одеял. Есть даже мини-бар и кулер с водой, такие же белые и начищенные, как все здесь.
Ниса остается довольна, садится на нижнюю слева кровать, говорит:
— Эта — моя.
Офелла так и стоит в проходе, потом улыбается.
— Так аккуратно.
И это, наверное, самый лучший комплимент в ее понимании. Она ставит свой зонтик в изящную подставку для него и проходится по купе, затем садится на кровать напротив той, что теперь принадлежит Нисе. Юстиниан говорит:
— Мой доброжелательный сексизм не позволяет мне протестовать. Я лезу наверх.
А мне нравятся верхние полки, на них всегда качает, и если закрыть глаза, можно представить, что ты в середине океана, и это убаюкивает. Я забираюсь наверх, и в этот момент поезд трогается, едва не скинув меня с моего места, как норовистая лошадь.
Где сейчас мама? На месте папы. Теперь она решает государственные дела.
Офелла говорит:
— На самом деле я не так уж часто путешествую. И не против съездить куда-нибудь. Там есть достопримечательности?
— Я уже шутил про велосипедную цепь, которой нас там огреют? Так вот, это не совсем шутка.
Ниса говорит:
— Я здесь для того, чтобы путешествовать, поэтому если меня огреют велосипедной цепью, я в Парфии так и скажу, что вы тут все ублюдки.
А я говорю:
— Спасибо вам.
Юстиниан еще некоторое время говорит, и я слушаю его, чувствуя, что дремлю.
— Друзья мои, мы должны понимать, что сопричастны великим событиям, мы входим в историю, как в портовую шлюху — никто и никогда не узнает об этом, но мы насладимся сполна! Помните! Нарратив стоит того, чтобы быть рассказанным только если случилось нечто экстраординарное! Поэтому при любой возможности мы будем кутить, превращать сопротивление в товар и переходить границы дозволенного!
— Ты уже перешел границы дозволенного, Юстиниан! Я хочу почитать! — говорит Офелла, раздраженная до предела. Юстиниан в ответ сбрасывает на нее свой леопардовый плащ.
— Ты урод!
— Я боюсь, что ты замерзнешь!
— Я надеюсь, что ты замерзнешь, и умрешь!
— Просто супер, — говорит Ниса. Офелла еще некоторое время читает в тишине, а потом еще больше злится и погружает в темноту нас всех, потому что выключатель находится в ее власти. Она не может заснуть и ворочается, Юстиниан слушает музыку, а Ниса внизу смотрит в окно на то, как проплывают мимо огни населенных пунктов и струящиеся провода.
Я надеюсь, что веко ящера не пропускает свет, как шторка иллюминатора в самолете.
Раздраженная Офелла источает негодование, и я тоже не могу заснуть, поэтому достаю телефон и смотрю пятьдесят своих сообщений от Нисы. Она пишет: привет. Затем пишет: как дела? Еще пишет: ну? Пишет: тут ходит Кассий, но в комнату не зашел. Он смешной. Я листаю ее сообщения, и они встают передо мной сплошной стеной, как текст в книге.
Ты чего не отвечаешь?
Где ты, Марциан?
Я не волнуюсь, мне скучно.
Вот бы сейчас поесть. Не тебя.
Мороженое. И сосиску! И колбасы, много колбасы.
Колбаса и сосиска у вас одно и то же?
У тебя в комнате паук. Я не собираюсь его убивать. Он на счастье.
Ты меня бесишь.
Ты что не умеешь писать?
Стоп, ты же написал мне про белку.
Мне с тобой повезло.
Не хочешь общаться, не общайся.
Я переписала из твоего телефона телефон Юстиниана. Спорим, он будет общаться.
Ты тупой.
Извини.
На девятнадцатом сообщении я начинаю засыпать, и быстро проматываю их до последнего желтого конвертика на экране. Ниса пишет: Приходи скорее, я скучаю.
Я улыбаюсь, потом накрываюсь пахнущим чистотой одеялом и засыпаю. Просыпаюсь я не от трупного запаха Нисы, а значит окна действительно плотно закрыты. В купе темно, так что решить, наступил ли день я тоже не могу. Я слезаю, стараясь никого не разбудить. Офелла спит, свернувшись калачиком, беззащитная и похожая на маленькую девочку, она кажется мне очень трогательной. Ниса располагается на кровати со всем возможным комфортом и даже превосходит его, потому что нога ее болтается в проходе. Юстиниан что-то бормочет во сне, переворачивается, снова что-то бормочет, а потом дышит мерно и тихо.
Я быстро проскальзываю в коридор, стараясь запустить в купе как можно меньше света, и тут же закрываю за собой дверь. Редкие люди уже ходят умываться, но шумно еще не стало. Утро как бы началось, но не разгорелось еще. А может, просто запустение вагона первого класса в едущем в Бедлам поезде производит на меня такое впечатление. Я заглядываю в окно, держась за поручень. Трясет в коридоре сильнее и приятнее.
