Змеевы земли: Слово о Мечиславе и брате его (СИ) - Смирнов Владимир (читать книги без сокращений txt) 📗
— Стой! — раздалось по долине. — Не смей!! Не смей, кому говорю!!!
Князь даже не сразу узнал голос жены, столько волчьей силы в нём вдруг оказалось. Обернулся в изумлении, и — обомлел.
Улада спрыгнула с телеги, и теперь босиком, сбросив полушубок, в одной нижней рубахе, бежала в горку, к мужу. Подбежала почти вплотную и заорала таким голосом, что, наверное, и в самих Бродах стало слышно:
— А вам еда не нужна, драчуны? А вы лечить сами себя будете?
— И еду приготовим, и раны промоем!
— А сколько вас на стене останется, если первый второго лечить начнёт?! Неужели непонятно, что от этой битвы всё наше будущее зависит, а? Что ж вы за народ такой, мужичьё — всё вам в голову поленом вбивать надо?!
Мечислав замахнулся, Улада сжалась, чуть не упала на свежий снег. Испугался, подхватил, прижал к себе. Мысли разбежались в разные стороны, лишь губы всё повторяли:
— Извини, извини, извини, милая.
Улька выровнила дыхание, высвободилась, осмотрелась. В голове князя стучало «что же я наделал, что наделал, теряю, потерял». Глаза девушки встретились с глазами мужа, сузились.
— Ударить хотел.
— Улька…
— Хотел?
— Ну, не ударил же…
— Хотел?!
На душе стало пусто. Все знают, ударивший жену больше ничего от неё требовать не в праве. А желающий ударить, почти что и не мужчина. Плечи опустились, голова упала на грудь, словно на плаху, обнажив голую шею.
— Хотел, Улька. Ох, как хотел. Но я ведь… — и осёкся, наткнувшись на взгляд.
В тягостном молчании слышал только дыхание женщины, которую чуть не ударил. Чуть не ударил, но уже лишился.
Улька в одной нижней рубахе, босиком, с распущенными волосами смотрелась как снегурка, что ещё совсем недавно кряжицкие предки отдавали в жертву Морозу. Да только Мороз от такой снегурки, наверное, превратился бы в ледышку. Гордо поднятая голова, ясный пронзительный взгляд, развёрнутые плечи, развевающиеся на ветру волосы.
— Значит, я права. Никогда мужчина не захочет ударить женщину, если у него есть, чем переспорить.
О, боги. Где эта девочка набралась такой дури? Неужели в светлице за пяльцами?
Но было поздно.
Обоз встал, телеги начали разворачиваться, бабы требовали от возниц поспешить, подгоняли, кто чем. Бабьи руки, что привыкли кормить с работы, да согревать ночью, требовали дела, требовали не забывать их в тяжёлую минуту. И сколько их, этих рук? Двадцать подвод по семь баб. Много ли это? А ведь из Глинища, прознав, ещё приедут. Стоит ли отказываться от этих рук, если все одно — смерть?
— Тебе, княгиня, бабье войско отдаю. Только прошу: на рожон не лезьте.
Улька сузила глаза, как-то хитро зыркнула.
— Нам своего бы рожна не потерять. Чужого не надо!
Долго не мог понять Мечислав, почему «бабье войско» ещё полгода со смехом вспоминало слова княгини Улады и даже сделало их своим девизом.
***
Кроме уязвлённой гордости Двубор привёз три сундука с серебром. Только оставил их в Глинище, не хотел рисковать. Но увидев, как вырастает город, отправил гонца. Овчина ахал, не ожидал такой прибыли, но Змеев сотник сказал: во-первых, фарфар — роскошь, продаётся только самым богатым. Во-вторых, не всё серебро — для Овчины. Два сундука даны Мечиславу на наёмников.
— Чем же я отдавать буду? — ухмыльнулся князь.
Сотник не понял шутки, ответил, словно прошелестел ветром:
— Мечом, умом, отвагой. Эти земли надо удержать.
— Кем? Своими мальчишками, ополченцами? — Теперь уж Мечислав посерьёзнел.
— Жди неделю. Сеть запела.
Про сеть Мечиславу разъяснил Вторак. О том, как работает дорожная связь, как Змеевы гонцы меняют в пути лошадей, выбирают кратчайший путь. И дорожная сеть действительно затрепетала под копытами бледных всадников. Первыми прибыли озёрские сабельщики: их развернули на полпути к дому. Блотинские надавали раздетым по пояс воинам тёплых одежд, и теперь воинство больше походило на дорожных разбойников. Они и сами знают о пустынных холодах, но не брали с собой тёплых накидок верблюжьего войлока — надеялись вернуться до зимы. Треть прибыла простуженнаая, сопли бахромой, часть обморозилась, к счастью — не сильно. Вторак хмурился, велел отогревать южное войско мёдом да молоком.
Мечислав, выслушав Тихомира, под грозным надзором бывалого плотника поставил озёрских строить себе избу для постоя. Те сначала артачились, но потом, разогревшись от тяжёлого труда, распарившись на свежем морозце, чуть топоры друг у дружки не вырывали. В три дня собрали длинный сруб, накрыли, а остальные всё валили и валили лес. Пришлось отправить их к засечникам, да на постройку стены. Озёрский тысячник пытался, было, возмутиться, но Мечислав лишь молча показал на баб, что по колено в грязи копали в болоте турф, формовали глиняные бруски. Даже дети подносили к стройке готовые кирпици: кто по одному, кто по два, а самые маленькие просто обметали снег, собирали мусор, наводили порядок на готовых участках. Все при деле, работают на одно.
— Эта стена не только нам нужна, Максуд. Вам она тоже для чего-нибудь сгодится. А вот если мы её не достроим, вряд ли кто из вас потратит своё серебро.
Слова о серебре заставили тысячника задуматься. Хмурый, разговаривающий сам с собой, подошёл к своим десятникам, да тумаками и гортанными криками отправил на стройку. Наверное, тоже разъяснил насчёт серебра.
Пришли вести из Блотина. Князь Рипей, прознав о предательстве Твердимира, поклялся, что ноги его в кряжицких землях не будет и повёл войско в обход, через Меттлерштадт и Дмитров. Воевода обозвал Рипея малолетним дурнем и расколотил булавой дубовый стол.
Потом обозвал себя дурнем старым и пошёл вымещать зло на ополченцах.
Мечислав сел на лавку перед обломками, сложил руки на груди.
Рипей, конечно, дурак. И помощь от него придёт не раньше, чем через два-три месяца, но Змей свидетель — приятно. Приятно, что есть на свете люди, готовые ради тебя на такое, даже если ты заплатишь за это своей головой. Впрочем, это можно использовать себе на пользу. Блотинцы придут вместе с меттлерштадцами, а там, глядишь, озёрские верблюжатники подтянутся. Этого может даже хватить на ответный удар по Степи. Стало быть, надо просто продержаться эти месяцы, достроить стену, отбить нашествие.
Разбитый стол — дело наживное, а вот гонца из Кряжича Мечислав прогнал не задумываясь. И сам понимал, что выставил себя таким же упрямым бараном, как Рипей, но переступить через гордость не смог. Только крикнул вдогонку, что примет кряжицких наёмников. Но только — наёмников. О дружине речи быть не может. Гонец умчался, Вторак непонимающе уставился на князя, пришлось разъяснить.
— Волхв. Я даже раненых наёмников не добиваю. Не может наёмник предать, понимаешь? Берёт серебро и честно его отрабатывает. Я в Меттлерштадте однажды наёмнику ухо в бою отсёк, а в следующий раз уже плечом к плечу с ним бился. Это наша доля, наш путь.
— А дружина?
— А ты не видишь? Дружина присягнула городу, её кормит город. Она и служит городу. Возьми Ерша. Пока был наёмником, перекати-поле, я ему даже мошну свою доверить мог, а как он стал городским дружинником, даже не задумался — предал.
— Они присягнули сначала Змею, потом городу.
— Нет. Змею никто не присягал. Не принимает Змей присяги. Мне бы сил набрать, да самому поговорить с Громом на том языке, на котором он со мной говорил.
— Это, какое же наречие?
— Это наречие сильного против слабого. Или думаешь, я ему что-то простил? Армию я соберу, степняков разобью, теперь видно. А уж потом…
Мечислав сжал кулаки, кожа на скулах натянулась. Вторак не дождался.
— Что?
Князь вдруг расслабился, улыбнулся, сказал со смехом:
— Что-что? На пир к нему приду, вино пить. Жаль, раджинцы с хинайцами на ножах. Могли бы в спину степнякам ударить.
Мечислав так резко сменил разговор, что это не могло укрыться от Вторака, но тот почему-то принял игру.
— Хинайцы наши войска никогда через свои земли не пропустят. Но не это самое плохое. Хинайцы и сами никогда в Степь не выйдут. Так что, если и придёт кто из Раджина, только большим крюком.
