Иерусалимский покер - Уитмор Эдвард (лучшие книги читать онлайн .TXT) 📗
Понимаю.
И когда я наконец смог говорить по‑человечески, всякое доверие ко мне уже было утрачено. Я не то чтобы упрекаю в чем‑то сограждан, что поделаешь, сам виноват. В конце концов, когда ты говоришь человеку доброе утро,а он всегда отвечает письки,а потом ты говоришь добрый день,а он отвечает сиськи,а потом ты говоришь добрый вечер,а он отвечает трахни,а потом желаешь доброй ночи, а он тебе на это – отсоси,как ты начнешь относиться к этому парню через какое‑то время?
Без особой теплоты.
А через сотню лет?
Скорее враждебно.
То‑то и оно, со вздохом сказал Хадж Гарун, и вот так со мной и вышло. Но если бы я мог прожить жизнь заново, я бы снова поступил именно так, не изменил бы ничего. Я бы любил царевну точно так же, как тогда, даже зная, что это разрушит мою жизнь.
Правда?
Хадж Гарун застенчиво улыбнулся. Он кивнул.
Да, пресвитер Иоанн, чистая правда. Сейчас мы с тобой святые люди, ты и я, и нас заботят только духовные ценности. Но даже одна‑единственная ночь с царевной стоит того, чтобы целый век быть не в себе.
Вот что я называю истинным чувством.
И стоит двадцати трех веков оскорблений, насмешек и унижений.
Истинное, ей‑богу.
Да, пресвитер Иоанн. Если бы к нам снова вернулась молодость, дамы узнали бы об этом, я уверен. Они бы слышали, как мы стучим в двери, увидели бы огонь у нас в глазах и узнали бы, для чего мы явились.
Мы были бы решительны, да? Не слушали бы никаких нет?Сладострастие мы превратили бы здесь, в Иерусалиме, в восхитительную обязанность и ни разу не увильнули бы от ее исполнения!
Оделяли бы милые души даром Божиим, промурлыкал Хадж Гарун. Не дрогнув, давали бы им любовь.
Не дрогнув, ух ты. А почему бы и нет.
Но мы, к несчастью, уже немолоды, Иоанн пресвитер, и у нас своя миссия.
Да, у нас своя миссия, и впереди дождливый мартовский день тысяча девятьсот двадцать пятого года. Я, конечно, не всегда чувствую себя на свои лета, но ты знаешь, сколько мне на самом деле?
Ты уж точно моложе меня.
Правильно. Если быть точным, скоро отмечу двадцать пятый день рождения.
Но это настоящий возраст, а он, знаешь ли, здесь ничего не значит.
Я‑то знаю. Мне уже сообщили в мои первые голодные дни в Священном городе. Мне сказал монах, чье послушание – печь хлебы в пекарне при монастыре, он же дал мне этот мундир, наградил меня Крестом королевы Виктории и поселил в Доме героев Крымской войны. Возьми форму и медаль «За отвагу», сказал он, и твой настоящий возраст перестанет быть проблемой в Иерусалиме. Так сказал бывший МакМэл'н'мБо, монастырский пекарь и мой первый здешний благодетель.
Хадж Гарун наклонился и подобрал плоский стершийся камень. Он вгляделся в него.
Монастырский пекарь, ты сказал?
Да, именно, он самый. И когда, приехав сюда, я скинул рясу монахини ордена Бедной Клары и стал одним из иерусалимских бродяг и отщепенцев на вершине горы, именно он поставил меня на ноги.
Я его знаю, сказал Хадж Гарун, вглядываясь в камень.
Знаешь?
Это ведь он печет хлебы четырех разных форм?
Да, это он.
Одни – в форме его родины, другие – в форме его бога, третьи – в форме земли, где он осознал всю бесплодность своей борьбы, четвертые – в форме Иерусалима, где он обрел мир.
Все это так, это он. Ирландия, крест, Крым и Иерусалим.
Он больше ничего не делает. Печет и печет свои хлебы в Старом городе – и доволен.
Точно. Но откуда ты его знаешь?
Я с ним знаком уже очень давно, с тех самых пор, как он появился здесь. В Иерусалиме всегда есть кто‑то, кто играет такую роль.
Вот оно что. И когда он появился?
В первом веке нашей эры. Вскоре после смерти Христа.
Ух ты.
Да. Пек свои хлебы в Старом городе – жизнерадостный парень, что тогда, что сейчас. Приплясывал у печи, месил тесто, и сандалии стучали по камням, когда он плясал.
Он весь в этом.
Свои хлебы он приправлял, точно тмином или имбирем, мудростью – смехом, весельем и стихами, – он бормотал сказки, и всегда в его глазах горел веселый огонек.
Господи, да точно это он.
Веселый он человек, жизнерадостный, наш монастырский пекарь, мы всегда на него полагались. Конечно полагались. Мы бы без него не смогли.
Хадж Гарун поднял глаза от каменного зеркала. Он улыбнулся.
Да. У Иерусалима должен быть свой монастырский пекарь со своей закваской и смехом – со своей закваской и танцами у печи. Он дает нам что‑то, без чего нельзя обойтись в Священном городе, что‑то простое, но особенное, без чего нам не прожить. И мы благодарны ему за это.
Я готов, прошептал Джо. И что это за кое‑что?
Хадж Гарун мягко кивнул.
Хлеб, пресвитер Иоанн. Даже здесь люди не могут жить одною пищей духовной.
Глава 8Дикий джокер
Вся суть в том, чтобы сменить точку зрения. Если ты у моря, вали в горы. Если ты в горах, вали на берег. Следишь за мыслью?
Опять Старый город, священный для всех. В лавке Хадж Гаруна, в задней комнате, на высоком круглом столе громоздятся банкноты, драгоценные камни, золото и серебро. Великий иерусалимский покер отметил девятый день рождения, и слава о нем распространилась по всему Ближнему Востоку. Здесь можно с легкостью разбогатеть и с такой же легкостью проиграться в пух и прах. У кормила по‑прежнему стоят трое основателей – загадочный африканец, хитроумный венгр и лукавый ирландец.
На дальнем конце стола Мунк Шонди прищелкнул пальцами, чтобы воин‑друз, приставленный следить за порядком, заново наполнил миску головками чеснока. Воин пошел в угол, где висели связки чесночных головок, отсек одну саблей и поставил полную миску на стол.
Мунк немедленно вгрызся в чесночную головку и зевнул. Вечер был длинный, играли по семь карт, и дело двигалось медленно. Перед Мунком лежала маленькая горка расписок, которым предстояло воплотиться в срочные контракты на иерихонские апельсины, сирийское оливковое масло и кое‑что еще по мелочи. Мунк вздохнул – его карты прогнулись под чесночными парами – и устало оглядел стол.
Слева от него – сухощавый, выдубленный солнцем британец, бригадный генерал, командир Бомбейской уланской дивизии в бессрочном отпуску.
Рядом с ним – хромой подобострастный ливиец, торговец коврами. Проездом в Иерусалиме: задержался, чтобы помолиться у Храма в скале,[35] а незадолго до этого где‑то на востоке он бесстыдно насмерть забил палкой своего умирающего двоюродного брата, чтобы заполучить принадлежавшую тому уникальную коллекцию бухарских ковров.
Далее по часовой стрелке разместились:
Француз, торгующий крадеными византийскими иконами, – хитроглазый педераст, которого поиски доступных мальчиков по всему Леванту частенько заносили в Иерусалим.
Пожилой землевладелец‑египтянин, толстый, как тюк хлопка, который начинал нервически подергиваться, стоило ему хоть немного взволноваться. О нем говорили, что его одолевает импотенция, если его любимый ловчий сокол, в клобучке, не сидит на огромном зеркале в спальне.
Двое огромных, наголо бритых русских, переодетых фарсовыми кулаками; они ковыряли ножами в зубах и притворялись горными инженерами, ведущими разведку месторождений серы на берегах Мертвого моря; это, естественно, были большевистские агенты, присланные насаждать в святой земле атеизм.
Другими словами, ничем не примечательная компания, кто‑то приходит, кто‑то выбывает из игры.
Где‑то справа от Мунка сгорбился над кальяном Каир Мученик. Он тоже был не в лучшей форме – перед ним лежала небольшая горка крон Марии Терезии, к которым африканец время от времени прикасался, вяло полируя обширные груди бывшей австрийской императрицы гладким большим пальцем.
А где‑то слева от Мунка, как всегда, сидел О'Салливан Бир, который для разнообразия держался тихо и, пожалуй, больше интересовался не столько своими картами, сколько древней коньячной бутылкой, содержимое которой уже сменил огненный виски домашней выделки. Ирландец рассеянно водил пальцем по необычному кресту, нарисованному на всех его бутылках; перед ним лежала скромная кучка турецких динаров и вдобавок совершенно ни на что не годный запас польских злотых.
