Гибель отложим на завтра. Дилогия (СИ) - Аэзида Марина (лучшие книги без регистрации TXT) 📗

Астл вновь обреченно вздохнул. Его терзали нехорошие предчувствия, совсем нехорошие.

***

Длинные гулкие туннели подземелья. Где-то там, в этом лабиринте, томился в заточении Видольд – телохранитель, приговоренный к заключению и последующей казни. Слава Богам, что он, Великий Кхан, не успел отдать последнего распоряжения, иначе не стало бы на свете Видольда-Ворона, и не осталось бы никого, кто осмелился бы бросать ехидные реплики и дерзить повелителю. Элимер настолько явственно вообразил себе такой финал, что столь же явно ощутил пустоту, которая непременно за этим последовала бы. Он до сих пор не мог понять, отчего бывший разбойник начал играть такую роль в его жизни, равно как не мог осознать, в какой момент это произошло. Но еще больше он недоумевал из-за того, что так долго не вспоминал о Видольде. Не иначе, зверь совсем завладел его разумом, больше это ничем не объяснить.

– За следующим поворотом, повелитель, – Хирген, который вел кхана долгими переходами, обернулся, а еще через десяток шагов замер. Элимер не видел его лица, но знал – сейчас оно нелепо вытянулось. И понимал почему.

Губы Элимера чуть тронула усмешка, когда до ушей его еле слышно донеслись обрывки какой-то песни. Видольд неисправим! Неужели он совсем ничего не боится? Неужели он не способен унывать, даже находясь в заключении? Неудивительно, что Хирген встал, как вкопанный: наверняка испугался гнева кхана. Не то чтобы заключенным запрещалось петь – нет. Но если песни эти распевались пьяным хриплым голосом, то это наводило на определенные размышления о порядке в подземелье.

– Жди здесь, Хирген. Дальше я пойду один.

– Ты знаешь куда идти, мой Кхан? – голос смотрителя дрогнул.

– Пойду на вопли – не ошибусь, – Элимер усмехнулся, но тут же посерьезнел и добавил, покосившись на Хиргена: – Почему он пьян? Кто это допустил? И главное как?

Хирген открыл было рот, но Элимер лишь досадливо отмахнулся:

– Потом будем искать виновных, – и, не дожидаясь ответа, гулко протопал дальше, исчезнув за поворотом.

Кхан еще издали заметил развалившегося на скамье стражника. Впрочем, тот тоже его заметил, вскочил, склонился, нервно скосил взгляд в сторону одной из дверей и приготовился оправдываться. Однако Элимер остановил его жестом и прислушался к пьяным завываниям, не торопясь приказывать, чтобы открыли камеру.

На последнем звуке Видольд сфальшивил особенно сильно, однако, нисколько этому не смутившись, продолжил петь. Что-то знакомое почудилось Элимеру в этой примитивной пиратской песне, как будто он уже слышал ее раньше…

Он в море корабли водил –

Пиратом был

Тот чернобровый ясноглазый сын волны.

Он крови много проливал,

Он был свиреп как ураган,

Отца и матери не знал,

И колыбель его качал сам океан.

В любви, вине не знал он меры,

Но, дерзкий, испытал победы,

И всякий раз, встречая беды, он повторял:

"Коль парус сник – берись за весла,

Коль парус сник – берись за весла,

Пройди сквозь бури, смерть и слезы,

Как великан смети угрозы!"

Невенчанный властитель моря,

Он жил и шел чрез все невзгоды,

Пока ревнивая волна

Его детей не забрала.

И к морю простирал он руки,

Он выл, стонал от лютой муки,

Черноволоса голова

Теперь бела – как старика.

"Всесильный Океан-отец,

Молю, верни моих детей,

Ведь я тебя не предавал,

И жизнь свою тебе отдал…"

О, да, Элимер действительно знал эту песню. И еще он знал, что она бесконечна, состоит из бесчисленного множества куплетов со столь же безобразной рифмой. Видимо, всякий менестрель из народа считал своим долгом прибавить к песне хотя бы по одному новому куплету. Дальше там пелось про то, как океан обещал пирату вернуть детей, если тот поклянется каждую луну совершать жертвоприношение – топить ладью вместе с людьми. После этого пират обрел бессмертие и вернул своих детей. И по сию пору держал он клятву и верно служил кровожадному морю. А потому ходить в море в полнолуние считалось дурной приметой, говорилось, что лучше встать на якорь и переждать, иначе того и гляди вынырнет из пучины вечный морской странник и утянет ладью на дно.

А потом в песне вновь описывались бесконечные похождения этого морского бродяги. Сомнительна прелесть такой жизни, чтобы петь об этом столь долго, но бывший разбойник Видольд-Ворон, видимо, считал иначе, собираясь допеть до конца. У Элимера, впрочем, не возникло желания этого окончания дожидаться, и он подал знак стражнику. Тот, гремя тяжелой связкой ключей, провернул один из них в скважине замка, отодвинул засов и отошел в сторону, пропуская кхана вперед. Видольд, услыхав громыхание засова, замолчал, а Элимер, помедлив секунду, вошел внутрь и закрыл за собой дверь.

Его глазам предстало зрелище, достойное многократных пересказов в народе, в виде одной из развеселых баек, в коих правители и знать всегда выступали дураками, а подданные оказывались хитрыми да смекалистыми малыми.

Видольд ничуть не походил на раздавленного ожиданием казни пленника. Словно не заключенный находился перед кханом, а господин в своих покоях. Обнаженный по пояс, развалившись на мягкой овчине (и кто посмел дать ее пленному?!), он как раз подносил ко рту тяжелую керамическую бутыль. Куча таких же, уже опустошенных, беспорядочно валялась по всему помещению.

Видольд, шумно отхлебнув, отставил бутыль и без всякой почтительности во взгляде уставился на кхана. Сложил губы в насмешливой гримасе и протянул:

– Пришел объявить о моей казни, Великий Кхан?

– Много чести, – парировал Элимер. – Однако я смотрю, ты ничуть не изменился.

– А должен? – с деланным любопытством Видольд приподнял брови. Язык его по-прежнему заплетался, но глаза смотрели на удивление осознанно.

– А разве тебя не пугает смерть?

– А с чего бы? – хохотнул Видольд. – Боги наградили людей даром многих жизней. Всего делов: закончил одну – начинай следующую.

"Да он издевается надо мной!" – почувствовав подступающую к груди злость, Элимер все же успел взять себя в руки. Не за тем, чтобы спорить, он сюда пришел. И хоть Видольд повел себя дерзко и непочтительно, но – о Ханке! – как приятно было видеть, что он ничуть не изменился.

– Я не о казни пришел сказать, – негромко, как будто бы через силу, вымолвил Элимер. – Не о казни, а об ее отмене. О том, что ты свободен.