Земля в иллюминаторе (СИ) - Кин Румит (полные книги TXT) 📗
— Нет, это ты с ними можешь говорить, потому что в тебе есть такой стержень. Ты можешь найти людей в тех, кто действует как автомат, и убегает, выполнив работу. Именно поэтому ты аристократичен. Ты можешь быть правителем, можешь вести за собой тех, кто тебе не равен, можешь налаживать с ними контакт. Ты можешь быть с ними добрым или злым. А я так не могу. Я не могу с ними говорить, я не соприкасаюсь с ними. Я пугаюсь их, а они чураются меня. В этом мире я слепну и остаюсь в одиночестве.
Они заспорили, и спорили до конца завтрака. И Хинта радовался этому разговору, потому что в глубине души он боялся, что Тави заговорит о содержательной стороне событий двух последних дней — а это было бы трудно. Хинта очень нуждался в отдыхе. Он не хотел вспоминать о памяти омара, об Аджелика Рахна в электрической сфере, о странной тьме, которую выпустил Кири. Ему нужна была эта простая беседа обо всем вокруг, ему нужно было говорить о новом мире, чтобы впитать в себя этот мир и немножечко почувствовать себя своим в этих неожиданных для него обстоятельствах.
Терминал в гостевой комнате впечатлил Хинту размерами и утонченностью. Он видел его вчера, но мельком; теперь же у него появилась возможность сесть в огромное роскошное кресло, опустить руки на огромный многофункциональный пульт и растворить взгляд в огромном выгибающемся экране. Система реагировала без задержек, каждое событие в ней сопровождалось красивой анимацией. Текстовые файлы выглядели, словно исписанные осколки стекла, парящие в ровном сером тумане — когда они делались ненужными, их можно было расколоть, и они осыпались в небытие. Точно так же вели себя изображения — они всплывали, жили и исчезали. Все это было так аккуратно, так много информации можно было поместить рядом, чтобы одновременно просматривать ее, и при этом от ее обилия не уставали глаза и мысли. Этот терминал напоминал все остальное в этом доме; как здешний воздух и здешняя кухня, он был не просто вещью, но букетом роскоши, рогом изобилия, пиршественной залой.
— Да-а, — только и сказал Хинта, когда Тави начал разворачивать перед ним бесконечные ряды репортажей, картинок, статей, информационных ссылок, сообщающихся друг с другом через тонкие хрустальные каналы, по которым можно было идти, словно по древу собственных воспоминаний.
— Смотри, — приближая одно из изображений, показал Тави. Из тумана выплыли кадры незнакомой видеозаписи. Дрон-оператор летел высоко над городом; купола остались где-то слева и уплыли вдаль, открывая пространство пригородов — муравейник многоэтажных домов, дорог и прозрачных переходов, блестящие равнины теплиц, трубы заводских агломераций. Через все это тянулся длинный черный шрам, курящийся сотнями маленьких пожаров.
— Похоже на разлом во время землетрясения, — сказал Хинта.
— Это не землетрясение. Это катастрофа, которая произошла шесть лет назад. Поезд сошел с рельсов.
— Там погиб твой отец?
— Да. И я сам там погиб. В директории Мелорра. Это было первое, что я проверил. Мама не лгала. Это не выдуманная история. Действительно была такая катастрофа.
От того, как это было сказано, у Хинты по спине побежали неприятные мурашки. Тави стоял над ним, дышал ему в ухо. Тави вовсе не был мертвецом: его тело излучало тепло, и он оставался собой, несмотря на все те вещи, через которые им довелось пройти. А дрон все плыл и плыл, вперед и вниз, приближаясь и приближая тянущийся по городу шрам. Хинта начал различать детали — разбитую линию монорельса, уходившую вправо от черной полосы, скомканные стальные фантики огромных двухэтажных вагонов, руины домов и теплиц.
— Там никто не выжил?
— Вот и спроси. Не у меня, а у этой чудо-штуковины.
Хинта неуверенно попробовал клавиатуру. Она была нестандартной, не такой, как он привык, но скоро изогнутые линии клавиш показались ему очень удобными, и его пальцы забегали почти так же быстро, как если бы он работал на своем домашнем терминале. На экран вышли списки имен, новые и новые файлы.
— Слишком много информации.
— Можно искать внутри найденного. Спроси имя моего отца: Двада Руварта.
Хинта так и сделал, и они увидели подтверждение: Руварта Двада и Руварта Тави стояли подряд в длинном списке погибших.
— Я, — прошептал Тави.
Хинта непослушной рукой провел по хрустальному мостику от Двады, и на экране всплыло несколько изображений. Здесь было все, что важно — даже посмертная фотография страшно обожженного, одноглазого лица.
— Убери это, — попросил Тави. Хинта расколол изображение, и оно блестящей пылью осыпалось в фоновый туман экрана. Посмертной фотографии Тави они не смогли ее найти — возможно, потому, что погибших детей не отсняли для хроники.
— Тебя могли подменить, — сказал Хинта.
— Я сам об этом думал. Но зачем? Ведь в этом нет никакого смысла! Кому нужно выдавать ребенка за мертвого, чтобы потом тайком вернуть его в руки матери?
— Допустим, тебе спасли жизнь…
— Допустим. Но зачем сначала выдавать меня за мертвеца?
— Это бы имело смысл, если бы на тебя охотились и хотели убить. Тогда тебя могли бы выдать за мертвеца, чтобы спасти. Это имело бы смысл, если бы тебя искали.
— Охотились на шестилетнего мальчика? На мальчика из семьи ничем не выдающихся агрономов? В этом городе найдется тысяча людей, которые интереснее, чем я. Даже сейчас есть больший смысл похищать меня, чем тогда. Сейчас я что-то знаю, что-то значу, общаюсь с людьми, от которых что-то зависит. Но тогда я был просто ребенком. Я ничего не успел в своей жизни сделать, не был дорог ни одному влиятельному человеку.
— Или ты об этом забыл. Но да, вся эта история звучит как сюжет плохого лама.
Потом они попробовали найти оставшихся родственников Тави. Это оказалось слишком сложно: в Литтаплампе жило, работало и училось более трех сотен очень разных Руварта. Глядя на огромные списки имен, Хинта вдруг с новой силой ощутил, что они в куполе, что под ними город. Там, внизу и вокруг, был человеческий океан: тысячи людей с разными, похожими и не очень именами, тысячи связанных цепочек судеб, огромная колышущаяся живая сеть. Хинта попробовал набрать свою фамилию, и обнаружил лишь два очень старых упоминания.
— Это потому, что ты из другого региона, — сказал Тави. — Твои корни никогда не уходили в Литтапламп. С твоей родней было бы проще. Но, к сожалению, сейчас загадка не в тебе, а во мне.
Потом они переключились на то, что в этом гигантском городе происходит с мертвыми, и узнали, что у мегаполиса единый колумбарий. На экране всплыли изображения подземелий: прозрачные лифты скользили вниз по многочисленным шахтам, пещеры расширялись в глубинах земли просторными гротами. Колумбарий работал и как действующая усыпальница, и как музей. Вход в некоторые его ответвления был закрыт по соображениям безопасности, но были в нем и секции, куда каждый день заходили десятки туристов, чтобы почтить погребения наиболее знаменитых мертвецов, нашедших здесь покой за последние три сотни лет. Экран усыпали самые разные статьи. Говорилось о давке среди паломников, устремившихся проститься с каким-то народным деятелем; о протестах урбо-экологов, которые утверждали, что из глубин пещерной системы поднимается газ, вредный для системы воздухоснабжения города; о каких-то бесчисленных комиссиях, которые требовали закрыть доступ к нестабильной шахте; о строительстве подземных магистралей, ради возведения которых требовалось перемещение секций колумбария; о нестандартных вариантах погребальных церемоний; о пещерных микроорганизмах, которые ели камень; и еще о тысяче других вещей.
— Город под городом, — ошеломленно сказал Хинта.
— Да, город мертвых под городом живых. Посмотри на это. — Палец Тави уткнулся в мелкий текст, всплывший из нижнего слоя. Хинта увеличил указанный раздел. Оказалось, речь идет об археологах, которые вели раскопки в самой глубокой и древней части колумбария. — «Университет Кафтала». Это же про Ивару.
