Разящий клинок - Кэмерон Майлз (читать хорошую книгу полностью txt) 📗
Он сел.
— Нам не следует это обсуждать. Не сейчас, — проговорил он осторожно.
Она уселась рядом. Нащупала свечу и вполне сознательно изогнулась так, что провела по нему грудями. Она зажгла свечу и поставила в маленький подсвечник, чтобы видеть его глаза.
Он был похож на раненого зверя.
На глаза навернулись слезы, но она переборола себя, подумав, что у нее есть всего один шанс убедить его в том, что у них будет дитя, — потом он отгородится и станет суровым, неприкосновенным королем.
— Милый, посмотри на мое пузико. Это я. Я никогда не легла бы с другим — и не понесла, если бы не захотела. — Она придвинулась ближе. — Подумай, кто я такая. Что я такое.
— Но я не способен к зачатию. Я проклят! — Последнее слово сопровождалось всхлипом.
Она положила руку ему на грудь, и он не возразил.
— Любимый, во мне есть сила. Такой меня создал Бог. И я думаю... мне удалось преодолеть твое проклятие. — Она улыбнулась. — С Божьей и послушницы помощью.
— Только не мое проклятье! — простонал он.
— А чье же тогда?
Он помотал головой и отвел взгляд.
— Муж мой, когда belle soeur [38] приложила к нам волю... и сделала нас одним целым... — Она помедлила, вспоминая тот миг и пытаясь вновь ощутить тогдашнюю радость. Облегчение. Она поцеловала его. — Она разрушила — или пошатнула — чары. Я это чувствую.
Король положил голову ей на грудь.
— Хоть бы ты оказалась права, — проговорил он.
Он заснул, а она осталась лежать без сна, гладя его по груди и разыскивая рваные края проклятия, но разрыв произошел слишком давно, и ей удавалось нашарить лишь кромку раны, которую проклятие оставило в мире.
Потом он проснулся, и они занялись любовью.
А когда она проснулась подле него, Рождество стало на день ближе, и ей подумалось, что все, быть может, поправимо.
В сотне комнат от них сэр де Рохан уложил на кровать леди Эммоту, и та вздохнула.
— Это грех, — сказала она и оттолкнула его. — Разве нельзя обойтись поцелуями?
— Какой же тут грех, если влюбленные суть единая душа? — Он провел языком по ее полуобнаженной груди, а она вцепилась в его плечи, которые бугрились мускулами — тогда он тоже скользнул в постель и устроился рядом: теплый, надежный, благоухающий корицей и гвоздикой.
Она поцеловала его и вдохнула аромат. И не помешала распустить руки.
Это было прекрасно — а потом перестало.
Он раздвинул ей ноги коленом, и это уже показалось лишним. Она оттолкнула его — с силой.
— Растопырься, шкура, — сказал он. — Тебе же хочется.
Толчком он уложил ее навзничь. Она укусила его, он — ударил.
Она попыталась дать отпор.
Потом закричала.
Он рассмеялся:
— А ты думала, зачем ты здесь?
Она отвернулась, чтобы выплакаться в подушку, хранившую его запах, и он отвесил ей шлепка. Тогда она натянула на себя простыни, и он их сорвал.
— Я с тобой еще не закончил, крошка.
— Ты! — выдавила она. — Ты... лживый...
— Трахнуть шлюху не преступление, — сказал он.
Она поперхнулась.
— Что госпожа, что служанка, — продолжил де Рохан. — Не волнуйся, моя маленькая путана. Когда двор узнает, что натворила твоя хозяйка, никто и не заметит, что ты угодила в опалу. Да и тело у тебя такое, что обречено удовлетворять мужчин.
Он заворковал над нею, вновь перейдя на любовную лексику. Ненадолго.
Лес замело снегом, и было кое-что еще — нечто, маячившее на самой границе восприятия Редмида, слишком проворное, чтобы увидеть, слишком мелкое или слишком тихое.
Моган бежала, оставляя ножищами огромные треугольные ямы в снегу. Олень несся легко, время от времени зависая над снежным покровом. Порой они останавливались, и Редмид, взявшись за амулет, рассматривал огонь в его глубине. Они следовали за искрой — на северо-восток.
Когда совсем стемнело, они пересекли цепочку следов, отчетливо видных в лунном свете, — следов человека с ручными санками. Редмид почесал в бороде.
— Это Нэд Тайлер, — сказал он. — Я узнаю его след.
Моган с сомнением покачала внушительной головой.
— Я плохо соображаю на таком холоде, человек. Этот другой чем-то важен?
— Понятия не имею, — признался Редмид, но, сверившись с амулетом, обнаружил, что следы Тайлера косо отходят от прямого пути к Тапио.
Они продолжили бег.
Когда нашли Тапио, Редмид определил по высоте стояния луны, что наступила полночь. Тело висело на дереве, нанизанное на сломанный сук, по стволу старого дуба стекала кровь.
— Господи Иисусе, — произнес Редмид.
— Вес-с-сьма вероятно, — прошептал Тапио, — я с-с-снова обязан тебе жизнью, человек.
Моган встряхнула головой.
— Что будем делать? — спросила она. — Силы мне подвластны, но как снять его с дерева?
— Ты сможешь его поднять? — отозвался Редмид. — Колдовством?
— Если сумею нагрузить мой вялый мозг, то да, — ответила Моган.
В конце концов Редмид влез на дерево и обрубил сук, пронзивший Сказочного Рыцаря, а красная кровь все струилась по старому стволу и не замерзала. Он уложил ирка — высокого, как человек, но легкого, как пушинка, — на круп огромного оленя, и зверь всхрапнул.
«Двоих не снесу. Извините».
Редмид снял с седла и надел снегоступы. Он уже затосковал по исходившему от животины теплу.
— Благодарю вас-с-с обоих-х-х, — тихо прошипел Тапио.
Моган пригнула голову:
— Это был Шип?
Тапио Халтия рассмеялся, и что-то булькнуло у него в груди.
— Ес-с-сли вы хотите с-с-спасти мой никчемный ос-с-стов, то надо пош-ш-шевеливаться. Это был не Шип. Это была тень Эш-ш-ша.
Моган заворчала утробно и страшно, так что волоски на шее Редмида встали дыбом.
— Значит, прав был мой брат.
— Эш? — переспросил Билл.
Моган не ответила.
— Нам придется преодолеть двадцать миль до теплого и надежного убежища, а эта ночь полна ужасов даже для такой, как я, — вместо этого сказала она. — В путь.
Редмиду запомнился только холод и неимоверная усталость. Они шли, и они бежали — когда он перестал чувствовать под собой ноги, то побежал; он мчался, пока они не заболели, и тогда снова пошел. Деревья потрескивали на морозе, который обрушился, как герметические чары, и накрыл леса — удушающий и всепоглощающий.
Когда восток заалел, Редмид настолько вымотался, что ему хотелось лечь и уснуть, но он понимал, чем это кончится.
Первой сникла Моган, великий Страж. Она зашаталась, как пьяная, размахивая конечностями и похрюкивая.
Тапио, который за много миль не издал ни звука, вскинул голову.
— Человек! — прошипел он. — Ей нужен огонь, инач-ч-че она умрет. Внезапно — и сразу.
Редмид умел развести костер. И опасность, похоже, воспламенила его самого: он собрал хворост со всей скоростью, на какую были способны ноги; и березу нашел — рухнувшую, мертвую и еще не занесенную снегом; и снял рукавицы, повесил их на шею и принялся сдирать кору, обмораживая руки. Он содрал ее целую гору и подсунул под собранные сучья возле двух погибших елей, лежавших на краю поляны.
Моган причитала, оставаясь неподвижной.
«Давай, Билл Редмид. Судьба мира. Говори это с улыбкой. Огниво — вот оно. Жженка есть — отлично». Он положил кусочек черной жженки на бересту и чиркнул по кремню. Посыпались искры.
Жженка занялась. Он подумал о Бесс, о той самой ночи во влажном лесу; подул на искры и горящие угольки, затем вдавил их в сухие очески. Было холодно, но они вспыхнули моментально.
Он зашвырнул горящий ком в гущу березовой коры.
Повалил едкий дым...
Какой-то миг Редмид думал, что топливо не загорится.
А затем березовая смола оттаяла достаточно, чтобы заняться, и жар со светом вырвались в мир — единственная магия, которой Билл Редмид владел, разве что еще немного понимал в луках. Пламя взвилось и лизнуло остальную кору.
«Молодец, командир», — сказал олень, хоть и прянул в сторону. Ничто в землях Диких не жаловало огня.
