Хельмова дюжина красавиц. Дилогия (СИ) - Демина Карина (библиотека электронных книг .TXT) 📗
Труп на плече улана покачивался, но как и было обещано, вел себя смирно.
В дверь нумера для новобрачных, украшенную резными веночками, стучал улан смело, бодро даже. И когда открыли, сказал:
— Вам тут посылка, Аврелий Яковлевич.
Ведьмак, и вправду выглядевший несколько сонным, зевнул и почесал бронзовый живот.
— Ты, Лихо, как-то больно осмелел…
Но посторонился, пропуская и улана, и его престранную ношу.
— Так это… куда класть? — поинтересовался Лихо, оглядываясь. Нумер, некогда роскошный, за пару недель гостевания ведьмака изрядно преобразился.
Исчез розовый толстый ковер, а паркет утратил прежний лоск, но зато обзавелся престранным самого пугающего вида узором. На посеребренных обоях осела копоть, каковой вроде бы и взяться было неоткуда, но взялась же. на кофейном столике преочаровательного вида ныне теснились склянки, а в камине обжилась переносная жаровенка.
В нумере воняло паленым волосом и полынью.
— А куда-нибудь поклади, — широко зевнув, сказал ведьмак.
Лихо сбросил труп у камина.
— И рассказывай, с чего вдруг этакая… забота. Работу на дом мне еще не приносили.
Лихо заговорил.
Старался спокойно, коротко и исключительно по делу. Аврелий Яковлевич слушал, кивал и труп разглядывал с превеликим интересом…
Тело пана Острожского Аврелий Яковлевич перевернул на спину кочергою.
— Предусмотрительно, — той же кочергой он указал на ремень. — И жестоко. У упырей очень тонкое обоняние… тоньше, чем у волкодлаков. Он бы тебя возненавидел.
— Он и при жизни-то меня не очень любил.
Упырей Лихо недолюбливал, во-первых, потому как уж больно они на обыкновенных людей похожи были, во-вторых, волкодлачья его натура требовала от конкурентов избавляться…
— Ну-ка, ну-ка, дорогой, — Аврелий Яковлевич вдруг оказался рядом. — Иди-ка ты сюда… от сюда… к окошку стань.
Лихо стал.
Аврелий Яковлевич же в руку вцепился, заставил ладонь разжать.
И долго, пристально разглядывал, что саму эту ладонь, что короткие когтистые пальцы… потом рот заставил открыть и зубы щупал.
Веки оттягивал.
— Смотри на солнышко, смотри… и давно оно так?
— Сегодня. Я… разозлился.
— Крепко?
— Да.
— Убить хотел?
— Да.
— Оно и ладно… иную мразь и убить — грех невеликий… душил или зубами?
— Душил.
Будто по мертвяку не видно…
— Но когтями его поцарапал… погляди.
Глядеть на пана Острожского у Лихослава желания не было, но и перечить ведьмаку он не посмел.
— Все плохо? — спросил, сев на пол.
— Смотря для кого. От для него, — Аврелий Яковлевич, так и не выпустивший кочерги, ткнул ею в труп, — таки да, плохо. А ты вроде живой и бодрый.
— Человек?
— Большей частью.
— А меньшей? Волкодлак?
— Волкодлак, да… — ведьмак потер подбородок. — Волкодлак волкодлаку рознь… сядь вон в кресло, сейчас чаю принесут. Попьем, поговорим… Хозяйка, значит… объявилась… от кур-р-рвина масть!
Аврелий Яковлевич чай заказывал сам.
Подали быстро, и коридорный, вкативший в нумер тележку, изо всех сил старался на труп не глазеть, но все одно глазел, бледнел и вздыхал.
А еще чесался, точно пес лишайный…
— Пущай чешется. Оно за дело, — сказал Аврелий Яковлевич, самолично чай по фарфоровым полупрозрачным чашечкам разливая. Молоком забелил. Щипчиками серебряными сахар подхватил, окунул и, из чашки вытащив, облизал поспешно. Пояснил, хоть бы Лихо ни о чем не спрашивал. — С юности этак привычен пить. По первости сахар — он деликатесой был… других не знал. Ты-то не стесняйся, княжич…
— Надолго ли…
— Разговор?
— Княжич.
— За батьку своего переживаешь? Плюнь и разотри. Дрянь, а не человек. Гнилой. И братец твой не лучше, который меньшой… еще тот поганец…
Лихо пожал плечами. С Велеславом у него с юных лет отношения не заладились, потому как был братец не то, чтобы гнилой, но и вправду характера поганого.
Все наушничал.
И ныл… ныл и наушничал… правда, когда ж то было?
С другое стороны, Велеслав сумел при дворце остаться, на месте Лихо, и прижился, и ко двору пришелся, хотя и плачется в письмах на бедность, на судьбу свою, которая его не то, что вторым — третьим сыном сделала, лишив всяческих перспектив…
Только ж разве о нем речь?
— На отца твоего управа найдется, — Аврелий Яковлевич, чашку отставивши, потянулся. Кости захрустели, а русалки на плече задергались, зашевелили хвостами. — А вот за братцем приглядывай… чернотой от него несет… такое бывает, когда человечек успел замараться…
— Вы к чему это?
Разговор был неприятен.
Не то, чтобы Лихо так уж братца любил, но… родич.
Кровный.
Единокровный и Богами даденый. Иного не будет.
— К тому, чтоб ты, олух Вотанов, осторожней был, — перегнувшись через столик, Аврелий Яковлевич дал щелбана, от которого в голове загудело. — Потому как и вправду… ситуация у тебя непростая. Чай пей.
Лихо и хлебанул, позабывши, что чай-то свежезаваренный, горячий.
Кипятком опалило так, что аж закашлялся.
— Аккуратней… экий ты нервный, прям как старшенький твой… вы друг друга стоите… и рад, что помирилися… простил?
— Простил.
— От и молодец.
Спрашивать, откуда давняя и крепко уже забытая история стала Аврелию Яковлевичу известна, Лихо не стал. Ведьмак же, держа чашку в щепоти, макал в нее рафинад, который обсасывал, жмурясь от удовольствия. Говорить не спешил, а Лихо ведьмака не торопил.
— Если подумать, то ты мне навроде крестника… я тебя после той историйки с душегубцем вытаскивал. Помнишь?
— Такое забудешь…
— Помнится, сижу дома, отдыхаю от трудов праведных… уж не помню, каких именно, но точно праведных, — Аврелий Яковлевич языком поймал темную сахарную каплю. — И тут заявляется ко мне молодец добрый… как добрый, относительно, конечно. Но буйный весьма… сам на ногах едва держится, и видом больше похож на тех людишек, которых в богадельню отдавать принято для спокойствия окружающих. И главное, что оный блаженный требует, заметь, не просит, а именно требует, немедля с ним в госпиталь отправиться и братца спасти…
— Не помню, — признался Лихо.
И Бес о таком не рассказывал…
— Где уж тебе упомнить, когда ты одной ногой на Хельмовых путях стоял? Местные целители только руками и развели… а братец твой заслышал, что я и мертвого поднять способный… нет, с мертвыми-то оно проще, чем с живыми, — Аврелий Яковлевич покосился на тело пана Острожского, которое терпеливо ждало окончания беседы. — Но и с живыми мне случалось дело иметь… точнее с полуживыми…
— И вы меня вылечили.
— Не спеши, Лихо… тут тебе разговор не о бирюльках, чай. Я ж ведьмак, ежели ты не забыл. Я могу лечить, но не светлою Иржениной силой. Я… как бы это правильней сказать… беру у смерти заем. А с этаким ростовщиком завязываться — себе дороже… вот и выходит, что таки да, лечу, но вместе с тем… на тебе навроде как метка моя остается…
Аврелий Яковлевич замолчал и пальцы сжал. Хрустнул подплавленный сахар, раскололся на куски, а куски упали в чай. Он же щипчиками размешал, потом и их уронил, а чашку отставил, разом к ней интерес потерявши.
— Не бойся, не тебе платить… если уж отпустили душу Хельмовы дороги, то и жить ей долго… примета такая…
— Я не боюсь.
— Не боишься, верно… надо было тебя, дурня этого неспокойного, за шкирку и в отчий дом воротить… ишь, вздумалось искать подвигов… нашел… и скажи вот, руку на сердце положа, кому это твое геройство надобно было?
Лихо опустил голову.
Выходит, что никому… отец возвращению не особо обрадовался, только сказал, что дела семейные идут хуже некуда… и Лихо следует правильно невесту выбрать.
Велеслав и вовсе не счел нужным огорчение скрывать… бросил лишь, что свидеться не чаял.
…он ведь князем станет, ежели вдруг с Лихо неладно будет…
…и верно, примерил уже и венец княжеский, и титул…
…нехорошо так о родном брате думать…
Катаржина и Августа заговорили о приемах и приданом, без которого хорошую партию не составить. Бержане по святым местам отправиться охота, а после в монастырь, но не в обыкновенный, куда берут всяких девиц. Она, Бержана, не может в одних стенах с бывшими воровками да распутницами пребывать, хоть бы оные воровки и распутницы раскаялись, ей надобно всенепременно в Лебяжью обитель, куда принимают исключительно девиц достойного рода.
