Пламя Силаны (СИ) - Куранова Ольга Алексеевна (книга жизни TXT) 📗
Силана села, одернула манжеты платья:
— Я понимаю. Пожалуйста, позови Рейза. Я хочу убедиться, что с ним все в порядке.
— Кто сказал, что с ним все в порядке? — Калеб криво усмехнулся, а потом будто все веселье испарилось и осталась только злость: ледяная, острая. — Я ничего тебе не должен. Не обязан слушать ни одно твое слово. И я могу делать, что захочу.
— Пожалуйста, — как могла мягко попросила она.
Он хмыкнул, а потом протянул руку и позвонил в колокольчик на столе.
Ждать пришлось совсем недолго, пожилой слуга отворил дверь, почтительно поклонился:
— Да, господин?
— Приведи гладиатора.
Слуга кивнул, ушел ничего больше не говоря. Силана никогда не видела его раньше.
— А Дарен… здесь? Он все еще работает у тебя?
Дарен был их дворецким, пока они еще жили в этом доме. Он был строгим, но справедливым, но он заботился о ней и Калебе.
— Дарен умер год назад. От лихорадки, — сухо отозвался Калеб.
Силана выдавила сквозь ком в горле:
— Мне жаль.
Калеб бросил на нее быстрый взгляд, потом посмотрел в сторону, на книги, которые остались от отца:
— Да, мне тоже.
А потом Калеб неожиданно добавил:
— Я распорядился, чтобы его похоронили здесь, на семейном кладбище. Рядом с отцом и… — он запнулся всего на долю мгновения, но Силана все равно услышала, — и мамой.
Когда только вернулась, когда впервые после войны попыталась встретиться с Калебом, и он отказался, Силана просила, чтобы ее пустили хотя бы на могилу матери.
— Если ты позволишь, я хотела бы сходить… хотя бы просто увидеть…
Она запнулась, ненавидя себя за то, как жалко это прозвучало.
— Посмотреть на то, что ты сделала? — тихо спросил Калеб. — Чтобы попросить прощения? Как будто это что-то изменит.
— Чтобы попрощаться, — так же тихо отозвалась Силана. — Ты ненавидишь меня, и ты прав. Но ты не единственный, кто потерял мать и не единственный, кто горевал по ней.
Она сморгнула слезы, и заставила себя договорить:
— Ты даже не знаешь, какая это роскошь, попрощаться с теми, кого потерял.
Он смотрел на нее стиснув зубы, на щеках играли желваки, и костяшки сжатых в кулаки рук побелели:
— Если бы ты была здесь, нам не пришлось бы прощаться.
— Да, — признала она. Хотелось рассказать ему, как это: когда приходится выбирать. Что выбор редко бывает простым. И что неизбежно потеряешь людей, которые тебе дороги. Когда Силана выбрала остаться защищать город, вместо того, чтобы вернуться и помочь маме, она сделала это не ради долга. Не только ради него. Она знала людей в том городе, видела, что им пришлось пережить. Видела их упрямое, безнадежное желание выстоять, продержаться до прихода подкрепления. Видела вереницы тел, и аравинские войска за стеной. Многие бежали тогда, дезертировали, пытаясь спастись в одиночку, потому что не верили, что возможно спасти город и его жителей. А Силана осталась, не потому что верила, а потому что не смогла отвернуться. От грязной маленькой девочки, которая все спрашивала, когда вернется мама. От солдата без руки, который упрямо требовал, чтобы его пустили драться. От стариков, от женщин. От командира Гийома — страшного, равнодушного командира Гийома, который сделал ее алой жрицей. Который никогда не сомневался, не бежал и ничего не боялся. И всю свою жизнь жил войной, дышал войной и принимал все ее ужасы.
Силана сделала выбор между матерью, которую любила и людьми, которых хотела защитить.
И она не смогла бы объяснить этого Калебу.
Да и не хотела, чтобы он знал, каково это. Знать, что любой выбор сделает очень больно, что уничтожит тебя, разобьет на части, и все равно выбирать.
— Перед уходом можешь сходить на кладбище, — сказал вдруг Калеб, и Силана вскинулась, совсем не ожидала этого услышать.
— Ты позволишь мне?
Он помолчал, потом кивнул:
— Мама любила тебя. Ждала до самого последнего мгновения. Пусть поздно, но она бы хотела, чтобы ты пришла. Даже если я верю, что ты не заслуживаешь.
Силана опустила голову:
— Спасибо. Это многое для меня значит.
Они замолчали, и Силана уговаривала себя, только не плакать. Глаза щипало, и внутри разливалась горечь.
— Знаешь, — сказал вдруг Калеб, и в его голосе она слышала ту же боль, что чувствовала сама. Такую же потерю, — что было больнее, чем потерять мать? Потерять мать и сестру.
— Ты не потерял меня, Калеб. Ты от меня отвернулся.
***
Рейз был уверен, что уснет сразу. Слишком многое произошло за день, и бой, и обвинения Вейна, и потом… в допросной.
Он даже сам хотел уснуть поскорее, отрубиться не думать о том, что все равно не мог изменить. Но сон не шел.
Все болело, уроды-дознаватели били Рейза от души, но боль была терпимой.
И Рейз сам уговаривал себя: это как на тренировках, как в учебных боях. Ведь его и раньше били, ничего нового. И больно ему бывало, намного больнее, чем теперь. Ничего нового.
Новой была только отвратительная, будто липкая грязь, беспомощность. Омерзительное и навязчивое ощущение чужих рук на коже.
Ничего ведь и не случилось толком. Калеб успел.
Но Рейз все равно лежал, пялился в окно, на голые ветви деревьев, и чувствовал себя слабым.
Раньше он всегда мог дать сдачи. Даже если уступал противнику, если проигрывал. Он чувствовал себя бойцом.
В той камере впервые чуть не стал жертвой.
От этого накатывала тошнота. И навязчивое, убогое желание взять с собой в кровать хоть что-нибудь… для защиты. Хотя ничего в комнате не было. Не отламывать же правда, ножку от стула.
Рейз ведь все равно ничего не мог Калебу сделать. Он мог бы сбежать, но это было как признать себя виновным в том, что случилось с Греем. К тому же побег Рейза подставил бы еще Силану и Каро.
Комната, в которую его привели слуги была небольшая, но уютная, и кровать оказалась мягкой. А еще слуга оставил Рейзу лекарства — две баночки с мазями. Одну для ушибов, а вторую для внутренних повреждений.
Он так и сказал, и смотрел на Рейза очень внимательно, так, что не оставалось никаких сомнений, какие внутренние повреждения должна была лечить вторая мазь.
А Рейз ведь сказал Калебу, что те уроды не успели.
Хуже всего был запах. Рейз помылся так тщательно, как смог, но все равно казалось, что стоило повернуть голову, и чувствовался отголосок. И Рейз думал: Мрази. Проклятые ирбисовы мрази.
Злился и искал спасение в своей злости.
В конце концов он все-таки уснул, забылся — беспокойно и тревожно. И ему снилось, что грубые руки притискивают его к стене — десятки, сотни рук, которые шарили по его телу, и искали, как бы залезть под кожу. Во сне казалось, что где-то на теле Рейза обязательно есть застежка, ее только нужно было найти.
Он проснулся, задыхаясь, и увидел силуэт человека рядом. Едва не кинулся в драку, сам потом не мог вспомнить, почему сдержался.
Человек — тот пожилой слуга, который приносил Рейзу мазь — смерил его равнодушным взглядом, и сказал:
— Одевайся. Господин хочет тебя видеть.
Рейз кое-как выбрался из кровати, потянулся за протянутой одеждой. Он заставлял себя стоять ровно, демонстрировал, что не стыдится ни себя, ни синяков на своем теле. Что он не жертва.
И ничего не мог с собой поделать, следил за каждым движением слуги и заранее прикидывал, что сделает, если вдруг придется обороняться. Хотя было бы от кого обороняться.
Рейз оделся, первым пошел к двери, лопатками чувствуя чужой взгляд:
— Я смотрю, я твоему господину очень понравился. Пару часов без меня прожить не может.
Хотя он и так догадывался в чем дело. Скорее всего, Каро сообщили о том, что сделал Калеб. В конце концов, больше просто было некому.
Разве что Вейн придумал какую-нибудь еще гадость или какую-нибудь еще сделку. С этой гниды бы сталось.
Рейз передернулся.
Слуга отвел его к кабинету, в котором Калеб принимал Рейза раньше, постучал, прежде, чем открыть дверь.
