Сборник "Чистая фэнтези" - Олди Генри Лайон (бесплатная библиотека электронных книг TXT) 📗
Душа была не на месте — словно к душе Генриэтты Куколь сребробородый колдун подшил две лишних тени, три громких имени и восемь грустных перспектив на будущее.
— Удачи! Когда дело благополучно ляжет на полку в архиве, мы еще погуляем с вами до утра…
Наигранная бодрость в голосе барона звякнула фальшивой монетой. Он и сам это понял, смутившись.
— Обязательно, ваша светлость. Не лезьте зря на рожон, хорошо?
— И вам поменьше рожнов, сударыня…
Конрад фон Шмуц порывисто наклонился, взял руку Анри, щекотно уколов усами, поцеловал. Уходя, он ни разу не оглянулся. Добрая примета.
Енох Лафута, пьяница, которого злая жена не пустила ночевать, качнулся и протер глаза. Все это время он стоял в проходе между домами, прислонясь к стволу старой акации, чтобы не упасть. Моряк с обезьяной не видели пьяницы, зато Лафута отлично видел обоих. И пребывал в недоумении. То ли моряк так напился, что разговаривал с глупой обезьяной? То ли он, Енох Лафута, настолько пьян, что видел, как обезьяна отвечала матросу, затем матрос поцеловал обезьяне лапу, и оба разошлись в разные стороны?
— Иди, козел! — заорала из окна жена, томимая милосердием. — Спи уже…
Енох выбросил из головы дурацкое видение и пошел.
Вернувшись домой, Анри раздумала ложиться спать. Времени на отдых оставалось мало, на вещие сны рассчитывать не приходилось — эти парами не ходят! — а вставать так или иначе пришлось бы за полтора часа до рассвета.
Вздохнув, она принялась накапливать ману по рецепту тетушки Эсфири.
Вытащила книги из шкафов, протерла пыль и расставила заново, по системе «Стоунхендж», разработанной друидами-библотами Тучной Клуни. Вымыла полы в столовой, спальне и гостиной, отказавшись от швабры и стоя на четвереньках, в позе «Са-пэй ищет следы духов». Долго возилась с посудой, добиваясь блеска, привлекающего веселую энергию Йой. Закамуфлировала чуть скошенную дверь в кухню при помощи шторы из кипарисовых планок, сместив базисный центр притяжения плохих ситуаций за окно, во дворик. Надраила бархоткой окна, выходящие на юг, отчего радости должны были возрасти, а горести уменьшиться. Это, правда, вело к беременности или преждевременным родам, но Анри сомневалась, что там, куда она собралась, это будет важно. Уравновесила стихии: Огонь — курительницей для благовоний, перенесенной в ванную комнату, Воду — бокалами пирамидальной формы, Металл — декоративным мечом из сосны, возложенным на стойку в кабинете, Дерево — рассыпанной в углах речной галькой, Землю — сухими фиалками, сунутыми в книги наподобие закладок.
Почувствовав резкий прилив сил, удвоила рвение.
Туман крался по улицам Реттии.
Туман брел по булыжнику мостовой, шаркал подошвами башмаков, тянул бледные пальцы, заплетая город паутиной — от бульвара 26 Ла-Лангских Коммерсантов до площади Регуса Эволютора, от консерватории маэстро Бригета Куриация к театру «Пироглобус», от приюта Блудных Сыновей, основанного безымянным купцом-многоженцем, к гостинице «Приют героев». Тучи разошлись; нависнув над головой ковшиком, чахоточно-румяный месяц лил в паучью сеть кровь с молоком. Горгульи с крыши храма Бабушки Странноприимной беззвучно разевали пасти, угрожая месяцу, но ковшик и без горгулий понимал: его час близок.
Скоро рассвет.
Скоро он опрокинется в жгучий кипяток восхода.
Трое скользили в умирающей ночи, не задевая паутины, не замечены сонным патрулем, который прошел, стуча погремушками, с ритмичными возгласами: «Баю-баюшки-баю, славлю родину мою!»
Два вигила и одна вигилла.
Арест-команда Тихого Трибунала.
Андреа Мускулюс жил в квартале Анахронистов, в частном домике, каких здесь было много — богатый застройщик Фриц Тыковка-сын, выкупив за бесценок здешние пустыри, настрогал уйму двухэтажных карликов-близнецов и озолотился на аренде. Действительным членом Лейб-малефициума ученик Кольрауна стал меньше полугода назад — откладывая часть нового, вполне сносного жалованья, через два-три года он переедет в более престижный район, но сейчас вынужден довольствоваться малым. Это хорошо. Меньше свидетелей. Соседи носа наружу не высунут, если в доме сударя малефика начнется подозрительный шум.
Решат: куклу иголкой дырявит, а кукла своего счастья не понимает, отбивается.
— Инги, останься у входа.
— Хорошо, Мантикора.
— Грегор, встань под тем окном. Да, которое светится.
— Хорошо, Мантикора.
Это были лучшие из лучших, Ингвальд Холера и Грегор Богомолец. Малефик должен радоваться: за ним пришли, как за полным магом высшей квалификации. Сам факт такого ареста Коллегиум Волхвования засчитывал за особые заслуги и выдавал аттестат — если будущий м. в. к. выходил на свободу без поражения в правах.
Анри видела в этом тонкий намек умницы Месропа. Сообразит малефик, в чем соль — из штанов выпрыгнет, лишь бы заслужить. Хотя нет, такие, как наш бычок, из штанов выпрыгивают с неохотой. Даже из магистерских штанов за высшей квалификацией.
А жаль…
Ингвальда и Грегора вигилла не посвящала в хитросплетения замысла. Им достаточно знать главное: председатель выписал ордер на арест. Имя, фамилия, адрес. Извольте выполнять.
Прислуги Мускулюс не держал. И дверей не запирал, согласно традициям Малефициума. Иные традиции стоят на ногах куда крепче закона, особенно традиции вредные, каким и место в обществе королевских вредителей. От друзей запираться грешно, от мага не запрешься, а вор в дом — счастье на порог. Некоторые малефики еще и доплачивали ворам, если грабитель доживал до возвращения хозяина.
Войдя в крохотный холл, Анри поднялась по лестнице на второй этаж. Мускулюс — человек законопослушный, добропорядочный, сопротивления оказать не должен. Оттого и грустит внизу Холера, оттого печалится Богомолец: знают, что не доведется удаль показать.
Скучный арест.
Пустая интрига князей мира сего.
— Именем Тихого Трибунала, вы арестованы! Извольте следовать за мной!
Сидевший за столом Андреа Мускулюс поднял голову. Суконный халат распахнулся, открывая крепкую шею и грудь. Лицо малефика, бесстрастное, восково-бледное, усеяли бисеринки пота. Грубоватые черты смазались, словно художник провел по портрету кистью, обильно смоченной водой. Казалось, на широкие плечи бычка внезапно лег Овал Небес, и надо держать, держаться, ждать, пока срезанный под корень ясень Коловорот вырастет заново.
— Вы подождете, пока я… оформлю бумаги?
Голос Мускулюса был ровен, тих и наполнен многозначительными паузами, как у птицы Аль-Хохол, механической диковины, выставленной в галерее семинарии искусств.
— Мне недолго… осталось…
— Бумаги?
В планах авантюры никаких бумаг не предполагалось. Он что, приводит дела в порядок? Дурная примета…
— Да. Вы, наверное, знаете, что я сирота, — малефик начал облизывать губы, неприятно морщась. — Так вот, у меня нашелся дедушка. Вот. Да, дедушка. В Раушбахе. Дедушка год назад умер. Он оставил мне наследство. Да, наследство. Вот. Мне надо подписать ряд бумаг. Да.
Анри внимательно смотрела на его руки. Сильные, бугристые руки скорее кузнеца, чем волшебника. Во время разговора они беспорядочно двигались по столу, беспорядочно на первый взгляд, даже на второй, но месяц заглядывал в окно, на дворе царила осень, шевелилась левая занавеска, ночь уходила прочь, орал внизу горластый кот, требуя любви… Ведя рассказ о наследстве подозрительного дедушки, Андреа Мускулюс чертил поверх разбросанных бумаг «Piscatorius linum», иначе «Рыбкин невод». Чертил с огромным трудом, как если бы вспоминал каждый пасс, каждую линию — вот еще нить, вот еще, осталось дернуть здесь, пустить внахлест там, и одно из самых смертоносных орудий малефициума, когда время не допускает более долгосрочных чар, когда минуты на счету, когда ты теряешь сознание, и неизвестно, кто его найдет, твое сознание, кто поднимет, отряхнет пыль, пустит в ход…
