Жизнь коротка - Желязны Роджер Джозеф (читать полную версию книги .TXT) 📗

Она замолчала и осталась сидеть так, резко выпрямившись, почему-то ощущая боль в ногах. Потом закрыла глаза и продолжила:

— В сорокалетнюю годовщину нашей свадьбы муж посвятил мне песню. Это была любовь, воплощенная в музыке, и не чья-нибудь, а именно наша — уникальная, интимная. В жизни не слышала такой прекрасной мелодии. Мой муж был на вершине счастья. Из последних десяти произведений пять он сжег сам как вторичные, а остальные отклонило Бюро патентов. Но эта музыка была особенной… Он говорил, что его вдохновила моя любовь. На следующий день он оформил заявку и узнал, что созданная им песня была популярным шлягером в дни его младенчества и предлагалась заново 14 раз с момента первоначальной регистрации. Через неделю он сжег все нотные записи и покончил с собой.

Наступило молчание.

— Ars longa, vita brevis. [12] Тысячи лет мы успокаивались этой мудростью. Увы, искусство долговечно, но не бесконечно. Однажды мы исчерпаем его — если не научимся использовать вторично, как другие природные богатства. — Ее голос набрал силу. — Сенатор, этот законопроект нельзя принимать. Я буду бороться с вами! Срок действия авторских прав не должен превышать пятидесяти лет, после чего заявку необходимо стирать из памяти компьютера. Нам нужно научиться кое-что забывать, чтобы Открыватели Искусства блаженно продолжали работать. Надо помнить факты, а сны… — она поежилась, — сны должны на рассвете забыться. Иначе в один прекрасный день мы не сможем заснуть. Человечество делало это тысячи лет — забывало и открывало вновь. Однажды бесконечному числу обезьян просто не останется писать ничего другого, кроме полного собрания сочинений Шекспира. И пусть лучше эти обезьяны ничего не поймут, когда это случится.

Дороти закончила; наступила полная тишина. Ни тиканье часов, ни малейший шорох не нарушали ее.

Сенатор пошевелился в кресле и медленно проговорил:

— Нет ничего нового под луной. Пятьдесят лет я не слышал свежего анекдота… Я провалю законопроект С-896. Более того, — продолжал он, — я никому не объясню причины своего поступка. С того дня начнется конец моей карьеры, которую я не собирался бросать. Вы убедили меня в необходимости этого. Я одновременно и рад, и… — его лицо исказилось болью, — отчасти сожалею, что вы объяснили мне причины.

— Я тоже, — едва слышно сказала она.

Фриц Лейбер

БЕЗУМИЕ

— Заходите, Фай, и устраивайтесь поудобнее.

Мягкий голос и внезапно открывшаяся дверь застали генерального секретаря всемирного Совета играющим с комком зеленоватого газоида. Фай сжимал его в руке, наблюдая, как замысловатые щупальца просачиваются между пальцами. Медленно, затравленно он повернул голову.

Всемирный управляющий Карсберри встретил взгляд одновременно хитрый, жалобный и бессмысленный. Это выражение внезапно сменилось нервной улыбкой. Пришедший расправил узкие плечи, торопливо вошел в кабинет и сел на самый краешек пневмокресла.

Застеснявшись комка газоида, Фай огляделся в поисках пепельницы или отверстия в обшивке, но, ничего не найдя, сунул его в карман. Затем решительно сцепил руки, как бы обрывая все сомнения, и замер, опустив глаза.

— Как вы себя чувствуете, старина? — спросил Карсберри теплым, дружеским тоном.

Генеральный секретарь не шелохнулся.

— Вас что-нибудь беспокоит, Фай? — продолжал Карсберри. — Вы не испытываете недовольства, неудовлетворенности по поводу вашего… перехода — теперь, когда момент наступил?

Посетитель хранил молчание. Карсберри перегнулся через полукруглый стол и проникновенно сказал:

— Ну же, старина, поделитесь со мной.

Не поворачивая головы, генеральный секретарь закатил вверх свои странные глаза, так что они устремились прямо на Карсберри.

— Знаю, — произнес он вяло, — вы думаете, я сумасшедший.

Карсберри откинулся в кресле, недоуменно сдвинув брови под копной серебристых волос.

— Не делайте вид, будто вы удивлены, — продолжал Фай торопливо. — Вы не хуже меня понимаете значение этого слова. Даже лучше — хотя нам обоим пришлось покопаться в истории. Сумасшествие, — задумчиво повторил он. — Психическое расстройство, выраженное отклонение от общепринятых норм поведения.

— Чепуха! — перебил Карсберри с самой обаятельной улыбкой. — Не представляю, о чем вы говорите! Вы просто устали, немного напряжены — это совершенно естественно, учитывая тяжесть ноши, лежавшей у вас на плечах. Отдых укрепит ваши нервы. Хороший, продолжительный отдых, вдали от дел и суеты.

— Нет, — сказал Фай, пронизывая Карсберри взглядом. — Вы думаете, что я сумасшедший. Вы думаете, что безумны все мои коллеги по Всемирному Директорату. Поэтому и заменяете нас своими людьми, которых десять лет готовили в Институте политического руководства — с тех пор, как с моей помощью и поддержкой вы заняли должность Всемирного управляющего.

Впервые улыбка Карсберри стала менее уверенной. Он запнулся и посмотрел на Фая, словно ожидая от него продолжения. Но генеральный секретарь молча глядел на пол перед собой.

Когда Карсберри вновь заговорил, голос его звучал уже более естественно, без фальшивых нот наигранного сочувствия.

— Ну хорошо. Однако скажите мне честно: разве вы не будете много счастливее, если вас — и других — освободят от ответственности?

Фай кивнул.

— Да, пожалуй. Но… — его лицо напряглось, — видите ли…

— Но?.. — подсказал Карсберри.

Фай поник, будто не в состоянии продолжать. Он слишком сильно навалился на бок кресла, и из кармана полез газоид.

Карсберри встал и обогнул стол.

— Собственно, почему бы мне не признаться, Фай, — искренне произнес он. — В некотором отношении я всем обязан вам. И уже не надо хранить тайну… опасности больше нет…

— Да, — согласился Фай с горькой улыбкой, — последние несколько лет переворот вам не грозил. На случай, если бы мы посмели поднять голос, — его взгляд устремился на тонкую линию на стене, обозначавшую потайную дверь, — существовала ваша секретная полиция.

Карсберри оцепенел. Он и не подозревал, что Фаю известно о секретной полиции. В голове мелькнула тревожная мысль: «Коварство безумных». Но только на мгновение. Потом благодушие вернулось. Всемирный управляющий обошел кресло Фая и опустил руки на его поникшие плечи.

— Знаете, я всегда относился к вам по-особому, и не только потому, что ваши причуды мне помогли. Я чувствовал, что вы отличаетесь от других, что порой… — Он замолчал.

Фай поежился.

— Что порой у меня бывали моменты просветления, не так ли?

— Как сейчас, — мягко сказал Карсберри. — Я всегда ощущал, что вы каким-то странным, искаженным образом… понимаете. И это много значило для меня. Целых десять лет я был одинок, Фай, отчаянно одинок. У меня не было друзей, нигде, даже в Институте политического руководства — и там, с ними, мне приходилось играть роль, опасаясь, как бы они не захватили власть, прежде чем будут достаточно подготовлены. У меня были только мечты; и порой, в моменты просветления, — вы. Теперь, когда все позади и для нас обоих начинается новое время, я могу вам это сказать. И я рад.

Наступило молчание. Затем… Фай не поднял глаз, но его тонкая рука коснулась руки Карсберри. Карсберри кашлянул. «Странно, — подумал он, — какая иногда возникает связь между здравомыслящим человеком и сумасшедшим».

Всемирный управляющий быстро вернулся к столу.

— Я осколок прошлого, Фай, — начал он новым, страстным голосом. — Осколок тех времен, когда человеческая психика была здоровой. То ли благодаря наследственности, то ли из-за определенных условий среды, но появилась личность, которая могла критически отнестись к действительности, поставить диагноз и начать лечение. Признаюсь, сперва я отказывался верить, однако в конце концов мои исследования — особенно в области литературы XX века — не оставили другого выхода. Психика человечества стала… ненормальной. Лишь некоторые научные достижения, сделавшие жизнь много удобнее и проще, да еще тот факт, что война закончилась образованием Всемирного государства, приостановили неизбежную гибель цивилизации. Массы обуяло то, что прежде называлось психозом. Руководители превратились… вы первый это сказали, Фай, — в сумасшедших. Между прочим, этот феномен — стремление психически больных к власти — замечался во все века.