Жизнь коротка - Желязны Роджер Джозеф (читать полную версию книги .TXT) 📗

ЖИЗНЬ КОРОТКА:

переводы В. БАКАНОВА

ПЕРЕВОДЫ ЛИЧНОГО ХАРАКТЕРА

Прежде всего большое спасибо. Спасибо издательству ACT за честь составить авторский сборник переводов. И главное, спасибо вам — тем, кто захотел получившуюся книгу прочитать.

Все началось давным-давно, в семидесятых годах прошлого века (Господи, аж самому страшно — неужели так давно?). Еще в школе я страстно любил фантастику. В ней, издававшейся крайне редко (настолько редко, что можно было достать практически все выходившие книги), я находил целый мир: сложный, яркий, удивительный. По тем книгам я и многие другие в легкой увлекательной форме узнавали новые для себя научные факты и знакомились с идеями, от которых буквально захватывало дух. Но этого мало — в речах и поступках героев книг мы находили такой смысл, какой зачастую и не думал вкладывать автор, так удивительно ложились они на наш образ жизни. Намеки, аллюзии… мы жаждали их как глотка свежего воздуха, мы видели в них глоток свежего воздуха. Фантастику искали как свободу, свободу для понимающих, и голод наш был ненасытен.

Ненасытен потому, что фантастики издавали крайне мало, вряд ли больше десяти книг в год. А мне, при всей любви к братьям Стругацким, Биленкину и начинающему тогда Булычеву, приходилось еще труднее, потому что еще в большей степени меня привлекала фантастика американская. Более-менее регулярно издавало ее лишь издательство «Мир» — две-три книжки в год. Почему американская? Во-первых, благодаря рассказам. Большинство американских рассказов «сделаны» в стиле О’Генри — сюжетные, динамичные, с неожиданной ударной концовкой. Мне такие всегда очень нравились — они заставляли работать воображение и даже порой ошарашивали, выворачивая все наизнанку. Во-вторых, там, в западных произведениях, все жили той свободой, на которую могли лишь намекать наши писатели. Герои вели себя, чувствовали и мыслили чуточку иначе, чем вели себя, чувствовали и мыслили герои книг советских, и в то же время настолько естественно, что всему происходящему хотелось верить.

Любовь к фантастике росла и питала саму себя. Многие в те годы были романтиками в литературе и политике; мы уже не боялись обсуждать поразительную смелость отдельных произведений и шушукаться на кухне о последних решениях Политбюро. А кто из нас не сомневался в наличии иного разума лишь по той причине, что «если бы инопланетяне были, они непременно связались бы со мной, я готов; а раз не связались, значит…».

Так или иначе, обожаемой фантастики отчаянно не хватало. Следовало искать выход — и я стал читать на английском, в основном в залах Всесоюзной государственной библиотеки иностранной литературы. И там же начал делать первые переводы — уж очень хотелось поделиться радостью с друзьями. Несколько лет все переводы шли «в стол», то есть я давал их читать лишь ближайшему окружению (мысль о возможности переводы издавать посетила меня значительно позже). А стало быть, при выборе я руководствовался только одним признаком: нравится — не нравится, соображения «цензурности» в расчет не принимались. (Так, в частности, появился перевод Ф. Дика «Помутнение»; о его публикации и мечтать не приходилось — в Советском Союзе разговоров-то о наркомании не существовало… он семь лет пролежал «в столе».)

Счастливые времена — столько всего хорошего было не переведено! Я читал взахлеб и взахлеб переводил. Переводил динамичные рассказы с неожиданной концовкой (и даже пробовал писать такие; более того, именно такие помогал публиковать, когда вел фантастику в популярном в те времена журнале «ИР»), Переводил мрачные, трагичные произведения, ибо ничего подобного в светлой советской литературе не было (позвольте подчеркнуть: мрачные, трагичные произведения — но без живописаний ужасов, крови, извращений, которые не то что переводить, читать-то и поныне мне противно). Переводил рассказы юмористические — ну, это понятно…

Все произведения в этой книге (кроме повести Тертлдава) переведены мной в восьмидесятые годы. Ни одно не было переведено на заказ, каждое я любовно отбирал из огромной массы прочитанного, а потом упорно, долго — порой годами — «пробивал» в печать.

Можно многое рассказать, как сперва я получал отказы. До сих пор храню письмо из уважаемого мной издательства «Мир»: «Мы не публикуем произведения, прославляющие войну и конец света» (это о рассказе А. Кларка «Завтра не наступит» и рассказе П. Андерсона «Государственная измена»). Можно многое рассказать, как позже, когда я уже стал составлять сборники для того же издательства «Мир», собратья-переводчики писали письма в КГБ, обвиняя меня в антисоветской деятельности — не потому что свято верили, а потому что любые средства хороши, чтобы обеспечить себе заработок. Можно многое рассказать, как вследствие таких писем, а также повышенной политической бдительности редакторов мне приходилось брать псевдонимы, а многие переводы выходили искаженными или в лучшем случае сокращенными…

Можно. Но лучше я сделаю признание: я горжусь тем, что сейчас вы знакомитесь с фантастикой по моему вкусу. Я выставляю свою работу на ваш суд. Надеюсь, вам понравится (иначе зачем бы я взялся представлять такую книгу?).

Я-то все здесь люблю. И некоторые произведения позволю себе предварить коротенькими комментариями.

Личного характера.

Гордон Диксон

ЛАЛАНГАМЕНА

В том, что произошло на Разведочной станции 563-го сектора Сириуса, можете винить Клея Харбэнка или Уильяма Питерборо по прозвищу Крошка. Я не виню никого. Но я с планеты Дорсай…

Неприятности начались с того самого дня, как скорый на слова и поступки Крошка появился на станции и обнаружил, что Клей, единственный среди нас, не хочет с ним играть — хотя сам утверждал, что некогда был заядлым игроком.

Но развязка наступила через четыре года, когда они вместе вышли в патруль на осмотр поверхности купола. Все двадцать человек, свободные от вахты, собрались в кают-компании и чувствовали по звуку раздававшихся в тамбуре голосов, по лязгу снимаемых скафандров, по гулким шагам в коридоре, что всю смену Крошка язвил особенно колко.

— Вот и еще один день, — донесся голос Крошки. — Еще пятьдесят кредиток. А как поживает твоя свинушка с прорезью?

Я отчетливо представил себе, как Клей сдерживает раздражение. Потом послышался его приятный баритон, смягченный тарсусианским говором:

— Отлично, Крошка. Она никогда не ест слишком много и оттого не страдает несварением.

Это был искусный ответ, намекающий на то, что счет Крошки раздувался от выигрышей у своих же товарищей по станции. Но у Крошки была слишком толстая кожа для подобных уколов. Он рассмеялся, и они вошли в кают-компанию.

Похожи они были как два брата — или, скорее, как отец и сын, учитывая разницу в возрасте. Оба высокие, черноволосые, широкоплечие, с худощавыми лицами. Прожитые годы наложили печать на лицо Клея, обострили черты, прорезали морщины, опустили уголки рта. Были и другие отличия. Однако в Крошке был виден юнец, каким когда-то был Клей, а в Клее угадывался мужчина, каким со временем станет Крошка.

— Привет, Клей, — сказал я.

— Здравствуй, Морт, — отозвался он, садясь рядом.

— Привет, Морт, — сказал Крошка.

Я не ответил, и на миг он напрягся. В чернильных глубинах его глаз вспыхнул огонь. Но я родом с Дорсай, а мы если уж бьемся, то насмерть. Возможно, поэтому мы, дорсай, очень вежливы. Однако вежливостью Крошку не проймешь — впрочем, как и тонкой иронией. На таких, как он, действует только дубинка.

Наши дела оставляли желать лучшего. Два десятка человек на Разведочной станции 563 — за Сириусом, у границы освоенной человечеством зоны — стали нервными и злыми; многие подали рапорты о переводе. Скрытая война между Крошкой и Клеем раскалывала станцию надвое.