Время грозы (СИ) - Райн Юрий (библиотека электронных книг TXT, FB2) 📗
Она поверила Максиму сразу, как только услышала его невероятный рассказ. Поверила безоговорочно.
Тогда, почти три года тому назад, в начале зимы, тоска выгнала Наталью из дому, она долго бродила по городу, глядя на предрождественскую суету на улицах, замерзла, вошла в конце концов в кафе неподалеку от вокзала, выбрала дальний угол, где потемнее, села. Спросила чаю, задумалась о пустой своей жизни. Только тело и живо, мучительно живо. А тепла нет, смысла нет. Учит детей музыке, но без любви. Угасла любовь. Веры настоящей тоже нет — и она угасла. А надежда — есть?
Наталья не знала. И увидела его — Максим вошел, зябко передернул плечами, огляделся, сел, наоборот, в хорошо освещенном месте, небрежно кинул приличного вида, но явно недорогую куртку на стул, уселся на соседний. Ну да, вспомнила Наталья, это странный человек, пришедший, как говорят, из Природного Парка. Несколько раз видела его мельком. Не произвел впечатления — человек как человек, среднего роста, средней наружности. Ну, живет в заведении мадам Малининой — не слишком лестная характеристика, но ведь каких только обстоятельств не случается… Лучше посочувствовать человеку, чем, ничего не зная о нем, осуждать…
Она ощутила на себе взгляд. Пришелец пристально смотрел на нее. Наталья смутилась и отчего-то взволновалась. Пытаясь справиться с собой, потянулась к чашке, неловко зацепила блюдце, чашка упала — хорошо, что от Натальи, а не на нее. Мгновенно подскочивший официант принялся наводить порядок на столе, бормоча извинения — Господи, за что? — и через минуту уже принес новую чашку чая.
Максим подошел и сказал: «Простите, пожалуйста, это, кажется, из-за меня…» Наталья что-то пробормотала, улыбнулась — глаза Максима ярко блеснули — и почему-то кивнула, когда он, представившись, попросил разрешения сесть. Принесли его заказ — стакан подогретого вина. Явно смущаясь, он долго и неловко, делая длинные паузы, говорил о пустяках — погода, предстоящее Рождество, красота города, — потом надолго замолчал и, наконец, так и не притронувшись к своему стакану, принялся, уже безо всяких пауз, рассказывать свою историю. Всю, в полном объеме.
Наталья слушала, и смотрела на исходившее от Максима мягкое сияние, и верила каждому слову, и чувствовала, как наполняется понемногу ее душа. Нет, веры не прибавляется, о любви и думать страшно, но надежда — на что? — странно греет сердце.
К концу рассказа горло Максима пересохло, он залпом выпил свое остывшее вино и сказал, что она, Наталья, — первый человек, которому он смог исповедаться. Так и выразился — исповедаться. Даже больше, добавил он: не смог не исповедаться. Спасибо вам, Наталья Васильевна, и простите за беспокойство. До свидания. Он собрался встать, а Наталья тихо сказала: останьтесь, пожалуйста, Максим Юрьевич. И, продолжая смотреть на его ауру, рассказала о своей жизни, прошлой и нынешней.
Так все и началось. Они пришлись друг другу идеально. Когда Наталья думала об этом, ей представлялся большой шар, разрезанный на две части, да разрезанный замысловато — уж никак не на две одинаковые половинки. И вот эти две части сошлись, и образовалось единое целое.
Они не стали ни регистрировать свой союз в городской управе, ни, тем более, венчаться. Максим не считал это возможным, и она понимала. Ребенка Наталье хотелось очень, но и становиться здесь отцом Максим себе не позволял. Единственное, чего Наталья добилась — его согласия не предохраняться (и как Бог даст) накануне сильных гроз, в которые Максим неизменно переодевался в свою, как он выражался, спецодежду, брал фляжку «Плиски» — Наталья помогла найти ее с помощью Всемирной Сети — и, явно страдая, уходил в Природный Парк. Таких попыток было уже восемь, и каждый раз он возвращался, мокрый, измученный, виноватый, и Наталья, переполненная жалостью, любовью, ужасом, делала так, чтобы ребенок не появился. Это просто — прижать инъектор, наполненный дорогим, но эффективным средством, к запястью, надавить на кнопку… Да, просто…
Теперь она сидела в своей — их — кухне и думала: завтра гроза. Девятая.
Послышались его шаги. Максим подошел к Наталье сзади, поцеловал ее волосы, сел напротив.
— Чаю хочешь? — спросила Наталья.
Он отрицательно покачал головой.
— Пойдешь? — спросила она.
— Да. Завтра.
— Как рассказывал — с Румянцевым и Устиновым?
— С ними. Да, Наташ, — Максим заговорил по-деловому, нарочито бодро, — я всё подготовил. По текущим делам Никита Бармин полностью в курсе. Толковый, кстати, малый, ты, если что, его управляющим ставь, без сомнений. По перспективным — бумаги в сейфе, ключ — где обычно. Там насчет корпоративных праздников для «Трансгаза» обрати внимание, очень вкусная история.
— Не надо, милый, — глухо произнесла она. — Я же все знаю… Не беспокойся…
— Да… — тихо сказал он. — Ты не бойся за меня. Все будет хорошо…
Наталья кивнула, потом встала и пошла наверх, в спальню.
…Их тела раскачивались, и глаза сияли, и не было ничего запрещенного, и ничто не казалось стыдным, и Наталья, всегда сдержанная, кроткая, словно светящаяся, яростно кричала, сжимая бедра Максима своими бедрами, и царапала его спину, и текла, текла, текла так, что он, светящийся по-настоящему, из раза в раз взмывал все выше, не уставая, не теряя сил…
Под утро Наталья спросила шепотом:
— Если тебе… удастся, ты расскажешь жене про меня?
— Да, — прошептал Максим в ответ. — Только вряд ли я буду с ней… Столько времени прошло… Она уж наверняка не ждет… Забыла…
— Ты же ее не забыл?..
— Не забыл… — его голос не дрогнул.
— И меня не забывай… Пожалуйста…
9. Среда, 22 октября 1986
И опять где-то далеко была гроза. Спать она не мешала, но Людмила не спала. Умаялась за день и — так бывает — из-за переутомления не могла заснуть.
На работе беготня, да к тому же раздражающе бессмысленная. После работы бегом в школу, Катюшку с продленки забрать, потом в сад, за Игорьком и Мишенькой, в магазин заскочить, вдруг дают чего, — нет, очереди безумные, а взять нечего, кроме плакатов про ускорение и перестройку, ну ладно, может, Саня чего достанет, — дома детей накормить, прибраться, простирнуть, двести раз на вопрос про папу ответить — в магазине он своем любимом, в трех очередях сразу, вкусненького, да, обязательно принесет, — а младший обкакался, а средний описался, Катюшка, дай посмотрю, как ты на продленке уроки сделала, мама, а Казаков такой нахал, ладно, все, ребята, спать, спать… Ужин сварганить, а Саня, уже в одиннадцатом часу, с двумя сумками тяжеленными — повезло, и мяса досталось, не очень, правда, хорошего, зато много, и сосисок аж два кило, и молочного-творожного, и картошки, и капусты, и мармеладу даже… Поужинать, посуду перемыть, все, Санчик, спать, спать, устала очень… Засопел… Тоже устал… Всхрапывает… Фью, фью… Мама говорила, если храпит — посвистеть надо… Нет, не помогает… Самой бы заснуть… Ноги дергает…
Людмила тихо поднялась, вышла на кухню. Налила в кастрюльку молока, подогрела, перелила в чашку. Теплое молоко от бессонницы помогает…
Вот, трое детей. Вроде ожидания большие, светлые — перестройка же, — а жить все труднее. Хорошо хоть, что есть где. И хорошо, что Саня есть, и что любит ее, и детей любит. Всех — как своих, что Игорька, что Катюшку с Мишенькой. Добрый, заботливый, хороший человек. Повезло.
Родители Максима, конечно, недовольны, что у детей у всех теперь и фамилии, и отчества по Сане. Да и Людмила сомневалась, но он настоял. И правильно сделал. Детям так лучше.
А о Максиме память — что ж, фотография его где-то в столе лежит. И на кладбище, к стене колумбария, Людмила раз в год ходит. Придет, коснется стены рукой — и быстро к выходу. Не хочется лишний раз со стариками встречаться, ни к чему это.
Далекая гроза утихла. На время, наверное. Непохоже, чтобы распогодилось. Воздух прямо-таки наэлектризованный какой-то. Может, еще и от этого не спится.
Людмила допила молоко, вымыла чашку с кастрюлькой, вернулась в спальню, тихонько легла — и уснула.
