Противостояние - попаданец против попаданца (СИ) - Шейко Максим Александрович (читать полную версию книги .TXT) 📗
Сталин суровел с каждым новым предложением. Казалось, удачное отступление Еременко за Дон позволило стабилизировать обстановку. Накачка резервами южного направления и приказ 228 внес дополнительный психологический штамп уверенности войскам. И вдруг фронт опять рухнул. Было от чего придти в ярость или отчаянье. Зная тяжелый характер Верховного — скорее первое.
Но Сталин умел себя держать в руках. Отдав необходимые распоряжения о переброски дополнительных сил под Сталинград, он недовольно буркнул в мою сторону:
— Немедленно вылетите к Ерёменко и разберитесь. Возьмите с собой Ворошилова и Маленкова.
Вот тебе сходил за хлебушком. Оба названных товарища занимали куда как более высокое положение, были членами Политбюро. Маленков — зам Сталина по ГКО, а Ворошилов просто старше по званию…
Но Сталин сказал — "с собой", тем самым четко установив приоритеты. И ответственность. А значит, отвечать придется за все мне. Что ж, придется преодолеть чувство неловкости по отношению к старшим товарищам.
Не знаю всех подводных камней отношения Верховного к Василевскому, уж больно стремительным был взлет генерала всего за год войны; но я все-таки чувствовал доверие со стороны Сталина. Это проявилось и сейчас.
Парадокс. Ни тяжелая ситуация, ни огромная ответственность, возложенная на меня, не придавливали, а скорее окрыляли; и заставляли работать с удвоенной силой. Вспомнились давно читаные строчки: высшая награда Родины — это ее доверие. Значит, будем работать.
Перед отъездом на фронт мне удалось завершить еще одно долго откладываемое дело. Наконец поговорить с маршалом Шапошниковым. Отстранение, пусть и по объективным причинам (или благовидным предлогом) — болезни — все равно отстранение. И Борис Михайлович его тяжело пережил, здоровья ему это точно не добавило.
Встречаться с ним в формальной обстановки мне было крайне неудобно, я прекрасно знал как относился Василевский к своему бывшему начальнику и во многом учителю; хотя и никакой вины за собственный взлет я не испытывал… На заседания Ставки и совещания в Генштабе Шапошникова не вызывали, берегли его здоровье.
Он числился замом наркома, но практически не работал.
Встречаться с Борисом Михайловичем у него дома, тем более приглашать к себе я тоже счёл излишним. Победителю ученику от побежденного учителя — красивая легенда, скорее всего. Стремительнейший взлет Александра Михайловича породил и шлейф шепотков от уязвленных завистников.
Но узнав, что Шапошников в очередной раз оказался в больнице — все-таки решился. Убивая двух зайцев — навестить человека, который заслуживал глубочайшее уважение у всех, кто его знал; а заодно поинтересоваться его авторитетным мнением по ходу боевых действий этого горячего лета.
Не люблю больницы. Это у меня с детства… а уж военные госпиталя, переполненные ужасом и болью тяжких последствий страшной войны. После посещения донского госпиталя не одну ночь меня тревожило ночными кошмарами…
Но московская больничка отличался. Все чистенько и аккуратненько. Хорошо вымытые коридоры пустовали, ничем не напоминали те узенькие проходы между заставленными койками с кричащими, стонущими, впавшими в апатию окровавленными ранеными, которыми я шел в тот раз.
В палате маршал лежал один.
Поздоровались. Он — слегка удивлен, но явно обрадован неожиданному визиту; я — напряжен, но искренне доброжелателен.
Борис Михайлович улыбнулся обычному для визитера больниц немудреному набору передачки (конфеты, яблоки, печенье) и пригласил присесть на стоящий рядом с кроватью изящный стул. Явно домашний или откуда-то из запасов главврача — подумал я, вспомнив плохо сбитый, качающий табурет на котором я сидел, разговаривая с Устамцевым. Даже в таких мелочах было видна особая забота и уважение, которого окружали бывшего начальника генштаба. Дорогого стоит, когда тебя ценят не по должности, а по человеческой сути.
Сам Шапошников, в пижаме и тапочках примостился на кровати.
Разговор пошел сразу и обо всем.
Даже неожиданно и легко получилось. Как я понял, больному не давали газет и запрещали выходить в общий зал слушать сводки Совинформбюро; чтобы не напрягать его лишними эмоциями. Поэтому он расспрашивал с горячим интересом, а я подробно докладывал… гм… рассказывал. Конечно, с врожденной деликатностью, Борис Михайлович не лез в оперативные вопросы. Его интересовали дела "в общем". Я обрадовался, не надо напрягаться, чтобы не сболтнуть лишнего.
От наших тревожных дел беседа неожиданно перескочила на события Первой Мировой.
— Могли мы тогда немцев разгромить, — совершенно внезапно для самого себя задал я наглый вопрос, после того, как мы вспоминали события 16-го года на Восточном фронте…
Тень давнего разочарования мелькнула в глазах старого человека.
Наверняка маршал думал об этом и не раз.
Помолчав, он произнес:
— На войне поражение от победы иногда отделяет спичка, — при этом пальцами сделал жест, показывая толщину (именно толщину — пару миллиметров — не длину) этой самой спички. — Разгромить немцев в 1917-м нам бы не удалось… а вот выбить Австро-Венгрию мы могли…
— Что ж, придется нам это сделать сейчас, — просто и четко ответил маршал, — Вера в победу — важнейшее условие самой победы. Помните об этом, Александр Михайлович.
Попрощались за руку…
На секунду задержав мою ладонь, он произнес:
— Под Сталинград отправляетесь?… — оставив невысказанное "берегите себя" в тревожном блеске глаз…
Тронутый таким вниманием, я лишь молча кивнул. Наверно так в давние времена отец провожал сына на войну; разве что крестить на дорогу Борис Михайлович не стал.
Четко козырнув, чтобы скрыть волнение, я повернулся и отмаршировал к двери…
За дверью меня поджидал своеобразный сюрприз: мой приятель и можно даже сказать подельник развалился в весьма живописной позе, откинувшись на спинку кресла и закинув ноги на стол. При этом мундир был повешен (надо сказать весьма аккуратно) на спинку стула для посетителей, так что шеф РСХА предстал передо мной в белоснежной рубашке с расстегнутым воротом и подтяжках, с хрустальным бокалом красного вина в руке и мечтательной улыбкой на губах. При виде этой картины, мысль про Дьявола, договорившегося с Господом о досрочном проведении апокалипсиса, пришла в мою голову как-то сама собой.
— Приветствую лучшего правителя Богемии за всю историю этого симпатичного края!
Гейдрих, не меняя позы, слегка приподнял руку с бокалом в ответ на моё шутливое приветствие:
— А ты, как всегда, вовремя, Макс. Еще немного и мне пришлось бы кого-нибудь за тобой посылать.
— Да-а? А тот скромный гауптштурмфюрер СД, который через канцелярию ставки передал приказ зайти к тебе и забрать пакет документов для фюрера, именно во время моего дежурства, совершил это действие совершенно случайно?
Улыбка моего визави стала чуть шире:
— А ты наблюдателен! Из тебя вышел бы хороший разведчик.
— А еще я неплохо умею анализировать информацию. Хотя для того, чтобы понять, что ты чем-то очень доволен, аналитиком быть не нужно.
— Да у тебя вообще бездна талантов, как я погляжу.
Теперь усмешка Гейдриха приобрела откровенно ироничное выражение, которое не изменилось даже при виде меня, нагло брякнувшегося на стул, служивший временной вешалкой для его мундира. Я на последнее замечание шефа РСХА прореагировал только неопределённым пожатием плечами, мол: есть такое, после чего попытался ввести разговор в конструктивное русло:
— Приятно, когда тебя ценят, но ты ведь пригласил меня не за этим?
Обергруппенфюрер коротко кивнул и, отхлебнув из бокала, аккуратно отставил его в сторону. После чего, враз посерьезнев, спокойно сообщил:
— Есть важный разговор.
— Здесь?
— А почему бы и нет?
В голосе Рейнхарда вновь зазвенели веселые нотки. Я только хмыкнул:
— Обстановка давит.
Гейдрих коротко хохотнул:
