Ротмистр Гордеев 2 (СИ) - Дашко Дмитрий (книги онлайн .TXT, .FB2) 📗
— Николай Михалыч…
— Слушаю вас, Владимир Алексеевич.
— Простите покорно, что напрашиваюсь… Дозвольте побыть вместе с вашим эскадроном какое-то время? Недельку, если не надоем — так две.
Он смотрит на меня глазами Кота в сапогах из американского мультика.
Задумчиво чешу вспотевший затылок.
— А как же ваше издание? Они, наверное, ждут от вас новые статьи…
— С редактором я разберусь. Скажу, что готовлю такой материал — пальчики оближут. Уверен, мне пойдут навстречу, — обещает Гиляровский.
— А этот материал — он что, будет полностью посвящён нашему эскадрону? — мысленно начинаю подсчитывать политические барыши я.
Пиар в нашем деле — штука полезная. Иногда помогает открывать нужные двери.
— Ну вы же не будете против? Мне кажется, надо распространить передовой опыт по всему фронту, — приводит веские аргументы Гиляровский.
Собственно, сейчас он озвучивает мои мысли.
— Только надо понимать — ко всем частям он будет не применим. Всё-таки у нас свой круг задач. Мы в первую очередь разведывательно-диверсионное подразделение. Наша специализация: сбор разведданых и рейды по тылам врага, — осторожно напоминаю я.
— Безусловно, я обязательно упомяну об этом. Если хотите — дам вам прочитать материал, перед тем как отправить его в редакцию.
Оказывается, дядя Гиляй готов даже на журналистский подвиг. Не каждый способен на такое. Я уж не говорю, что некоторые газетчики вообще пишут от балды. И их заметки, изобилующие «стремительными домкратами», вызывают у нас на передке иронию и горький смех.
— Есть ещё один вопрос, Николай Михалыч…
— Только если это не военная тайна, — смеюсь я.
— Что вы! Не сочтите за бестактность, но… Не боитесь ли вы вызвать гнев и раздражение там, наверху? Вы же знаете, насколько косным порой бывает наше военное начальство, как сторонится передовых идей…
— И не только начальство, — вздыхаю я. — Вы затронули больную тему, Владимир Алексеевич. Даже здесь в полку я столкнулся с непониманием. Большинство офицеров по-прежнему считают меня выскочкой и воспринимают мои идеи в штыки. А что касается генералов… Пока мне идут навстречу. Надеюсь, это будет продолжаться максимально долго, хотя… «Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев и барская любовь».
— Да, лучше Грибоедова, пожалуй, не скажешь, — кивает Гиляровский. — Так что, Николай Михалыч, не помешаю я вам? Если что, можете использовать меня наряду с нижними чинами. Никаких обид с моей стороны…
— Вы уж лучше потренируйте моих солдат. Покажите, чему научились от вашего сэнсея Китаева.
— Обязательно, — улыбается в усы он.
Определяю его на ночлег в том же доме, где квартирую. Мой ординарец уже готовит для Гиляровского постель. Судя по взглядам домового к журналисту он испытывает просто священный трепет. Всем нам дядя Гиляй кажется небожителем.
Вечером на огонёк заходят свободные от дежурства офицеры эскадрона и вольноопределяющиеся. Стол для них снова накрыт, правда. На сей раз никакого алкоголя — хорошего понемногу, особенно на войне.
Отсутствие хмельного не мешает интересной беседе.
Начинается она с того, что Гиляровский присутствовал на ужине бойцов моего эскадрона и остался под большим впечатлением:
— А хорошо у вас кормят солдат, Николай Михайлович.
— Стараемся.
— Понимаете, я думал, у вас будет как у всех — в лучшем случае, сухари и пустой гаолян на воде, а тут тебе и каша гречневая, и мясо… Просто чудо! Расскажите, как добились такого волшебства?
— Нет никакого чуда. Просто в нашей бригаде держат интендантов в ежовых рукавицах, — замечаю я.
— Не зря Суворов говорил, что всякого интенданта через три года исполнения должности можно расстреливать без суда, — усмехается журналист. — Почти тридцать лет назад был на войне с турками и вижу — за это время ничегошеньки не изменилось. До сих пор помню, как тогда на Кавказе сидели практически на одних сухарях. Правда, иногда, если муку подвозили, пекли хлеб у себя в отряде. Как-то раз привезли муку, разрезали кули, а в муке черви кишмя кишат. Ну, а что поделаешь — кормить людей всё равно нужно… Испекли из этой муки с червяками хлеб и ели за милую душу.
— Голод не тётка, — кивает Каульбарс.
Корнет прежде если и видел червяков, так только на картинке. До сих пор ходит с белоснежными перчатками на руках, понтуется. Но при этом чувствуется — при нужной подготовке, из него вырастет отличный боевой офицер.
— Может, расскажите ещё что-нибудь про ту войну? — загорается Трубецкой. — Вдруг что-то из вашего опыта пригодится нам сейчас?
— Право слово — даже не знаю, чем могу быть вам полезен, — задумывается Гиляровский. — Помню, как однажды на едва не пристрелили свои же. Наш отряд пластунов возвращался после очередной вылазки. Досталось нам тогда изрядно: сначала с трудом ушли от турок, потом заплутали, порядком вымазались. Одежду порвали, ну и в таком виде наткнулись на наш передовой бивак, причём по какому-то стечению обстоятельств, проскочили мимо часовых. Вид, как понимаете, у нас был ещё тот: меньше всего походили на солдат. все ошалели, шарахнулись, а один бросился бежать и заорал во все горло — «в ружьё»!
— Что вас уберегло тогда от «френдли файер», простите, от дружеского огня? — поинтересовался я.
— Мы стали кричать во весь голос, что свои, а я прочитал молитву «Отче наш». А так, конечно, без погон, в наших порванных и изгвазданных папахах и поршнях, положили бы нас за милую душу.
— А часто ли вам приходилось брать языка? — спросил Каульбарс.
— Когда как. Наши позиции разделяла горная речка Кинтириши — быстрая, холодная и глубокая. Самый мелкий брод — нам по шею. Мы перебирались через неё, снимали хитрым пластунским способом часового и тащили его на себе через реку.
— А если вражеский часовой упирался?
— На тот случай у нас всегда имелся веский довод. Упрёшь языку в живот кинжал — дрожит — трясётся несчастный, так что зубы щёлкают, но в воду идёт как баран. Понимает, что не убежишь. Кстати, признаюсь как на духу: угрожать — угрожали, но вреда никому из пленных не учиняли, а вот турки — те да. Резали наших солдат как курей. Помню, захватили наши один раз горушку, вид у неё интересный — на сахарную голову похоже. Без всякого выстрела у турок отобрали. Укрепились на той горе и заняли оборону. Но так получилось, что смена к ним пришла только через две недели. И нашли там только восемнадцать наших пластунов порезанных. Турки над ними всячески издевались, сначала над живыми, а потом над трупами, — печально произносит Гиляровский.
Чувствуется, ему до сих пор тяжело вспоминать дела почти тридцатилетней давности.
— Война, — говорит Каульбарс.
— Война, — кивает Гиляровский. — И ничего хорошего в ней нет. Кто-то сейчас жирует и набивает себе карманы, а кто-то в окопах гниёт.
— Крамолу говорите, Владимир Алексеевич, — осторожно замечает Каульбарс.
Окидываю его недовольным взором. Вряд ли корнет постукивает жандармам, в военной среде это не принято, но на всякий пожарный в его присутствии надо быть осторожным.
— Говорю чистую правду, — разводит руками Гиляровский.
Обстановка несколько напряжена, разрядка приходит самым неожиданным образом.
В дом врывается встревоженный вестовой.
— Вашбродь, тревога! Японец в атаку пошёл!
Быстро встаю из-за стола.
— Господа…
Дальше говорить не нужно, все и так прекрасно понимают, что нужно делать. Оно, конечно, жаль — подразделение под моей рукой новое, только-только начали слаживание. По сути бойцов ещё нужно готовить.
Успокаивает одно — мы не на первой линии, впереди окопы пехотного полка. Лишь бы удержали.
Почти сразу становлюсь зрителем неприятной картины: мои казачки взяли в полукруг с дюжину низкорослых пехотинцев в грязных шинелях. Замечаю, что ни у одного из служащих в царице полей при себе нет винтовок. Неужто мои отобрали?
Лукашин-старший при виде меня козыряет:
— Вашбродь, гляньте какие гости к нам пожаловали! Бросили окопы ружья и драпали от япошек так, ажно пятки сверкали. Насилу остановили их.
