Великая русская революция. Воспоминания председателя Учредительного собрания. 1905-1920 - Чернов Виктор Михайлович
Между тем к Могилеву уже двигались отряды. С разрешения комиссара Западного фронта Жданова полковник Коротков, эсер и член временного революционного комитета Западного фронта, 29 и 30 августа сформировал в Орше отряд из 3000 штыков и 800 сабель, с 3 полевыми батареями и 300 пулеметами. В Витебске был создан отряд в 1500 человек с 16 пушками. Корнилов мог противопоставить им 2500 штыков своего полка (правда, несколько сотен его солдат уже отказалось защищать ставку), 5 батальонов поляков и 500 сабель (главным образом туркестанских, потому что русская часть кавалерии уже объявила о своей лояльности по отношению к Временному правительству). Но даже этим ничтожным силам грозил удар в спину со стороны враждебно настроенного батальона георгиевских кавалеров, не говоря о рабочих, которые все до одного поддерживали эсеровско-меньшевистский местный Совет. Борьба была бы неравной. В Москве генерал Верховский уже подготовил к отправке на Могилев 15 воинских эшелонов. «Сегодня, – сообщил он 1 сентября Алексееву, – я выезжаю в ставку с сильным отрядом, чтобы покончить с этой насмешкой над здравым смыслом. Корнилов, Лукомский, Плющик-Плющевский и Сахаров должны быть немедленно арестованы и смещены со своих постов. Я звонил вам по телефону, надеюсь услышать, что это уже сделано». Алексеев прервал его: «Помощь вашего отряда не требуется. Приказ на отправку эшелонов может отдать только главнокомандующий». После этого он пригрозил Керенскому подать в отставку, если тот не остановит Верховского.
То же самое случилось и с Коротковым. «Я встретился с генералом Алексеевым; кажется, он был недоволен моими военными приготовлениями. Он думал, что решительные шаги ни к чему, и заявил, что если бы считал нужным применить военную силу, то не поехал бы в ставку. После такой беседы я сам почувствовал себя мятежником. Она произвела на меня угнетающее впечатление».
Отряд Короткова был остановлен. Верховский также получил приказ «распустить свои части». Но разгрузить эшелоны оказалось труднее, чем нагрузить их. Солдаты Верховского и Короткова горели желанием штурмовать мятежную ставку. Передовая роптала. Комиссар 2-й армии докладывал: «Части сильно возбуждены телеграммой Керенского о необходимости выполнять приказы Корнилова, пока тот не передаст свои полномочия. Они считают этот приказ фальшивкой».
Но приказ был подлинным: единственной фальшивкой являлась репутация, которую солдаты создали Керенскому. Она рассеивалась как мираж.
Алексеев прибыл в ставку и нанес официальные визиты Корнилову и Лукомскому. С первым он спорил в Москве о том, кто должен возглавить движение. Теперь один должен был сменить другого. Выслушав программу Алексеева «корниловщина без Корнилова», Лукомский ответил, что все эти обещания были даны правительством, потому что только Алексеев мог ликвидировать ставку без кровопролития; после этого Керенский уберет его самого. Военное министерство из Петрограда сообщило Алексееву: «Правительство обвиняют в бездействии. Советы выходят из себя; атмосферу можно очистить, только проявив власть и арестовав Корнилова и других». С тяжелым сердцем бедный Алексеев сделал вид, что проявил власть: вечером 1 сентября Корнилов, Лукомский, Романовский и Плющик-Плющевский были отправлены под домашний арест. Деникин признает, что это «было необходимой предосторожностью от отрядов правительства и революционной демократии», враждебно настроенных к мятежникам.
Алексеев обратился к Могилевскому гарнизону. Он публично объявил Корнилова невиновным в приписываемых тому преступлениях и обвинил части, верные правительству, в том, что им заплатили за это «еврейскими деньгами». «Похоже, он считает мятежниками нас, а не Корнилова. Этот человек не лучше Корнилова; ворон ворону глаз не выклюет», – говорили солдаты, стискивая кулаки.
Но долго на своем посту Алексеев не пробыл. Он жаловался (возможно, не без оснований), что Керенский перехватывает его корреспонденцию, что Керенский дал ему слово простить Корнилова, но так и не поставил этот вопрос на заседании правительства и т. д. Корнилов сказал, что, если Алексеев примет назначение, это будет означать, что он морально поддерживает позицию Керенского. Кончилось тем, что Алексеев подал в отставку.
2 сентября в Могилев прибыла чрезвычайная следственная комиссия. Внешне она действовала по всем правилам. Продин, Роженко, Аладьин, Сахаров, заместитель министра связи Кисляков и весь Главный комитет Союза офицеров были арестованы. Сначала их отправили в гостиницу «Метрополь», а затем перевели в военную тюрьму на станции Быхово. «После первого допроса следственной комиссии стало ясно, что все ее члены настроены в нашу пользу... и что следственная комиссия будет затягивать свою работу как можно дольше». Корнилова вообще допрашивать не стали, но позволили написать заявление об отставке, которое немедленно перепечатала газета Бурцева «Общее дело». Эта газета тут же начала кампанию за прощение Корнилова и быстро собрала тысячи подписей. Внутренняя охрана тюрьмы была доверена туркестанским частям, которые любовно называли Корнилова «наш бай». «Все знали, что, если генерал Корнилов захочет, он не только сможет выйти из тюрьмы когда угодно, но и арестовать Керенского, если последний прибудет в ставку»2.
В быховской тюрьме «была быстро установлена связь с Петроградом, Москвой и Могилевом; мы получали сведения обо всем происходившем и связывались с людьми, которые были нам нужны. Штаб главнокомандующего также сообщал нам обо всех вопросах, которые нас интересовали»3.
Генерал Лукомский писал: «При Керенском если бы мы захотели, то могли бы бежать из Быхова без всякого труда». Но зачем им было пытаться бежать? Львов, арестованный лично Керенским, полковник Лебедев и многие другие были освобождены Шабловским еще раньше; 18 октября был освобожден казачий капитан Родионов, 20-го – Завойко, 22-го – Новосильцев, 24-го – еще пять членов Главного комитета Союза офицеров, и только пять главных обвиняемых – Корнилов, Лукомский, Романовский, Марков и Деникин – вышли потом на свободу без формальностей, вместе со своей туркестанской охраной скрывшись от отряда большевиков, который двинулся на Быхово после Октябрьской революции.
Трудно сказать, что сильнее возбуждало фронт: сама по себе авантюра Корнилова и Крымова, обнаружение тесной связи корниловского мятежа с «пониманием» Керенского или комедия с арестом мятежников и их заключением под стражу.
На московском Государственном совещании некоторые хвастались тем, что за нарушение воинской дисциплины без колебаний приказывали расстреливать целые полки. Они действовали беспощадно, восстанавливали смертную казнь на фронте и ратовали за ее применение в тылу. Солдаты требовали, чтобы эти меры применили к тому, кто их защищал. Когда стало ясно, что дисциплина и смертная казнь существуют только для нижних чинов, а не для генералов, фронт почернел от гнева, как море перед бурей. Большевикам оставалось только дождаться попутного ветра и поднять паруса.
Так закончился корниловский мятеж. Он нанес новый и, как казалось, последний удар по единству офицеров и рядовых. «В результате мятежа возросло недоверие к офицерам, все предыдущие приказы Корнилова начали подвергать сомнению». На банкете 44-го Сибирского полка капитан Зуев предложил тост в честь Корнилова; после этого солдаты арестовали двенадцать офицеров. В соседних 60-м и 61-м Сибирских полках семнадцать человек были ранены гранатой, брошенной в офицерское собрание, а один из командиров полков был смещен солдатами «за корниловщину». «Обсуждение военных приказов стало хроническим и всеобщим»; «общее состояние армии ухудшилось настолько, что его можно было описать только как приближение полной катастрофы». Ставка то и дело сообщает о случаях, подобных аресту пятидесяти офицеров 126-й дивизии Особой армии. Командующий 12-й армией описывал своих подчиненных следующим образом: «Это огромная усталая, плохо обмундированная, голодная, озлобленная масса людей, объединенная стремлением к миру и отсутствием всяких иллюзий». Военно-политический сектор ставки добавлял от себя: «Это определение можно без всякого преувеличения использовать для характеристики всего фронта»4.
