Великая русская революция. Воспоминания председателя Учредительного собрания. 1905-1920 - Чернов Виктор Михайлович
Генерал Верховский видел две возможности: либо немедленные решительные социальные реформы, которые умеренные социалисты тщетно пытались протащить сквозь «игольное ушко» коалиционного правительства (что означало бы создание левого правительства, радикального, популярного в массах благодаря энергичной деятельности, выбивающей почву из-под ног большевизма); либо попытку прийти к соглашению с большевиками, достижение компромисса с ними ценой щедрых уступок, если такой ценой можно будет предотвратить дальнейший развал армии. Если ни одна из мер не поможет, все будет потеряно; настанут полная разруха, большевизм и гражданская война.
8 сентября генерал Верховский изложил свою программу Всероссийскому центральному исполнительному комитету Советов. Он сослался на свою деятельность в Московском военном округе, где эта программа прошла предварительную проверку в миниатюре. «За это время, – заявил он, – я ни разу не вступил в конфликт с большевиками, которые в Москве оказывали мне всю необходимую поддержку даже в тех случаях, когда речь шла о подавлении мятежей». После этого сознательно сделанного заявления начались переговоры с большевиками. Но петроградские большевики, находившиеся под влиянием Ленина, были не такими сговорчивыми, как московские, относившиеся к правому крылу их партии. Достичь соглашения с большевиками Верховскому не удалось. Их программа предусматривала выборность армейского командования снизу доверху. Минимальными требованиями большевиков были следующие: 1) право рядовых утверждать всех своих командиров; 2) право оспаривать назначение неугодных командиров; 3) право делегатов, избранных рядовыми, принимать участие в разработке планов военных операций. Верховский тщетно пытался доказать, что, если бы завтра большевики пришли к власти, им пришлось бы немедленно отменить все эти меры, как разрушающие единство армии и ее движущую силу. История подтвердила его предсказания. Но переубедить большевиков не удалось. Возможно, они были искренни.
Одна возможность – соглашение с большевиками – исчезла.
Оставалась вторая: создание правительства, популярного в массах, не боящегося провести революционные реформы в промышленности и сельском хозяйстве сверху, чтобы предупредить анархическую революцию снизу, способного порвать с высшими классами и заставить их подчиниться «диктатуре демократии». Верховский обещал быстро выполнить эту программу, если Временное правительство даст ему необходимые полномочия.
В сущности, эта программа не была новой; она являлась странным полудиктаторским способом выполнения той самой программы, которую в демократической форме могло и должно было реализовать правительство Церетели – Чернова. Эту программу диктовало само развитие событий, но она была отвергнута из-за нерешительности умеренных партий Совета.
Большинство правительства ответило Верховскому решительным поп possumus [вето, букв, «не пройдет» (лат.). – Примеч. пер.] . Он с грустью отмечает в дневнике, что Керенский и его группа «в данный момент не думают о требованиях ситуации... Массы сворачивают налево, а интеллигенция направо. Керенский стоит на месте, и под ним образуется пропасть».
Керенскому казалось, что в России «повторяется история Французской революции». К несчастью, у него сложилось ложное представление об этой революции.
Кропоткин давно заметил, что истинная история четырнадцати революционных месяцев – с начала июня 1793 по конец июля 1794 г. – еще не написана; люди изучали внешнюю сторону событий, царство террора, в то время как их глубинная сущность заключалась не в терроре, а в массовом переделе земельной собственности, аграрной революции. Отмена феодальных привилегий и льгот безо всякой компенсации «и была завершением революции». Именно она создала новый революционный патриотизм, которым горел народ5.
В России того же можно было достичь аграрными законопроектами, предложенными Черновым и Главным земельным комитетом. Однако им сопротивлялись сильнее всего. Они были теми самыми мерами, которых боялась буржуазия. Инертная масса средних классов быстро устала от революции.
То же самое можно сказать о национальном вопросе. Хотя не приходится сомневаться, что благодаря группировке по национальностям боевой дух военных частей поднялся, Керенский согласился на такой принцип формирования армии с крайней неохотой. Почему? Потому что военные власти боялись национального сепаратизма как нового источника уничтожения единства армии. В самом деле, «украинизация», «эстонизация» и т. д. военных частей – это палка о двух концах: она может либо усилить армию, либо развалить ее; все зависит от состояния национального вопроса в тылу. Царская Россия была «тюрьмой народов»; теперь стены этой тюрьмы рухнули. Имелись две возможности. Либо демократическая Россия продолжила бы проведение имперской политики централизации и насильственной ассимиляции. Если так, то борьба против национальных меньшинств не кончилась бы никогда; в такой обстановке позволять «национализацию» армейских частей было бы самоубийством. Либо революция раз и навсегда отменила бы деление национальностей на правящие и подчиняющиеся и без задержек и проволочек объявила новую Россию добровольным союзом всех национальностей под одной крышей. Тогда, и только тогда можно было бы дерзко решиться на тщательную «национализацию» организации армии. Структура армии должна соответствовать структуре страны. Любая дисгармония чревата конфликтами и разложением.
Таким образом, проблема создания революционной армии для революционной страны была тесно связана с правильностью ориентации внешней и внутренней политики. Именно об этот камень и споткнулся генерал Верховский. Революционная политика не была определена, а без нее чисто военные меры не могли дать результата; назначения новых командиров или сокращения раздутой армии для этого было недостаточно. Временное правительство, в котором больше не было ни Церетели с Черновым, ни даже Скобелева с Авксентьевым, не горело желанием творчески решать социальные или национальные вопросы. Его социалистическое крыло теперь состояло либо из «бывших социалистов», либо из бесцветных личностей, послушных «спутников», вращавшихся вокруг главной «звезды» – Керенского. Идея Керенского была проста: продолжать политику предыдущего цензового правительства (возможно, в слегка урезанном виде), но осуществлять ее руками «левых» и с помощью демократической фразеологии делать ее приемлемой для масс.
В трех лекциях, прочитанных в Париже в 1920 г., Керенский больше не скрывал своего величайшего удовлетворения работой первого Временного правительства. Его члены «заложили основы новой России»; они понимали, что «должны представлять народ, нацию, а не класс» и что «государство может быть создано только на базе широких социальных реформ». Керенский сумел обнаружить все эти качества в правительстве, пустота и беспомощность которого привели в уныние всю Россию.
«Тот первый период был временем напряженной творческой работы. Вся позднейшая работа состояла в ее сужении и ограничении... Обычно говорят, что первый период революции был буржуазным [до мая. – Примеч. авт.], после которого настали коалиционный и социалистический. Это ошибка. Сущность заключается не в данных изменениях, а в готовности левых к работе; коалиционное правительство не расширяло программу; напротив, оно постоянно сужало ее границы»6.
Вместо того чтобы подставить паруса ветру революции, последнее Временное правительство наконец выбрало тактику торможения. Вся страна левела, а правительство правело. Приближался момент, когда корабль перестанет слушаться руля и превратится в игрушку стихии.
Временами Керенский понимал это. На предпарламенте у него вырвалась знаменательная фраза: «Я знаю, что обречен». Но красивая поза ничего не значила для страны, которой он пытался управлять методами, «обреченными» на провал.
