Страницы из летной книжки - Голубева-Терес Ольга Тимофеевна (читать книги онлайн без .txt) 📗
И даже к огню зениток начала привыкать, научилась маневрировать. Фрицы пристреливаются к высоте в тысячу метров, а мы, планируя, подкрадываемся на восемьсот.
Война стала для меня трудом, делом тяжелым, опасным и необходимым. Опасность везде. Ее настолько много, что она теряла свою остроту и казалась обычной. Это было защитным панцирем, выработанным самим характером, независимо от разума и воли. Чувство опасности притупилось, но не исчезло. Я считала, что ничего со мной не случится. И это упрямство помогало сохранять силы, принимать мгновенные решения в сложной обстановке и находить единственно правильный выход. К упрямству можно прибавить и долю везения. Однако в этот вечер я не могла успокоиться. Нинкины слова «сыграю в твою честь» совсем вывели меня из равновесия. Я вспомнила школу, сквер возле нее и школьного товарища Васю Карасева, который говорил: «Послушай, спою для тебя». Мне даже почудился его голос: «Ты постой, постой, красавица моя, дай мне наглядеться, радость, на тебя». Стало не по себе: Вася погиб еще в сорок первом. Я потерла виски, тряхнула головой, отгоняя воспоминания.
Прибежала посыльная, передала приказ явиться для получения задачи.
...Я склонилась над планшетом и смотрела на карту, заставляя себя сосредоточиться. Кружочки, стрелки, крестики... Как только над ними раздастся рокот мотора, дни превращаются в косые прожекторные лучи, лес зенитных стволов, аэродромы истребителей. Кружочки и крестики нанесены на карте вдоль линии фронта. Но она сейчас в движении. Немцы, боясь, что их отрежут от переправ в Крым, устремились на Темрюк и Джигинское. Они спешат выйти к портам Чайкино, Кучугуры, Кордон и Тамань. А мы должны создать своими бомбовыми ударами пробки на дорогах, разрушать переправы, уничтожать живую силу и технику. Словом, работы хватает — только поспевай. Родной дом, о котором я только что вспоминала, все больше становится далеким, нереальным и наконец совсем выпал из сознания. Теперь я думаю о противовоздушной обороне, маршруте, ветре, облаках. Вынув из планшета карту, я тщательно уточнила, выверила последние данные о линии фронта, расцветила красно-синими линиями каждый уступ и каждую вмятину на карте и начертила, рассчитала маршрут.
До вылета еще оставалось время, и я, устроившись у хвоста своего самолета, решила вздремнуть. Прошедший день плохо спала. Не могла избавиться от всяческих мыслей: о маме, отце, братьях. Война раскидала нас всех в разные стороны. Чтобы уснуть, нужно еще избавиться от мыслей о зенитках, полетах и обо всем, что связано с боевым заданием. Нужна и тишина. А по деревенской улице радостно носились, повизгивая и лая, собаки, орали вороны и галки, играли ребятишки. Шла обычная деревенская жизнь.
Закрыв глаза, я приказала себе: «Спать!» Но не тут-то было. Опять стали наплывать воспоминания. Раньше моя жизнь была простой и ясной, в ней не было никаких сомнений. Я жила в Сибири, отец был судья, и его часто переводили из города в город. «Так велит партия», — неизменно говорил он строго маме, когда та начинала ворчать и сетовать на кочевую жизнь. Мама не работала. Профессию отца я считала трудной и хлопотной, требующей много сил, честности, принципиальности и справедливости. Мне нравилось, когда он не поддавался на мамины просьбы достать то или иное, позвонив нужным людям, а посылал меня в очередь. Мама была заботливой, хорошей хозяйкой, умела хорошо сводить концы с концами, и при этом она пристально следила за успехами детей в школе. Когда началась война, мне, только что окончившей школу, естественно, захотелось на фронт.
Мама совсем потеряла голову, когда узнала, что я подала заявление в военкомат.
— Ну что, ну что ты там будешь делать? Ты ничего не умеешь. Разве что горшки таскать. — Это она на мою брезгливость напирала.
— Все буду делать, что надо.
— Почему ты-то молчишь? — крикнула она отцу. — Совсем распустил девчонку. Своевольничает...
Однако дело тут было не в своеволии. С раннего детства я привыкла слушать рассказы деда, старого партизана, отца и его друзей о том, как они все сражалась в гражданскую. В такие часы я видела себя разведчицей, достающей ценные сведения, и сердце готово было выскочить из груди от волнения. Мама, видно, недооценивала это обстоятельство. Она боялась за своего ребенка, и это было вполне естественно. Но вмешательство отца приняло для нее нежелательный оборот.
— Ты должна серьезно подумать, где большую пользу принесешь. Я немало пережил и в империалистическую, и в революцию, и в гражданскую, чтобы мои дети счастливыми были. Я кровь свою пролил за это.
— Я не против счастья. Однако ты учил меня, что личное счастье неотделимо от судьбы Родины.
— Да. — Он нахмурил свои косматые брови, затрудняясь возразить мне.
А я шла напролом:
— Ты говорил, что надо помнить о тех, кому мы обязаны Советской властью. Кстати, сколько твоих братьев погибло за нее, за власть-то Советскую?
— Четыре...
— Так вот, папочка, настало время активной памяти. Я пойду защищать Родину.
— Хорошо, — согласился отец. — Поступай по совести.
Мама плакала. Потом успокоилась, узнав, что мне в военкомате отказали, и стала уговаривать поехать в институт. И я отправилась в Москву.
Я ушла от родителей и не оглянулась, хотя знала, что они стоят на пристани, от которой отплывал старенький пароход. Дома я упросила маму не плакать. Она обещала. Но когда пароход отчалил, мама охнула, будто выдохнула из себя все терпение, и, уже не скрывая слез, бежала по берегу до самого края набережной. Мне было стыдно за ее слабость. Я не знала, что война будет столь продолжительной, такой яростной, кровопролитной. Я даже не могла подозревать, что война расшвыряет всю нашу семью на долгих четыре года. И не все вернутся. Я была по-детски беспечной...
— Твои мысли блуждают сейчас далеко-далеко. — Ульяненко подошла ко мне и прилегла рядом. — Ты, как отвергнутая влюбленная, где-то бродишь в дальней стороне. Скажи мне, кто он?
— Он? — Я не поняла.
— Ну да, тот, кто заморочил тебе голову.
— Его нет.
— Нет? — Нина искренно изумилась. — Ты томишься, страдаешь... И тут не замешан парень?
— Нет.
— Так о чем же ты мечтаешь?
— О праздничных пирогах.
— Господи! — Нина уставилась на меня, как на больную: — Какой тебе день рождения, какие пироги, когда война?
— Я ничего не могу с собой поделать. Даже... Вот... — Я потянула носом. — Слышишь? Нюхай!
— Что?
— Запах пирогов.
— Тю, ты что, чокнулась?
Я поднялась с земли и молча стала взбираться в кабину.
Взлетев, мы взяли курс на станицу Гостагаевскую. Впереди яркой трассой, пронизывая мрак, взметнулись ракеты. Зависают, гаснут... Это немецкие. Вон еще одна и еще...
На низко повисшем облаке — отблеск пожара. Как раз по курсу. Колышутся черные космы дыма. Немцам приходится отходить в огне, в дыму, по развороченным дорогам, через разоренные станицы. Нам надо определить, где больше техники, по какому участку дороги лучше ударить. Где-то сбоку сверкнули и тут же исчезли огоньки. Летишь и не знаешь, как обойдется этот полет. Летчица убирает обороты. Стрелка высотомера раскручивается в обратную сторону. Перебралась за цифру «1000», а внизу тишина, пустота, безмолвие. Ощущение такое, что во всей Вселенной нет ни одной души, кроме нас с Ниной. Но это ощущение мимолетно. Включаются два прожектора. Ухают крупнокалиберные — шпарят без перерыва. Густые трассы «эрликонов» распарывают небо. «Эрликоны» особенно нам страшны. Спаренные и счетверенные, смонтированные на турельных установках, приводимые в движение небольшим, но сильным мотором, они легко вращаются на триста шестьдесят градусов и бьют очень кучно и точно. Снаряды взрываются на высоте, даже не встретившись с целью. Разорвавшись невдалеке, они поражают ее своими осколками, имеющими большую убойную силу. Прожекторные лучи тянутся к нам, а по лучу направляется трасса ярко-оранжевых шариков «эрликона», угрожая нас уничтожить.
— Вот гады! — запальчиво говорю я летчице. — Огрызаются еще...
