Страницы из летной книжки - Голубева-Терес Ольга Тимофеевна (читать книги онлайн без .txt) 📗

Мы шли в столовую молча. Нина чуть впереди меня. В такт шагам на ее плече покачивался планшет. В его уголке, захватив на карте кусок моря в добрый десяток километров, — фотокарточка курносой девочки с веселыми глазами, а рядом — фотография мужчины в летной форме. Так уж завелось у летчиц — носить в планшете фотографии своих мужей или женихов, дочерей или сыновей. У Нины карточки мужа и дочери. Я вдруг ощутила острую жалость к этой девочке, которая улыбается мне с Нининого планшета. Ведь она сегодня могла лишиться матери.

— Нина, в полете ты думала о Нонне?

Летчица отрицательно покачала головой:

— Нет. Может, это странно, но я думала только об одном: выполнить задание и возвратиться. А в обстреле — только приборы, только самолет.

За завтраком, как водится, все говорили о прошедшей ночи возбужденно, на понятном только летчикам языке. Заспорили о нашем полете: правильное ли было наше решение уходить из зоны огня с попутным ветром, в тыл врага?

— Иначе погибли бы, — подытожила спор Худякова. — Но какой черт вас занес на те высоты?

— Мы шли по курсу, который получили на земле.

— «По ку-у-рсу», — передразнила она. — А голова у тебя для чего? Для шлема? Или чтоб думала? Прорываться сквозь огонь нужно в одном случае — если противник мешает выполнить задачу. А вам следовало бы обогнуть те высоты.

— Мы шли по наикратчайшей.

— Хороший штурман, — услышала я голос штурмана эскадрильи Дуси Пасько, — от плохого отличается еще тем, что он знает, когда надо рисковать.

«А черт его знает, — с досадой подумала я, — когда надо, а когда не надо. На войне вечный риск...»

— В критических обстоятельствах, — продолжала Пасько, — пусть не покажется тебе это жестоким, стать жертвой куда легче, чем выйти невредимой, победив. При этом жертва всегда выглядит привлекательнее и мертвый герой всегда выше живого. Это слишком горькая истина...

— Ну, а Гастелло, Матросов?

Пасько перебила меня:

— Тоже... сравнила. Там обстановка требовала абсолютно необходимого самопожертвования. То высшее проявление героизма, оно не имеет отношения к гибели неоправданной, ухарской. Прекрасна всегда человеческая победа, а не гибель, торжество разума и воли, а не бессильная жертвенность...

Мое радужное настроение улетучилось. Оказывается, я могла погибнуть сама и угробить Нину.

— Не вешай нос, — ласково сказала Катя Тимченко. — Ошибаются все. Во втором полете ты ведь исправила свою ошибку.

Я с благодарностью посмотрела на Катю.

— Страшно? — шепнула она мне в ухо.

Я смутилась, а Тимченко сказала:

— Ты не стыдись страха, а учись бороться с ним. Каждому человеку страшно, если он, конечно, нормальный, не идиот. Ты думаешь, Ульяненко не страшно? Еще как! А посмотри на нее... — В это время Нина Ульяненко проходила мимо нас. Шла не спеша, легко и уверенно. Улыбаясь, разговаривала о чем-то с Алцыбеевой. — Посмотри, как она держится, и о ней говорят: смелая.

— А ты?

— Чудачка. Кто о себе осмелится так сказать? Я думаю, что заслуга человека — в преодолении. Надо преодолеть природу. Боишься, а иди. Держи в узде свой страх, тревоги, боль, отчаяние... Тот, кто теряет самообладание, сыграет в ящик. К примеру, опять Ульяненко возьми...

Последние дни об Ульяненко много говорили в полку. Накануне она потеряла над целью пространственную ориентировку. Растеряйся Нина хоть на мгновение, и гибель экипажа была бы неминуемой. Долгое время Ульяненко летала штурманом эскадрильи, и, натренировавшись в технике пилотирования в боевых полетах, она попросила командование перевести ее в пилоты.

В том полете Ульяненко по штурманской привычке взглянула, откуда тянутся прожекторы, и потеряла горизонт, ослепла от яркого света. Поставить машину в горизонтальный полет она сумела на высоте 50 метров. Катя неспроста говорила мне о выдержке, спокойствии, смелости Ульяненко. Я уже знала, что меня назначили в ее экипаж.

— Разве по ее виду ты можешь узнать, — продолжала Тимченко, — как бешено стучит у нее, да и у каждой из нас, сердце, пересыхает в горле, дрожат колени? Нет! Вот так надо закалить волю, чтобы страх скрыть за лукавой улыбкой, за уверенным тоном. И ты так сможешь. Тренируйся!

Я поняла: надо повышать мастерство, лучше готовиться к полету на земле. Небо над полем боя — не место для тренировок. То, что сегодня отделались пробоинами, — счастливая случайность. Что же касается страха, то лучший способ его преодолеть — предвидеть худшее и готовиться к нему. Наверное, когда живешь рядом со смертью, которая может тебя сразить в любой момент, становишься сильнее, если внутренне спокойно готов к самому трагическому исходу. Позже я не раз наблюдала, что люди, способные взять себя в руки, способные превозмочь страх, обладают лучшей и более быстрой реакцией при защите, чем люди, подавленные страхом; те как бы парализованы, когда надо действовать, чтобы лицом к лицу встретиться с опасностью или же постараться устранить ее.

День рождения

В полку было суматошно, настроение приподнятое: Голубая линия наконец-то прорвана. Немцы отступают.

— А знаете ли вы, — послышался веселый голос, — что Новороссийск освобожден в день моего рождения? Шестнадцатого!

— Считай, в твою честь, — отозвалась я и, спохватившись, спросила, какое сегодня число.

— Девятнадцатое! — закричали девчонки.

Вот это было здорово: забыть о своем собственном дне рождения. Вспыхнувшая было радость мгновенно погасла. Ну вот пройдет и третий мой праздник незамеченным. Вспомнилось, как в этот день собирались в наш дом гости. Мама с раннего утра пекла пироги. Я особенно любила мясо-капустно-картофельный курник, запеченный в русской печи. У него была такая румяная, хрустящая корочка. У нас не было обычая делать имениннику дорогие подарки. Родственники и друзья дарили сделанное своими руками. Шили ситцевое платье или кофточку, несли свой хлеб-соль или дарили книги, наборы карандашей. И всегда чай с пирогами, музыка, веселые игры, танцы.

Я закрыла глаза и явственно услышала дребезжащий звук патефона. И себя увидела как бы со стороны в кругу танцующих в любимом сиреневом маркизетовом платье с воланами. Оно очень шло мне.

Но это было в другом мире, в другой жизни. Где мостки туда? Какие переходы надо выдержать? Война затянулась, а я — солдат этой войны.

Вечер пах травами. Тишину изредка вспарывали пулеметы, проверяемые вооруженцами. Я прилегла на землю, прислонилась щекой к деревцу. Теплая шершавость коры напоминала мне ладонь мамы. На небе появились первые звездочки. Они мерцали, помаргивая, и казалось, что тысячеглазый мир с удивлением разглядывает происходящее на этой маленькой планете. Я вдруг почувствовала себя беспомощной частичкой в этом необъятном просторе Вселенной.

— О чем задумалась, девица? — бесшумно вынырнула из сумерек Нина Данилова, штурман из нашей эскадрильи, а по совместительству — артистка. Она неплохо играет на баяне, поет, хороший мим и лихо отбивает чечетку.

— Нинка? — обрадовалась я. И тут же жалобно: — Мне сегодня девятнадцать.

— Да ты что-о?.. День рождения — и такая постная физиономия! Золотой возраст — и печаль на лице! Так дело не пойдет. — И, стукнув меня по спине, побежала что-то организовывать, на ходу крикнув, что обязательно в мою честь сыграет.

Я попыталась отогнать мысль о доме, о маме, но не тут-то было. У меня и раньше, в первые дни службы, бывали минуты тоски по дому, уюту, теплу, но вряд ли кто это замечал. Мне было стыдно показывать свою слабость. Я исправно работала, маршировала, изучала оружие, материальную часть, посещала политинформации, ходила в наряды, шутила, смеялась, участвовала в самодеятельности, но то, казалось, была не я. Со временем все вошло в свою колею. Я полюбила наш такой беззащитный и неказистый на вид, но зато выносливый самолет. Даже привыкла летать на нем и делать в ночь по 8 и даже по 12 вылетов, чтобы сбросить бомбы на дороги, по которым идут колонны гитлеровцев, на дома, где размещаются штабы, на железнодорожные станции, где скопились войска, на склады с горючим и боеприпасами, на переправы.