Влюбленный Байрон - О'Брайен Эдна (библиотека книг txt) 📗
А вот чего ни Байрон, ни Греческий комитет предвидеть не могли, так это задержек и противоречивого поведения греческих вождей, слабых, нерешительных, безжалостных. Это были соперничающие группировки и армии неопытных юнцов, которых интересовали только клинки, обмундирование и регулярное питание. «Перекупщиками» называл Байрон этих вождей, у которых сложились своеобразные отношения с правдой — «нет» легко и мгновенно превращалось в «да», и наоборот.
Четыре греческих лидера, якобы объединившихся, имели каждый свои планы. Это были Колокотронис в Морее; Ботсарис, сулиот; бандит Одиссеус, примас Афин; и принц Александер Маврокордатос, который ранее давал уроки греческого Мэри Шелли, а теперь забрасывал Байрона елейными льстивыми письмами.
Там, в Генуе, страдающий от нетерпения Байрон приступает к осуществлению своих планов — на собственные деньги приобретает медикаменты и порох для тысячи человек на два года, нанимает яхту в Леггорне, договаривается со своим генуэзским банкиром, мистером Барри, о чеках на пятьдесят тысяч долларов в купюрах и испанских золотых монетах. Неопытному врачу, доктору Бруно, суждено пребывать в постоянном волнении из-за Байрона и его трех собак. В своей склонности к великолепию он заказал алые военные мундиры с пуговицами, эполетами, широкими кушаками и угрожающего вида шлемами с развевающимися плюмажами для графа Гамбы, Эдварда Трелони и себя самого. Шлемы были сделаны по образцу, описанному в шестой песни «Илиады» — того, что так напугал малыша Астианакса [84], но даже склонный к показному блеску Трелони возражал против них. Спрятанные обратно в розовую картонку, они так и не увидели Греции.
По мере реализации тайных планов встал вопрос, как сообщить о них Терезе. Она будет падать в обморок, рыдать, страдать от новых приступов болезни, она будет умолять его не уезжать или взять ее с собою. И Тереза действительно падала в обморок, рыдала, то голосила, то немела от горя, она не вставала с постели, пока ее, в истерическом состоянии, отец не усадил в карету, отправлявшуюся в Равенну.
Байрон записал в свой отряд неизменно доверчивого графа Гамбу, который все еще болезненно переживал провал восстания в Романье, и Трелони — тот, внешне разделяя энтузиазм Байрона, на самом деле писал Клэр Клермонт (которой, как ни удивительно, сделал предложение), что, оказавшись в Греции, он сам о себе позаботится — так Трелони и поступил, примкнув к бандиту Одиссеусу. Кроме того, с ними были Бенджамин, чернокожий грум Трелони, Флетчер, который предрекал, что они попадут в страну «снарядов и воров», Лега Замбелли, счетовод Байрона, Тита, бывший гондольер, который считал милорда «милым безумцем», доктор Бруно и принц Шилицци, родственник Маврокордатоса, страстный монархист, который польстил самолюбию Байрона, заявив, что греки изберут его своим королем.
Корабль «Геркулес», «типичное корыто», имел форму люльки. Хотя и несколько смущенная тем, что начало путешествия пришлось на пятницу тринадцатого, компания все же ранним утром взошла на борт в Генуе. Под палящим солнцем, без ветра, по совершенно спокойной водной глади они плыли до вечера, когда поднялся шторм. Ветер был такой силы, что судно кренило из стороны в сторону, лошади обезумели и били копытами по стенкам денников. Пассажирам пришлось высадиться на берег, пока искали плотника, чтобы тот починил выгородку для лошадей. Байрон тем временем в элегическом настроении прогуливался по Ломеллини-Гарденс, где некогда совершал верховые прогулки с леди Блессингтон, потом прошелся по пустым залам виллы Солюццо со следами пребывания в них Терезы, включая прядь ее волос, которую он оставил без внимания: эра романтических сувениров закончилась.
Через три дня, 16 июля 1823 года, они пустились в путь. Байрон, «Паломник», как называл его Трелони (в отличие от Шелли, «Паломника вечности»), был в дурном настроении, которое улучшилось, только когда они зашли в Леггорн и он получил панегирические стихи от Гёте, его «господина», хотя рядом не оказалось человека, способного перевести их с немецкого. Тем не менее Байрон заперся в каюте, чтобы в письме выразить свое почтение «прославленному мэтру» Веймара, прося прощения за торопливую прозу — вокруг спешка и суматоха, он сейчас на пути в Грецию в надежде, как он выразился, оказаться хоть немного полезным «борющейся стране».
Пустые дни заполнялись маленькими развлечениями. Он боксировал с Трелони, фехтовал с Гамбой, стрелял из пистолета в чаек, купался, когда море было спокойным, днем придерживался своего скудного рациона — сыр, огурцы и сидр, по вечерам — немного грога. Когда они проплывали мимо Стромболи и дымящегося склона Этны, он оставался на палубе всю ночь, проникаясь красками и атмосферой для последней главы «Дон Жуана». Впрочем, поэзия была вскоре заброшена. Он признался Трелони, что если смерть в виде пушечного ядра настигнет его в Греции, то он будет приветствовать ее и просит развеять его прах у скалистого острова Майна на юге Пелопоннеса, на что Трелони заметил, что останки Байрона будут затребованы для Вестминстерского аббатства [85].
Третьего августа они прибыли в Аргостолион, главный порт Кефалонии, с его белыми домиками на фоне голых бурых гор. Увидев вдалеке Морею, Байрон пришел в радостное возбуждение — «одиннадцать лет горечи» теперь с плеч долой. Капитан Питт Кеннеди, секретарь английского дипломатического представителя полковника Нейпира, поднялся на борт корабля приветствовать Байрона и его спутников. Полковник Нейпир, сказал он, готов оказывать им всяческое содействие, хотя и будет демонстрировать нейтралитет, поскольку Ионические острова, находившиеся под британским протекторатом, были нейтральны и не выступали на стороне греков. Новости, однако, были не вдохновляющими. Греки были робки в военных действиях и прятались в горах; турки вернули себе побережье и имели подавляющее превосходство на море.
Греческие вожди соперничали, нанося друг другу предательские удары; объединяла их всех только нужда в деньгах. Так как займы через Греческий комитет задерживались, Байрону пришлось дать еще денег Маврокордатосу, чтобы снарядить эскадру для нападения на турок с моря. Он утверждал, что потратил больше денег на греческое восстание, чем Бонапарт на итальянскую кампанию.
Пребывание в Кефалонии, которое должно было занять несколько недель, растянулось на пять месяцев. Байрон писал в Греческий комитет в Лондоне и объяснял задержку, маскируя свое огорчение словами: «Лучше играть на стороне угнетенных народов, чем за карточным столом». Его окружали чудный блеск луны, лазурь вод, лазурь небес… Скромные победы греков — принц Александер Маврокордатос рискнул выйти в открытое море и захватил турецкое судно с двенадцатью орудьями, но, по словам Байрона, это были «не совсем Фермопилы».
Он решил снарядить экспедицию на Итаку. Она включала девятичасовое путешествие на мулах по невыносимой жаре через весь остров до Айя-Эффимии и плаванье на яхте по проливу до Итаки. Питаясь инжиром и вином и распевая песни на манер воинов Гомеровой армады, они прибыли на легендарный остров со своими постелями и сундуками и с более сложной постелью самого Байрона, так как решили, что будут спать в пещерах и не воспользуются гостеприимством английского губернатора. Там Байрона поразили отнюдь не живописные Гомеровы руины, не гроты с нимфами, не та дребедень, что во множестве предлагается английскими антикварами, а ужасающие следы, оставленные войной. Остров кишел греческими беженцами, лишенными крова, бедствующими, взывающими к нему о помощи; их стенания были столь жалобны, столь сильны, что Байрон оставил британскому дипломату Ноксу деньги, чтобы тот распределил их среди нуждающихся. Он спас семью Чаландритсанос, вдову с тремя дочерьми, отправив их в Кефалонию за свой счет. Пятнадцатилетний Лукас, сын вдовы, в то время проходивший военную подготовку в горах, позднее нашел Байрона и стал предметом его «любви, непостижимой любви» — именно так описывал Байрон подобную болезнь в Венеции в 1816 году.
