Влюбленный Байрон - О'Брайен Эдна (библиотека книг txt) 📗
Чувство чести, упрямство, некоторая привязанность к этим мошенникам-грекам и ответственность по отношению к комитету в Лондоне удерживали его здесь. Он утверждал: «Я буду рядом с греками до последнего лоскута, до последней рубашки». Он ненадолго воспрянул духом, когда после задержки в шесть месяцев пришло известие, что прибывает якобы известный пиротехник мистер Пэрри и его команда. Мистер Пэрри должен был доставить всевозможные образцы оружия уничтожения, которые могли бы пригодиться в «лаборатории», которую он собирался создать, как и наладить изготовление ракет Конгрива [88]. К сожалению, Пэрри никогда и близко не видел эти ракеты, он был простым чиновником в Гражданском департаменте Вулича, и ни он, ни Байрон, ни члены Греческого комитета не подумали о необходимости снабдить «лабораторию» необходимыми материалами. Пэрри ссорился буквально со всеми, но, к большому раздражению полковника Стенхоупа, Байрон с ним подружился. Они вместе по вечерам пили бренди, и Пэрри, «грубоватый толстяк», угощал Байрона «кабацкими историями» и сплетнями из английской жизни.
Тринадцатого февраля авангарду под командованием графа Гамбы было приказано выступить к Лепанто. Байрон со своим отрядом должен был на следующий день последовать за ним. Но вмешалось предательство. Колокотронис, узнав об их намерениях, пришел к выводу, что, если Лепанто будет взято, его соперник Маврокордатос возвысится, а его собственный авторитет будет подорван. Он послал в Миссолунги небольшую группу сулиотов из Пелопоннеса, чтобы те сеяли смуту среди сулиотов Байрона и убеждали их не сражаться. Солдаты Байрона взбунтовались и заявили, что не будут выступать, пока им не повысят жалованье, после чего потребовали, чтобы несколько военных были повышены до рангов генерала, полковника и капитана. Но и после того, как эти требования были удовлетворены, они не выказали готовности штурмовать каменные стены и рисковать жизнью, чтобы отвоевать обветшалую венецианскую крепость, в которой их не ждала большая добыча. Байрон почувствовал себя преданным этой кучкой мошенников, он сказал, что умывает руки, и только после настоятельных уговоров и просьб одного из вождей согласился сформировать новый отряд, но не столь многочисленный. План захвата Лепанто был отложен, а момент упущен.
«Вулканический нрав лорда Байрона», как определил его Пьетро Гамба, привел поэта в состояние такого волнения, что на следующую ночь Гамба нашел Байрона лежащим на диване в едва освещенной комнате, раздавленным и сломленным. Через какое-то время он приподнялся, выпил немного бренди с яблочным соком и, по словам Пэрри, внезапно изменился в лице. Байрон встал и тут же рухнул, на его губах выступила пена. Он так сильно бился об пол, что Пэрри и Тина должны были его удерживать, пока доктор Бруно и доктор Миллинген, который к тому времени присоединился к его команде, дискутировали, был ли это апоплексический удар или приступ эпилепсии. В этот момент в комнату ворвался посыльный и сообщил, что сулиоты отправились в город захватить оружие и боеприпасы на складе; все в ужасе бросились туда, оставив Байрона одного. Сразу же вслед за тем в комнату Байрона вошли двое пьяных немецких солдат, которые и подняли ложную тревогу, будто захвачен склад. С криками, размахивая руками — все это можно было принять за галлюцинацию — они объявили, что теперь Байрон находится в их власти.
Потом последовало то, что он назвал «странной погодой и странными происшествиями». Маленькая гражданская война между горожанами и солдатами Байрона разразилась в Миссолунги, когда солдат-сулиот, взявший маленького мальчика посмотреть арсенал, затеял ссору со швейцарским офицером, достал ятаган, отрезал швейцарцу руку и выстрелил в голову. Он был арестован, но его соотечественники, узнав об этом, собрались и грозились спалить все здание, если его тут же не отпустят. Механики Пэрри, хотя и не он сам, бросились наутек, так как не привыкли к «такой резне»; а через несколько дней произошло землетрясение, на которое солдаты и горожане ответили пальбой из ружей, — так дикари, сказал Байрон, вопят при лунном затмении. Стены дрожали, трясло весь город, люди качались, как пьяные. Байрон, отвергнутый любовник, метался по опустевшему дому в поисках Лукаса. Именно ему было посвящено последнее стихотворение Байрона, строки, не менее трогательные и впечатляющие, чем те, что он посвятил Мэри Чаворт, Августе или Терезе. Несмотря на все его самодовольство и браваду, настоящей темой Байрона была любовь:
Осталась еще одна, последняя, измена на этом театре войны. Один из греческих вождей, Георгиос Караискакис, объединил свои силы с ренегатом, сулиотским лидером Джавеллой, который в отместку за какую-то обиду, нанесенную ему греческими моряками, решил осадить город, парализовать армию Байрона и, самое важное, — вбить клин между ним и Маврокордатосом. Они захватили заложников, заняли форт у входа в лагуну, где к ним присоединился турецкий флот, в результате чего в городе воцарилась анархия, горожане забаррикадировались в собственных домах, боясь резни, и обратились к Байрону за помощью. Власти арестовали подозреваемых и захватили документы, которые нашли прямо в том же доме, где жил Байрон. Некто Константине Вальпиотти признался, что он и Караискакис в предательском союзе с турками составили заговор с целью оккупации Миссолунги совместными силами, смещения временного правительства и захвата Байрона как заложника. Казалось, Байрон сам призывал все эти беды, так как однажды назвал себя «старательным кормчим собственных несчастий».
Чтобы развеять панические настроения горожан, с блистательным пренебрежением к турецкому флоту — как и к самой судьбе, — Байрон решил проехать по городу во главе живописной процессии. Она состояла из пехотинцев и кавалеристов в белых топорщащихся юбках, с плюмажами и ружьями; Лукас ехал в красном мундире, сам Байрон — в зеленой куртке; народ приветствовал их криками и провожал за пределы северных ворот. Через несколько недель эти же люди будут просить хоть какую-то частичку «благородного тела» своего знаменитого лорда, чтобы поместить ее в церковь Святого Спиридония.
Его последнее письмо Терезе было сдержанным: «Пришла весна — сегодня видел ласточку, и пора бы — слякотная зима надоела… Я не пишу тебе в письмах о политике, это было бы слишком скучно, но больше и писать-то не о чем, кроме нескольких очень личных историй, которые я оставлю для viva voce [90], когда мы встретимся».
Застигнутый ливнем, когда они с Гамбой скакали в оливковой роще за стенами Миссолунги, он вскоре свалился с простудой, которую лечили горячими ваннами и касторовым маслом. Через несколько дней лихорадка усилилась, и послали еще за двумя докторами — Лукасом Вайя, который когда-то лечил Али-пашу, и Трейбером, хирургом артиллерийской бригады. Врачи разошлись во мнениях, был ли это ревматизм, тиф или малярия. Согласились лишь на том, что больному следует пустить кровь, что они и делали неоднократно. При этом ланцет иногда проходил слишком близко к височной артерии, так что кровь невозможно было остановить. Пэрри изо всех сил старался воспрепятствовать действиям врачей, а Байрон в бреду выкрикивал: «Закройте вены! Закройте вены!»
