Реквием (СИ) - Единак Евгений Николаевич (лучшие книги .txt) 📗
Школа, сельский клуб неприкаянно пустые. Школу оптимизировали несколько лет назад, о чем я писал. Оптимизировали… Это от лукавого. Уничтожили! Так точнее…
Вспомнилась, знакомая со времен детства, старая расхожая циничная украинская присказка:
— Чому бiдний? Бо дурний. Чому дурний? Бо бiдний. (Почему бедный? Потому, что дурак. Почему дурак? Потому, что бедный!)
— Почему в моем селе нет школы? Потому, что нет детей. Почему в селе нет детей? Потому, что нет школы!
С трудом удалось подсчитать количество детей. Цифра впечатляет. На два села — Елизаветовку и Боросяны 77 детей до 18 лет! Это на два села!
Сохранились детские ясли-сад. За последние пять лет с 2013 года в обоих селах родились 20 детей. Вспоминаю… На начало пятидесятых за минувшие, после минувшей войны, пять лет, начиная с моего года рождения, на свет появились ровно 100 детей. Показательно? Не побоюсь повториться. До семи лет было 137 детей! До 14 — 224! Сравните! Тогда-то и построили двухэтажную каменную, на вырост, мою школу!
…
Я тихо еду вдоль села. Я узнаю и не узнаю, так знакомые мне с детства, дворы, дома, пристройки, гаражи… Колодцы, заборы, ворота, калитки. Перекинутые через придорожные кюветы, мостки. Часто останавливаюсь. Записываю. Мой ассистент, экс-директор совхоза, пенсионер Валерий Иванович Тхорик помогает уточнять принадлежность усадеб, кто живет в домах: наследники, купившие. Купивших разделяю на аборигенов — моих земляков и пришлых из других сел. Уточняю: из каких? Подсчитываю количество пустующих и срытых, разрушенных усадеб. Записываю…
Ловлю себя на том, что часто отвлекаюсь. Голос Валерия Ивановича доносится глуше, словно издалека. Бывает, перестаю улавливать смысл сказанного. Тихо двигаясь по сельской улице, переношусь в далекие годы. Проезжаем мимо бывшей широкой усадьбы Артема Гудымы. Здесь я носился по двору с его внуками, моими троюродными братьями, Женей и Васютой. Веселая дворняга по кличке Разбой с своем охотничьем азарте хватает наши голые икры… Вон там стояла древняя груша, с которой свалился в своем детстве отец Васюты, Иван Артемович. В селе его называли Ваня, с ударением на «Я».
Вот подворье братьев Брузницких. В бросовом доме старшего — Александра, репрессированного после войны, были ясли-сад. Во дворе, за широкими горизонтальными досками забора, мы играли в детские немудреные игры. Под орехом стояли, пахнущие смолой, недавно сбитые в колхозных мастерских, низкие столики и скамейки. Там мы обедали. Оттуда я вынес убеждение, что все детские ясли непременно должны пахнуть, зажареным на ароматном подсолнечном масле, луком.
Чуть ниже, в дворах напротив, два колодца. В колодец дяди Миши Кордибановского с моей головы свалилась новая, сшитая двоюродным братом Штефаном, кепка. Опустив в колодец ведро, мы долго вылавливали мой головной убор. Вытащенную кепку, предварительно выкрутив, я одел на голову. До вечера моя кепка высохла, даже стала чище. Только размокший козырек превратился в два бесформенных комка сбившегося картона.
Колодец напротив, во дворе Кугутов. В одиночку спустившись на цепи за воробьятами, я сорвался и свалился в ледяную воду. Выбрался сам. Со мной ли это было? Сейчас я бы не выбрался…
Наше бывшее подворье. В памяти всплывают слова поэта:
— Nu se vinde casa parinteasca… (не продается отчий дом…).
Выходит, я предал. Всплывают спасительные мамины, сказанные перед самой кончиной, слова:
— Как только мы уйдем, продайте! Сколько дадут, не торгуйтесь. Потеряете больше… Без хозяев все будет разрушаться без пользы. В доме должны жить люди.
Год я не продавал. Не хотелось лишаться родительского гнезда, огорода. А потом убедился, что моя мама, как всегда, была права…
Молодые переселенцы-молодожены из Мошан купили наш дом. Потом соседский. Обе усадьбы отделены от улицы сплошным полутораметровым, бордового цвета, рифленным забором.
Вспоминаю рассказы бабы Софии. Когда-то это была большая усадьба моего прадеда Прокопа Единака. На разделенных половинках усадьбы построились братья Единаки: мой дед Иван с бабой Софией и его младший брат Яков, женившийся на родной сестре моего деда по матери Мищишина Михася — Екатерине. Позже Яков продал усадьбу Симону Паровому, а сам построил дом на долине.
После смерти первой жены Ефросиньи Симон ушел жить в дом второй жены Анны Ткачук, оставив подворье дочери Любе, вышедшей замуж за Суслова Михаила. Сусловы, переезжая в Дондюшаны, продали дом Ставничам. После смерти родителей Галя Ставнич продала дом молодоженам. Так, нечаянно, подворья воссоединились, как и сто лет назад, в одну широкую бывшую усадьбу Единака Прокопа, моего прадеда. Судьба?
Веранду, возведенную в пятьдесят шестом, убрали. Широкое крыльцо. Козырек. Потом замечаю, что все окна и двери заменены на современные пластиковые, термо-звуко-защитные. Несмотря на дневное время, комната освещена. Над дымоходом завитушками струится дым. Дом живет. Дышит. В нем живой дух. Трое детей…
Вспоминаются мамины слова:
— В доме должны жить люди…
— Хай щастить! — проносится в голове, почему-то на украинском. — Удачи! Пусть вам повезет!
Проезжаю место, где был колодец, из которого мы когда-то брали воду. Франкова кирница… Ее потом засыпали. Сейчас ничто не напоминает, что тут стоял колодец. И в этом колодце плавала одна из моих многострадальных фуражек. Попутно вспоминаю, что таких колодцев в селе было три.
Чувствую деликатное прикосновение справа. Это Валерий Иванович… Смотри на меня как-то странно. Наверное, я кажусь ему странным. Не отвлекаться! Едем дальше. На долину.
В самом низу, там где кончается село, замерзшие колеи в виде кольца после разворота автомобилей. Когда-то мы, собравшись в предвечерье на бульваре у клуба, сидя на скамейках, мечтали, что в этом месте вот так будет выглядеть разворот нашего сельского трамвая. Только вместо продавленных колесами в грязи канавок должны быть блестящие рельсы…
При развороте взгляд помимо воли останавливается на горбу, с которого в моем детстве ребятня каталась на санках и лыжах. Горб стал пологим, появились несколько оползневых участков. Да и кататься некому. Все дети в интернете. В лучшем случае в «Одноклассниках».
На пологой вершине горба была колхозная ферма. Потом ферму построили на месте вырубленного виноградника. Сейчас на месте животноводческих помещений плоские развалы, кусты шиповника.
Едем обратно. Подсчитываем усадьбы другой стороны улицы. Опять: обжитые наследниками, купленные и опустевшие дома. По главной улице села насчитал девять срытых усадеб. Остались только бугры развалин. Гнетущее ощущение оставили в душе разрушенные усадьбы моего деда Михася и Петра Яковлевича Единака. Там, на косогоре двора, я играл с его сыном, моим ровесником и троюродным братом Броником Единаком. Об оставленной позади, заросшей кленовыми зарослями, дедовой усадьбе стараюсь не думать…
…
Что мы имеем в сухом остатке? Против 206 усадеб в начале пятидесятых, на сегодняшний день мы насчитали 241 усадьбу. В пятидесятые и шестидесятые интенсивно строились частные дома колхозников, уплотнялись усадьбы. Плюс 36 усадеб, застроенных в восьмидесятых, на новой улице села «Малиновке».
Мы подсчитали. В 110 домах (около 40 %!), включая «Малиновку,» проживают наследники и родственники, проживавших там в пятидесятые, моих односельчан. 27 домов были куплены и заселены односельчанами, в основном молодыми семьями. 52 усадьбы куплены жителями окрестных сел. 80 домов (28 %) пустуют!
На начало 2018 года в моем селе проживают 528 человек. На триста тридцать селян меньше, чем было в начале пятидесятых… 248 мужчин, 280 женщин. 434 украинца, 79 молдован, 15 русских, 1 гагауз. Не вижу ничего негативного и предосудительного в увеличении числа молдаван, титульной нации Молдовы. Наоборот…
В шестнадцать лет плопским сельсоветом мне была выдана справка для получения паспорта. В справке ошибочно было указано, что я молдаванин. Я получил паспорт. В графе национальность было написано: Молдаванин. С тех пор я ничего не менял. И не жалею. На этой земле, под этим небом я родился. Со многим, что происходит сегодня, я не согласен. Но это — судьба!…
