Реквием (СИ) - Единак Евгений Николаевич (лучшие книги .txt) 📗
Уже через несколько лет после переселения с Подолья мои земляки стали заключать браки с жителями окрестных сел. Больше из Плоп. Не вижу ничего плохого в том, что в селе растет число, переселившихся из других населенных пунктов людей. Не вижу ничего предосудительного и в межэтнических браках. Немецкие корни Фонвизина, африканская кровь Пушкина, шотландские предки Лермонтова, немецко-шведский замес Блока не помешали им и многим другим стать пронзительными патриотами России.
Однако, плохо, что село не прирастает коренными жителями. Наоборот… Катастрофически уменьшаются в количестве и навсегда исчезают, довольно распространенные в прошлом, привезенные с Лячины, фамилии: Адамчуки, Бенги, Брузницкие, Бойко, Бураки, Горины, Вишневские, Гудымы, Гусаковы, Довгани, Единаки, Жилюки, Загородные, Калуцкие, Климовы, Кугуты, Гормахи, Кордибановские, Лучко, Мищишины, Натальские, Навроцкие, Научаки, Олейники, Паровые, Пастухи, Ставничи, Сусловы, Суфраи, Ткачуки, Твердохлебы, Тимофеевы, Тхорики, Чайковские, Хаецкие… Практически все, перехавшие с Подолья, кланы… Внуки и правнуки первых переселенцев разъехались по всему Советскому Союзу. От Ленинграда и Риги до Камчатки, Сахалина и Владивостока.
Самый последний телефонный справочник по району издан в 2007 году, ровно десять лет назад. Просматриваю уточненный список телефонных абонентов. Многие мои односельчане, носители старых елизаветовских фамилий, ушли в мир иной. Тем не менее считаю и их. Исконно елизаветовских фамилий — 32. Других, в разное время появившихся в селе фамилий — 49. Из числа последних, переселившихся в мое село, у многих стационарного телефона нет. Стала модной и практичной мобильная телефонная связь.
Пустынная улица. За все время поездки в оба конца села мы встретили не более четырех-пяти человек. Многие мои земляки работают в России.
Большие деревья, особенно пирамидальные тополя, акации и клены, вырублены. Потом вспоминаю: прошло более пятидесяти лет. Деревья тоже стареют. Умирать стоя деревьям не дают люди. Старые массивные деревья идут на дрова. Дешевле угля и газа.
В асфальте появились глубокие колдобины. Стали преобладать черно-белые и серые тона. Может потому, что зима бесснежная? Мало ухоженных дворов. Несколько новых сплошных, закрывающих дворы, заборов. Редкие обновленные крыши, еще реже — современные пластиковые окна и двери.
Когда-то в моем селе любили красить дома. Чаще всего это был открытый, веселый зеленый или салатовый цвет. Многие белили дома известью с синим камнем (медным купоросом). Наружные стены, сливаясь с небом, казались бирюзовыми. А сегодня?
Сегодня вижу покосившиеся дымоходы, поросшие лишайником старые шиферные крыши. Поросли клена и акации в заброшенных дворах. Облезлая краска на потрескавшихся обшарпанных стенах, перекошенные, с облупившейся краской, тусклые пустые окна. Обмелел, превратившись в, заполненную мусором, канаву, когда-то глубокий овраг у Маркова моста.
Где ты, мое село?!
Проклятие навязчивых сновидений
Сон первый Адаб
Весна 3174 года от сотворения мира (2334 год до н. э.). У подножья гор в самом начале еще совсем небольшой речушки Мурата (Восточный приток Евфрата), раскинулась узкая полоса длинной извилистой долины. Плодородные земли, теплые зимы и вечная зелень приютили на этой узкой полосе кланы хурритских и шумерских племен, бежавших от истребления аккадцами из других областей обширной территории нынешнего армянского нагорья.
Строго на восход на фоне голубого неба отчетливо видна далекая вершина большого Арарата. Малый Арарат почти всегда скрыт туманной дымкой за множественными острыми вершинами безжизненных горных массивов. Стремительный Мурат в этом месте несет свои прозрачные воды туда, где в конце дня скрывается солнце.
Город расположен длинной полосой на левом берегу Мурата. Дома, прилепленные к отвесному берегу изначально строились на каменной, тянущейся вдоль реки, террасе. Во время самых бурных разливов помутневшие потоки Мурата едва доходят до половины обрыва. Единственная улица многочисленными извилистыми тропками выходит на зеленую долину вдоль реки. На пастбищах пасся тучный скот. Ежегодно, заливаемую в начале лета часть прибрежной долины, занимали посевы. Раньше всех колосящийся ячмень, сеяли осенью, и выше, у самого обрыва.
В центре города на самом берегу, у подножья отвесной скалы расположилась школа. Первые школы в Междуречье именовались «домами табличек» (по шумерски — Эдубба), от названия табличек из глины, на которые наносилась клинопись. Письмена вырезались деревянным резцом на сырой глиняной плитке, которую потом обжигали.
Единственная, пологом свисающая, сплетенная из гибкой лозы дверь. Верхнее освещение. Свет проникал через щелевидный, расположенный под кровлей проем по периметру помещения. Щель была забрана тонкой решеткой из гибких прутьев. Решетки плели и вмазывали в стены, добытым в горах, молотым алебастром. Сами решетки служили надежной защитой от птиц, считавшихся издревле предтечей несчастий и стихийных бедствий.
Задняя стенка была заставлена множеством полочек из лозы. На полках в строгом порядке по темам были расставлены глиняные таблички, на которых клинописью нанесены тексты с шумерской мудростью, текстами, счетом и рисунками карт.
Выпускников школы называли сыновьями Эдубба прошлых дней. Таблички для обучения изготавливали из глины большие братья — ассистенты Уммия (глава, отец эдубба — директор школы). Во дворе школы лежал плоский белый валун, на котором восседал староста Эдубба, следящий за посещаемостью и успеваемостью сыновей школы.
В центре, окаймленного каменной изгородью, двора школы лежал огромный плоский камень. Поверхность его была отесана и отполирована так, что яйцо, расположенное в любом месте камня оставалось неподвижным. На камне закреплен мраморный, тщательно отполированный, шар идеальной формы. В верхней половине шара было высверлено отверстие, в котором был запрессован тонкий, остроконечный бронзовый конус.
Острие конуса было направлено в сторону точки на небе, где в момент верхнего летнего солнцестояния ровно в полдень находилось светило. В такие недолгие мгновения солнце освещало весь конус равномерно со всех сторон. Достаточно было солнцу незначительно отклониться в сторону заката, чтобы противоположная солнцестоянию поверхность конуса оказалась в тени. При движении солнца по небосклону появлялась вытягивающаяся и удлиняющаяся тень конуса. Тень острого конца конуса указывала время.
Каждые такие часы мастера строили, как минимум, полтора-два года. Вначале высекали плоский камень. По специальному, строго очерченному, идеальной формы круглому, изготовленному из широкой кедровой доски, лекалу, высекали каменный шар. Потом начиналась самая трудная и ответственная часть работы. Жрец, владеющий тайной времени, перед началом летнего солнцестояния руководил установкой шара.
Помощники устанавливали и закрепляли шар таким образом, что острие бронзового конуса было направлено на светило точно в полдень. Изо дня в день, не отрываясь, жрец следил за движением конца тени конуса и насекал на мраморе циферблат часов. Для каждого месяца по тени конуса насекали свой отдельный, открытый книзу, овал циферблата. Все это сооружение носило название «гномон» — солнечные часы древней Месопотамии.
Анализ представлений, связанных с измерением времени, позволяет пролить свет на астрономические познания жителей Древней Месопотамии. В IV–III тыс. до н. э., в так называемый шумерский период, в Месопотамии в административном управлении, хозяйственной и культурной жизни применялись три временные единицы: день, месяц и год. Астрономические наблюдения небесных светил — Луны и Солнца — играли важную роль в их определении.
Сутки определялись как временной промежуток между двумя последовательными заходами Солнца. Восход солнечного божества между двух гор изображался позднее на некоторых старо-аккадских печатях. (Возможно имеет место описание восхода солнца между вершинами Большого и Малого Арарата (Прим. автора).
