Реквием (СИ) - Единак Евгений Николаевич (лучшие книги .txt) 📗

Окидывая взглядом прожитое, по новому вижу мое село, моих сверстников и ребят старше нас, которым выпала нелегкая доля родиться и расти в самое кровавое и жестокое время — в войну. По новому вижу судьбы и характеры детей войны. В процессе написания главы я поймал себя на том, что в детстве, бывало, завидовал приволью сверстников, живущих без отцов.

Скорее всего не было у ребят, потерявших отцов на фронте, той воли, о которой мечтал я. Это была моя иллюзия. Оставшиеся без отцов, большинство детей войны, в отличие от меня, с раннего детства знали нужду и цену куску хлеба. Они вырабатывали в себе другую волю, волю к победе над собой, скорее всего, не отдавая себе в этом отчета.

Много лет назад я был в гостях у одного из старейших педагогов района, в прошлом учителя младших классов. Еще не кончилась война, а он, будучи грамотным, без педагогического образования начал свою педагогическую деятельность в «Ликбезе». Потом закончил заочно-очное отделение Сорокского педагогического училища. Сидя за праздничным столом, накрытым в честь приезда детей и внуков старый педагог на пенсии рассказывал:

— С сорок пятого года у меня было много выпусков учеников с первого по четвертый класс. За пятьдесят лет через мои руки и перед моим взором прошло более трехсот детей, которым я вложил в руку ручку, научил писать и считать. Я заложил первый камень в фундамент их воспитания и образования. Уже на пенсии, однажды зимой в бессоннице мне пришла в голову странная мысль, заставившая меня встать и пройти в другую, нетопленую комнату.

— Выдвинув огромную шуфляду платяного шкафа, я взял, ежегодно сшиваемые мной, тонкие ученические тетрадки. Там были списки всех моих учеников с сорок пятого года. Я подсчитал: среди моих «выпускников» четвертого класса, которых я учил первые четыре года, не было ни одного, который бы во взрослом состоянии, за что-либо был осужден и сидел в тюрьме. У других педагогов, в том числе и с высшим образованием, были. А у меня ни одного.

Я вспомнил старого УЧИТЕЛЯ и подсчитал:

Среди детей погибших отцов — моих земляков нет ни одного случая конфликта с законом. Я проанализировал: В моем селе и окрестных селах к суду привлекались известные мне взрослые, детство которых прошло либо с отцами, либо в неполных семьях, которые распались из-за ухода, предательства отцов. Другими словами — ничего нового: ряды осужденных пополняют взрослые с педагогической запущенностью в детстве.

Среди моих земляков, детей погибших на войне отцов из 35 человек:

— С высшим образованием — 8

— Со средним специальным образованием — 13

— С неполным средним образованием — 14 человек.

Из них: 5 управленцев, 4 инженера, 4 педагога, 2 медработника, 8 механизаторов, строитель, железнодорожник, бухгалтер, электрик, торговый работник, киномеханик.

Самый бедный год в Елизаветовской демографии военных лет — сорок пятый. Объяснимо. Во второй половине сорок четвертого практически всех мужчин села призвали на фронт. В последнем году войны в Елизаветовке, повторяю, родились всего лишь трое детей. Сорок шестой — это мой год. В том году нас было одиннадцать. Сорок седьмой — 22. Сорок восьмой — 24. Сорок девятый — 23.

Родились мы, послевоенные дети, только благодаря тому, что наши отцы вернулись с той войны живыми.

Жизнь продолжалась. В девяностых мой покойный отец говорил:

— Было очень трудно. Была война… Разруха. Голодовка. Белый хлеб мы увидели не сразу… Но было очень легко… на душе. К каждому празднику в газетах и по радио объявляли об очередном снижении цен. Впереди была жизнь. Рождались дети. Село строилось. Построили клуб, правление… Построили школу… Дети учились бесплатно. Впереди всегда что-то светило. А сейчас…

Мой отец смолкал. Склонял низко голову. По своему обыкновению медленно, из стороны в сторону, крутил головой…

Сейчас за последние вместе взятые пять лет в Елизаветовке и Боросянах, входящих в одну комунну, по данным примарии родились:

2013 год — 3

2014 год — 5

2015 год — 3

2016 год — 4

2017 год — 5 новорожденных. Итого 20. За пять лет на два села — неполный класс! Для сравнения: в сорок четвертом, в разгар войны село приросло 16 новорожденными! Вспомните первые послевоенные годы!

Вместо отца позволю себе закончить:

— Необъявленной каждому из нас войне конца не видно.

Ностальгия

Два года назад я закончил первую книгу «Вдоль по памяти. Бирюзовое небо детства». Казалось, авторское мое тщеславие было удовлетворено. Мой литературный первенец получил признание, еще не будучи изданным. Помещенная в интернет, книга за неполный год набрала свыше одиннадцати тысяч посещений. Сорок семь глав. 624 страницы. А начав писать, я рассчитывал выйти на гора с книгой хотя бы до двухсот страниц.

На семейном совете было принято решение издать написанное. Основная нагрузка легла на мою старшую внучку Оксану, которой на тот момент едва исполнилось четырнадцать. Компьютерная верстка и техническое редактирование книги проглотили ее летние каникулы. Но, кажется, она не казалась расстроенной.

Вместе с удовлетворением — ощущение внутренней выхолощенности. Образовался душевный вакуум, который нечем заполнить. В который раз перечитываю. Многое нуждается в правке. По ходу устраняю ошибки. И, вместе с тем, каждый раз удивляюсь. Это я осилил? Каждый раз меня посещает одна и та же утешительная мысль. Успел! Во время! Сейчас бы я такое не выдал. Какая сила подарила мне эту фразу, абзац, идею?… И вот, куда-то кануло вдохновение. Опустошился! Писать больше не о чем… Все!

А завтра была война… Через год после нее родился я. Тогда война была так далека… Мне уже за семьдесят. Чем старше я, чем дальше от войны во времени, тем явственнее я ощущаю ее гарь. Накатило! И вот позади целый раздел «Шрамы на памяти». О войне. И не только… Потом опять пустота. Кажется все… Потом взорвался «Марков мост». А затем… Еще и снова… Вдохновение, как любовь… нечаянно нагрянет… Еще двадцать шесть глав. Раздел «Проклятие навязчивых сновидений»… Шесть глав. И после каждой… Все! Выложился! Пусто… А потом снова накатывает.

…

Мысли все чаще возвращают меня к моему селу. Как принято говорить, к моей малой Родине. Люблю ли я мое село? Люблю ли я своих родителей? Люблю ли я своих детей?

В далекие годы детства я знал мое село, как говорят, наизусть. В конце пятидесятых в моем селе, в основном, исчезли небольшие глинобитные хатенки первых переселенцев. Высокие соломенные крыши, низко нависающие стрехи, маленькие перекошенные подслеповатые оконца. По центру сплошная дощатая дверь.

Безымянная речка вдоль села в те годы ушла вглубь грунта, дома стали строить в нескольких метрах от единственной улицы. Сами дома стали выше, окна больше. Остекленные входные двери, веранды, над крыльцом ажурные козырьки. Шиферные и жестяные крыши. Цельно-сварные, тщательно крашенные каждой весной, заборы. Чуть позже во дворах появились гаражи.

Во второй четверти пятьдесят восьмого, когда я учился в шестом классе, мы перешли в здание новой двухэтажной школы. Новогодняя елка из тесного сельского клуба перекочевала в просторное высокое помещение спортзала. Тогда казалось, что так будет всегда…

В девяностых, через сто лет после переезда с Лячины, вновь возвращаюсь мыслями в мое село, которое я покинул в шестидесятом. Тогда, в начале девяностых, стали строить сельский храм культуры.

А назавтра снова началась война. Необъявленная… Дом культуры так и не достроили. Приезжая в село, вижу: недостроенные стены все ниже и ниже. Каменные, железобетонные блоки и панели перекрытий загадочно исчезали. На месте будущего дворца культуры выросло здание первой, за сто лет существования села, церкви.