Беседы с Майей Никулиной: 15 вечеров - Казарин Юрий Викторович (лучшие книги читать онлайн .TXT) 📗
вориться. Она не может нам пойти навстречу, мы должны ее принимать
такой, какая она есть. Таким образом мы со своей земли получим что-то,
прокормимся и выживем, если мы будем греть ее своим телом, обливать-
ся слезами и потом. Тогда мы получим свою пайку.
Ю. К.: Причем не три пайки, а одну.
М. Н.: Для того чтобы мне прокормить свою семью, я должна не
такой участочек, как, скажем, в Турции обрабатывать, а громадный ку-
сок земли. Сельскохозяйственный сезон у нас – три месяца, а на Среди-
земноморье и почти на всем юге Европы – десять месяцев. А у нас три.
За эти три месяца мы должны все это перепахать, окучить, полить потом
и кровью…
Ю. К.: Уберечь!
М. Н.: Уберечь от всяких насекомых, от животных, убрать урожай.
Вспомним наши пословицы: делу – время, потехе – час; долго запрягает,
да быстро едет и все такое прочее, потому что зима у нас девять месяцев,
мы можем лежать на печи. Вы обратили внимание, товарищи, что штур-
мовщина – это наш национальный способ работы. Все учат к экзамену
в последнюю ночь. Это нормально, потому что это наш национальный
способ жить. Более того, обратите внимание, мы были очень к селу при-
вязаны, мы нашли с ним единство, контакт и союз, в XX веке и в конце
XIX-го Россия кормила хлебом всю Европу. И это держалось до тех пор,
пока не убили, пока не разорвали эту связь.
Так вот, возвращаясь к госпиталям. Нас никто этому не учил, мы все
делали сами. Умирало огромное количество людей, особенно в первый
год. Их, видимо, хоронили ночью, как мне рассказывала одна женщина,
которая работала в похоронной бригаде. Они взрывали землю и склады-
вали по десять человек, потом присыпали, снова укладывали десять че-
ловек… Сейчас эти участки застроены, и это ужасно. Это ужасный грех.
Видимо, каких-то особых людей хоронили не так. Может, это были ко-
мандиры, может, герои, не знаю. Мы по молодости лет не справлялись.
67
Иногда было так, что даже в какую-то минуту начинал играть военный
оркестр. И, услышав звуки этого оркестра, мы выбегали из своих джун-
глей и становились за машиной, нас было человек двадцать-тридцать,
и машина шла медленно от госпиталя, от университета на Куйбышева до
моста через Исеть. У шофера, видимо, много было других дел, и после
моста он прибавлял скорость. Но от госпиталя до моста мы шли такой
процессией, а все были полуголодные, в заедах, в коростах. Ну кто поухо-
женнее… Мы-то поухоженнее были. Мы с этими зелеными ртами, сумка-
ми… Самое поразительное, что мы в то время прекрасно понимали, что
это такое. Мы понимали, что мы были родиной-матерью, оплакивающей
своих сыновей. Ну уже у многих похоронки были, прочее.
Ю. К.: Это была не игра.
М. Н.: Да что ты! Какая игра! Что касается игры, мы вообще ни во
что не играли. У нас не было игрушек, у нас не было книжек детских.
Как-то у меня спросили, какие мы детские книжки читали. Я ответила:
«Ну, что вы, была же война. Мы были заняты ну просто все время». И это
совершенно серьезно. Точно также понимали, что танки – это наша по-
беда. Когда танки со страшным грохотом шли по улице Розы Люксембург,
а она же гранитная была, у них из-под гусениц вылетали искры, мы все
тоже выбегали. Бежали, кричали: «Ура, победа!» То, что мы тогда пони-
мали, это невероятно. Я уже рассказывала, что как-то возле бани нашли
убитую женщину и у нее в сумке нашли три четверти булки хлеба. Мы,
наверно, месяц опомниться не могли – за что же ее убили. Вот если хлеб-
то не взяли, тогда за что? Страшно было, очень страшной была баня. Там
был страшный пропускник. Людей вновь прибывших, вшивых, там про-
жаривали. Нас туда иногда пускали. Когда между партиями был зазор,
минут 15–20. И этот запах жуткий, ужас! В баню стояли в очереди мы,
и за хлебом стояли в очереди мы. Я вообще говорю, что все это знаки
беды: вши – знак беды, номера на руках – знак беды.
Ю. К.: Это было детство? Или это было взрослое детство?
М. Н.: Ты знаешь, я не могу тебе сказать, что это было. Это было
что-то другое. Но каким-то образом, может быть, тогда люди были друго-
го воспитания, может быть, люди тогда просто знали, что о детях нужно
заботиться больше, чем о себе. Родителей мы тогда практически не виде-
ли, мужчин не было вообще, да и маму видели очень редко – 14-часовой
рабочий день, без выходных, без отпусков… Тем не менее не знаю, как
они умудрялись это делать – мы знали, что мы – любимые дети. Я помню,
нам шили из шторы на дверях такое пальтецо… Из байкового одеяла та-
кое платьице… Мама моя обязательно вышивала какой-нибудь цветочек
или красивую пуговку. Я много-много лет берегла пуговку, которую мама
68
мне пришила. Да я тебе говорю, школу уже кончала, ни одной девочки не
знала, у которой было бы два платья. Мы были нищие абсолютно.
Я помню, у отца осталось несколько дореволюционных листов бума-
ги и карандаши, мне их подарили на день рождения.
Ю. К.: Может быть, вообще поставить памятник картошке?
М. Н.: Давно пора скинуть Ильича с нашей площади, посадить кар-
тофельную гряду и поставить памятник – баба и детки у гряды. Такая
тягловая сила войны. Они-то еще, надо сказать, от своих-то пайков от-
казывались в пользу детей. И еще: мы все делили. Лучше меня никто не
делил, я могла это сделать просто с аптечной точностью. У нас одна де-
вочка умерла от голода, и мама ее очень убивалась. Тогда баба Саша моя
решила, что надо устроить поминки, чтобы душе было легче. И сварили
нам компот и пирог. Пирог я уж не знаю какой. Ну его разрезали на ку-
сочки меньше ириски. У меня братец был, а братец мой такой был – ну
чистый ангел. А через наш двор бабы ходили в баню со своими тазами.
И как-то они идут, и одна из этих баб дает ему кусочек сахару. В ротик.
Он его схватил и побежал. Она ему кричит вслед: «Мальчик, мальчик!
Ешь, это сахар». А он, знаете, почему побежал? Он его быстренько вы-
тащил и побежал домой – делить. На всех.
Ю. К.: А победа как пришла?
М. Н.: Победу я помню очень хорошо, победу я помню прекрасно.
Я помню, как Левитан: «После тяжелых и продолжительных боев сдали
город…» Штурмом взяли Севастополь, и моя мама с тетей Натой побе-
жали на базар. И мы все ждем – сейчас нам печенья напекут – и стоим,
смотрим, а они купили мешочек муки, а это оказался мел. И они стоят, об-
нялись над этой миской с мелом и плачут. А дальше все – победоносное
шествие по Европе. Я тебе больше того скажу, у меня и сейчас есть люби-
мые сражения. Операция «Багратион» – это верх полководческой мысли,
я ее читаю стоя. Это гениально. Говорили про всех текстом стандартным,
перечисляли, какие взяли города, поэтому масштаб операции был незаме-
тен. Так говорят, что, дескать, три последних дня бабушки и дети сидели
на Площади 1905 года и ждали победы. Меня там не было. Я не сидела.
Чего не было, того не было. Но День Победы помню. Поскольку наш дом
отапливался кочегаркой, рядом были кучи угля, и мы стояли на этих ку-
чах угля, а день был холодный, дождливый такой, дождик моросил, мы
все прыгали, чтоб согреться. И вдруг кто-то закричал, причем стало по-
нятно, что произошло что-то такое, чего раньше не происходило, потому
что никто не кричал, когда получали похоронки. Потом еще кто-то за-
кричал. И потом женщины стали выбегать на балконы и что-то кричали
и плакали. И потом все начали выбегать на улицу, увидели нас, начали
69
обнимать – все, победа, победа! Это очень хорошо помню. Но плакали