Беседы с Майей Никулиной: 15 вечеров - Казарин Юрий Викторович (лучшие книги читать онлайн .TXT) 📗
его были целые поляны, – мокрицу… У нас были холщовые сумки, куда
мы это собирали, ну, надо сказать, сначала сами наедались, а потом домой
это все несли, а потом наша баба Саша в корытце это все посечет, а потом
в кастрюлю, туда бросит этой вот крупы, и получалась такая похлебка.
Я уже рассказывала, как она нас кормила. Поскольку бабушек было очень
мало, женщины на завод уходили, ставили своих детей под наше окно.
Все они были уверены, что она – их бабушка, потому что… война ведь
как была устроена: тут живут люди из Ленинграда, тут из Белоруссии, тут
из Казахстана…
Ю. К.: Война роднила людей.
М. Н.: Да, товарищи, не то слово. Если существовала эра милосер-
дия, то это была она. Моя бабушка привела домой женщину, которая по-
теряла карточку. Все эти дети, с которыми она водилась, до взрослых вре-
мен полагали, что она их бабушка. У меня до сих пор лежат фотокарточки
с подписями от их матерей, мол, спасибо, что наши дети выжили. И когда
мы домой-то прибегаем, мы-то по праву, наша бабушка, наша кастрюля,
хватаем миски, первыми встаем, потому что наша, кровная бабушка. Вот,
все же быстро очень стали умными, есть такое выражение – в войну де-
тей нет. В войну, товарищи, никого нет. Есть только живые и мертвые.
И у живых одна работа – чтоб мертвых не стало больше и чтоб собой
их число не пополнить. И эту главную работу не надо было понимать.
Со времен войны саранок и просвирника у нас нет. Мы сожрали все. Про-
свирник, когда зернышко готово, становится твердым и невкусным. Надо
его съесть, пока оно зеленое. К счастью, транспорта в городе было не-
64
много, и трава была чистой. Мы все перепробовали, но сразу поняли, что
нельзя есть желтые стручки акаций.
Ю. К.: Почему?
М. Н.: Ну нельзя. Такой результат получается. И мы поняли, что яд –
перемороженная гнилая картошка. Тогда еще черемухи росли в старых
дворах, там мы все паслись. Мы первые-то подходим, а потом они все
насмелились, тоже стали подходить. Бабушка моя поварешкой подчерпы-
вает, естественно, наливает. И стоит с закрытыми глазами (я уже взрос-
лая была) и у нее спросили: «Баба Саша, ты почему глаза закрывала?» –
«Да чтоб Господь упас своему не зачерпнуть погуще». Тогда было то, что
сейчас кажется совершенно смешным: что чужого горя не бывает, что все
дети – это мои дети… С тех пор, как все освоили фразу «это не мои про-
блемы», великого русского народа просто не стало.
Ю. К.: Один уважаемый мною человек сказал, что война была са-
мым страшным и одновременно самым светлым событием в истории Рос-
сии…М. Н.: Ну что страшным, так это уж точно. Посмотреть, как вши
ползут с тяжело больного человека, такой плотный, шинельного цвета…
Вот правда, вши – это знак беды. Вши были практически у всех. Вши –
они такие гадюки, кого-то больше любят, кого-то меньше. Может, темпе-
ратурный режим. На мне, например, почти не водились.
Ю. К.: Ты – ангел. Ангелы вшивыми не бывают.
М. Н.: Не в этом дело. В том-то и дело, что то, что моя бабушка при-
вела женщину, которая карточки потеряла, это на сегодняшний день од-
новременно и страшная, и светлая страница.
Еще про госпиталя… Те, кто был постарше, писали письма, помога-
ли, как могли. Мы-то маленькими были и этого делать не могли. Но мы
просто стояли, и раненые выходили, гладили нас по голове, трогали рука-
ми, мы ведь еще с собой меньших тащили. И мы прекрасно понимали, что
мы делаем: они видят, что мы живы, и им легче верить, что их дети тоже
где-то живы. Нам открывали ворота, мы прямо с этими зелеными ртами,
с сумками, потому что там, где мы паслись, университет был огорожен
забором. Откроют ворота, и мы идем. Но самое удивительное – никто нас
этому не учил. Умирало людей страшно много, особенно в первый год,
самый страшный.
Вспомним, что рассказывает Астафьев: все бегут, бегут, и тут же
стреляют, бомбят, все осыпается, и тут же танки и машины прямо по
людям едут, размалывают всех на руки, ноги, головы. И когда машину
трясет, это значит, ты едешь по людям. И когда машину подкидывает, это
значит, ты едешь по целому трупу. Наше отступление было ужасным,
65
и совершенно правильно, что нам долго об этом не говорили. Можно это
объяснить так же, как сейчас объясняют: необученные солдаты, нехватка
вооружения. На троих давали одну винтовку, и то старую – это правда.
Была еще одна причина: моим соседом был на старой квартире человек,
который был комиссаром дивизии, которая одна из первых в стране по-
лучила название гвардейской. Он мне рассказывал, как учили солдат не-
навидеть врага, русским это дается очень трудно. Они пленному дают
закурить, надевают свою шинель…
Ю. К.: А пленные немцы были в городе?
М. Н.: Да, про пленных сейчас расскажу. Так вот и, как он говорит,
что мы только ни делали! Проходили одно место, там церковь, они за-
гнали в эту церковь тысячи наших пленных, закрыли дверь, и все они
там замерзли, и когда дверь открыли, они там все смерзшимся комом.
И держали эту церковь открытой и проводили повзводно и побатальонно,
показывали. И когда начали освобождать землю, увидели эти сожженные
деревни, виселицы, рвы, тогда уже никого учить было не нужно. А как
это было, очень интересно, если кто-нибудь читал Александра Бека «Во-
локоламское шоссе». Там Панфилов – это просто Суворов XX века, ред-
костный и замечательный человек.
Я это просто очень неслучайно вспомнила, года два назад слышу
как… Молчанов, что ли, может, путаю, телеведущий, таким, знаете, ин-
теллигентным размеренным голосом говорил, что это все пропаганда, то-
варищи, что не было боя под Дубосеково, где все погибли и остановили
28 танков. Вот этого боя конкретно не было. Но было несколько боев,
где, например, один двадцатилетний, его звали истребитель танков, оста-
новил 20 танков. Когда начинают вносить в войну вот такие правки, это
просто ужасная подлость. Что касается Панфилова, как они там учили
людей тому, что надо хотеть жить. Я бы с этого просто начинала все об-
разование, не только в институтах, но и в школах.
Ю. К.: Почему так было? Я понимаю, что мы люди очень терпели-
вые, самые терпеливые, даже жареный петух нас клюет, мы терпим, тер-
пим. Почему?
М. Н.: У нас совершенно другие отношения с землей, с природой,
ни у кого ничего подобного нет.
Ю. К.: У нас и пространства другие.
М. Н.: Вы все обратили внимание, что мы единственные живем на
нежилом месте, вы обратили внимание, что когда в Канаде были зимние
олимпийские игры, там цвели крокусы и нарциссы. А у нас практически
не бывает лета. Мы сами пришли из достаточно теплого лояльного кли-
мата Киевской Руси, мы сами пошли на северо-восток, и на протяжении
66
веков наша нация складывалась в условиях, при которых мы не знали гра-
ниц, в которых живем. Мы сформировались в беспредельном простран-
стве, упирающемся в север и полярную ночь. Когда мы увидели страны,
где собирают по три урожая в год, и для этого даже делать ничего не надо,
потому что эти три урожая все равно будут… Понятно, что нам никог-
да не понять друг друга. Мы совершенно другие. Сюда нужно включать
всю Европу, потому что Гольфстрим греет Скандинавский полуостров,
в Швеции спокойно цветут розы, и вызревают вишни и яблоки. У нас ни-
чего этого не вызревает. Они все живут на земле, в таких условиях, когда
с природой можно спокойно и легко договориться. Мы не можем дого-