Беседы с Майей Никулиной: 15 вечеров - Казарин Юрий Викторович (лучшие книги читать онлайн .TXT) 📗

любил. Цветущей душой писано.

72

Ю. К.: Майя, я вот школу не люблю, а ты как к школе относишься?

М. Н.: Наше отношение к школе было абсолютно уникальным. Сей-

час расскажу, почему. Во-первых, для нас школа это была уже не война,

это был другой мир: не на завод, не собирать траву, не стоять в очереди,

хотя первый год тоже стояли. Во-вторых, у нас отношения между собой и

с учителями были абсолютно уникальные, поскольку их определила вой-

на. Старшего мы уважали, потому что он больше страдал. Поэтому у нас

с учителями были очень хорошие отношения. Это была женская школа.

Вообще очень разумно – мужские и женские школы. Это очень разумно,

потому что в раннем обучаемом возрасте мальчики и девочки чудовищно

различаются, их надо учить по разным программам. Девочки гораздо раз-

умнее. Гораздо организованнее. Девочки до старших классов опережают

мальчиков так стремительно, что мальчиков вынуждают на дурацкое пове-

дение – пинки и дерганье за косы. В старших классах все выравнивается.

Ю. К.: А стихи ты в школе уже писала?

М. Н.: Да, писать начала очень рано. Сначала записывал отец, я их

все  уничтожила.  Отец  меня  очень  уважал,  держал  за  умного  человека.

Надо сказать, не все родители это могут. Это надо взять на вооружение

всем родителям. Как-то отца вызывают в школу, что-то говорят. А он от-

вечает: «А Майя мне все не так рассказала. Вы что, полагаете, что она

своего отца обманывала?!» Отец мой был очень умным человеком.

Ю. К.: То есть ты никогда, с ранних классов, не бросала писать стихи?

М. Н.: Я никогда не писала сплошняком, чтобы так постоянно.

Ю. К.: А как ты писала?

М. Н.: Ну, как сказать… Был какой-то кусок времени, когда вообще

не  писала.  Вот  про  школу.  У  нас  учителя  все  были  со  старым  образо-

ванием,  гимназическим.  Совершенно  серьезные  знающие  люди.  Перед

тобой стоял не какой-то заморыш, а, ты знаешь, настоящая дама. Это для

женской школы очень важно. Девочек должны воспитывать дамы. Про-

грамма тех школ была очень хорошая. Я тебе расскажу, как мы учились.

Когда проходили Толстого, мы читали «Детство. Отрочество. Юность»,

«Севастопольские рассказы», «Казаки», «Хаджи-Мурат», «Анна Карени-

на», «Воскресение», ну, и «Война и мир». Вот так вот. Когда мы учили

Пушкина, мы его проходили от и до.

Ю. К.: А ты как училась? Какие лучше предметы шли – гуманитар-

ные или естественные?

М. Н.: Я училась всегда очень хорошо. По всем предметам. Медаль

мне  не  дали  только  по  идеологической  причине.  Меня  вывесили  уже

в списках…

Ю. К.: Школа закончилась, а что потом?

73

М. Н.: Уже вывесили списки, а потом мне выставили еще одну чет-

верку, по-моему, по тригонометрии, хотя по тригонометрии я никогда не

имела долгов. Меня такие вещи не волновали никогда. Даже когда меня

из университета выгнали, я не озаботилась. После школы я поступила на

геологический факультет.

Ю. К.: В наш Горный?

М. Н.: Нет, тогда геологический факультет был в университете, со

всякими сложными предметами, со всякими там минералогией, палеон-

тологией, с кристаллографией. Более потрясающей науки я не встреча-

ла. А потом закрыли факультет. Это глупость, на Урале он должен быть.

А там было так, когда я поступала в университет, нужно было идти на

экзамены, а меня увезли с аппендицитом в больницу – ой, со мной всег-

да  происходят  невероятные  истории!  Они  решили,  что  это  обыкновен-

ный аппендицит и сделали местное замораживание. А оказался гнойный.

А замораживание уже отходит. И слышу, врач надо мной говорит: «что-то

она хрипит у нас». Тут спохватились, язык вытащили, подморозили. Да,

ну зато через это трагическое обстоятельство я познакомилась с двумя

просто титанами уральской медицины – Аркадий Алексеевич Лидский

и другой, Сахаров. Совершенно два замечательных мужика. Лидский та-

кой высокий, ходил исключительно в белом костюме, в штиблетах, всегда

чисто выбритый. Тогда как Сахаров ходил в пижамных штанах, в тапках

без задников и в майке. Очень живописные. Меня после такого казуса по-

ложили в раковую палату. Я оттуда когда вышла, остался один день или

два до конца сдачи экзаменов. Ну и еще сколько-то дней до зачисления.

И мне было предложено сдать все восемь экзаменов за эти дни, два или

три. А я с этими швами, с распоротым животом… Я все эти экзамены

сдала. И только один человек (я не могла ни стоять, ни сидеть), которому

физику я сдавала, он только один сказал, чтобы стоя сдавала. Поступила.

А потом, когда начали учиться, поехали в колхоз. Поскольку я была с рас-

поротым животом, я им картины рисовала для кабинета с видами скал

и гор. Естественно, держалась сама по себе, что было истолковано как

буржуазный нигилизм, который я всю жизнь ненавижу. Тогда были совет-

ские времена, и все в группе были исключительно рабоче-крестьянского

происхождения. Были дети служащих, через черточку – интеллигенция,

они или вылетели оттуда или ушли сами, к концу учебы их уже не было.

Год проучились и снова поехали в колхоз. В колхозе жили в каком-то ба-

раке, без стекол, и на нас ночами падал снег. Наше существование там

еще  продлили.  И  люди  решили,  а  некоторые  были  ведь  очень  бедные,

в таких шапочках шнурованных, все решили, что сейчас сядем в поезд и

уедем. В тот вечер, когда было принято это решение, меня даже не было

74

в бараке. А потом мы пришли, взяли свои вещи и вместе со всеми уехали.

А потом решили, что это было чисто показательной акцией, и виноватых

нет. Выгнали из комсомола и отовсюду, и потом ведь три года нельзя было

никуда поступать. Нужно было зарабатывать себе советскую биографию.

Исключенных было трое. И нужно было или всем вместе ехать – один

год проработать, – или едут все, или это не зачтется. Поскольку мальчики

были хорошие, серьезные, я поехала. Так получилось, что их оставили

в конторе, в Магнитогорске, а меня, как я потом выяснила, по приказу

сверху, отсюда загнали на буровую станцию, где жили только убийцы и

насильники. Не убийц и насильников было только два человека – я и на-

чальник участка. Так что вот так я туда и попала. Северный Казахстан.

Там-то я на тракторе-то и ездила.

Ю. К.: Сама рулила?

М. Н.: Нет, рулил Васька. А я была прицепщиком, это адская работа.

Во мне было весу 40 килограммов, а штуковина, которую я поднимала,

была гораздо тяжелее. Нужно было еще цистерны ото льда отколачивать.

Жуткое дело. Сугробы и один барак, который заносит снегом с головой.

Это совершенно советская история. Совершенно ясно, что здесь никог-

да не будет руды. Чисто по геологическим данным здесь руды не может

быть, но для коммунистов же нет невозможного. И вот бурят. По восемь

буровых летом и три зимой. Я на эту буровую залазила… Таскала трубы,

дикая тяжесть. Я всю жизнь таскаю тяжести. Безумно смешно.

Ю. К.: Ты там год пробыла?

М. Н.: Там я пробыла не год, а четыре месяца, по причине самой ува-

жительной. У меня на ногах вообще нет ногтей. Обморозилась до такой

степени, что на улицу выходить не могла, лица у меня вообще не было.

Там вообще, конечно, не буду вдаваться в подробности, но там были одни

убийцы  и  насильники.  Со  всеми  вытекающими  обстоятельствами.  Там

после вечерней драки сутки не впитывалась в коридоре кровь. Я про это

рассказывать не люблю.

Е. Ш: Вы же там единственной женщиной были?

М. Н.: Поэтому говорить не буду. Тут появилась бабушка из народа,