Невероятная жизнь Фёдора Михайловича Достоевского. Всё ещё кровоточит - Нори Паоло (онлайн книга без TXT, FB2) 📗
Один из самых влиятельных участников кружка Петрашевского, Николай Спешнев, пользовавшийся большим уважением Бакунина и, возможно, послуживший прототипом главного героя одного из (необыкновенных) романов зрелого Достоевского «Бесы» (о нем мы еще поговорим), считал, что его главная задача – широко использовать устное слово «для распространения социализма, атеизма, терроризма, всего-всего доброго на свете».
Его «терроризм», в моем понимании, полная противоположность «свободомыслию» – они лежат по разные стороны баррикад. Поневоле задумаешься, услышав от человека, ставящего перед собой вполне разумные цели, включая отмену рабства, понимающего ценность свободы и демократии, что терроризм входит в понятие «всего-всего доброго на свете».
Так чего на самом деле хотели революционеры 1840-х годов?
При обыске у Достоевского весной 1848 года была обнаружена одна из запрещенных книг авторства Пьера-Жозефа Прудона.
В 1840 году в своем, пожалуй, самом известном труде «Что такое собственность, или Исследование о принципе права и власти» («Qu’est– ce que la propriété, ou Recherches sur le principe du droit et du gouvernement») Прудон, помимо того что дает восхитительную по краткости формулировку «Собственность есть кража!», много рассуждает о том, каково это, когда вами управляют, и придает своей мысли такую запоминающуюся форму, что я не могу не привести ее ниже, упомянув предварительно один маленький факт: когда я был помоложе (в период от тридцати трех до сорока одного года) этот текст звучал в качестве финального номера на концертах группы, в которой я играл на трубе.
«Когда вами управляют, это значит, что вы находитесь под надзором, подвергаетесь проверкам, слежке, контролю, оценке, регулированию и цензуре, ограничиваетесь законами, признаете господство особей, не имеющих ни ученых званий, ни познаний, ни добродетелей. Когда вами управляют, это значит, что каждое ваше действие, каждый шаг, каждая сделка приковывают внимание, фиксируются, оцениваются, облагаются налогом, отмечаются штемпелем, маркируются, квотируются, патентуются, лицензируются, авторизуются, уничижаются, критикуются, корректируются, исправляются, переделываются. Это значит, что под предлогом общественной пользы и коллективных интересов вы будете подвергаться муштре, давлению и эксплуатации, облагаться данью, становиться чьей-то собственностью, будете обмануты и проданы, а при малейшем сопротивлении, при первом же слове несогласия, испытаете на себе репрессии, штрафы, порицания, преследования, обкрадывание, насилие, обстрелы, расстрелы, судебные тяжбы, осуждение и ссылку; станете жертвой, будете проданы и преданы, и, чтобы мало не показалось, столкнетесь с глумлением и издевательством, оскорблениями и позором. Таковы наши правительства, такова их справедливость и их мораль» [30].
15 апреля 1849 года кружок Петрашевского собирается у него дома в составе примерно двадцати человек.
Достоевский читает письмо, которое сегодня хорошо известно, но которого тогда почти никто не знал, – оно было запрещено.
Это письмо Белинского Гоголю, написанное им в ответ на письмо Гоголя, возмущенного рецензией на «Выбранные места из переписки с друзьями».
Датированное июлем 1847 года, письмо не было опубликовано. В начале апреля 1849-го на руках у Достоевского оказывается переданный из Москвы список (рукописная копия) этого документа.
Белинский к этому времени уже умер (7 июня 1848 года), а Гоголь был жив, и вся Россия ждала от него книги, которая все расставит по своим местам, – второго тома поэмы в прозе «Мертвые души», первый том которой, изданный в 1842 году, изменил представление русских о самих себе.
Чтение письма произвело большое впечатление на единомышленников Петрашевского.
Один из них отмечал: «Письмо произвело общий восторг… Все общество было как бы наэлектризовано».
Это цитата из донесения агента III отделения итальянца Антонелли, внедрившегося в кружок Петрашевского.
Воспоминания Майкова о том, как горячо Достоевский мечтал о перевороте в России, появились намного позже (они датируются 1873 годом; Достоевский, прочитав тогда рассказ друга, подтвердил, что «все именно так и было», хотя, по словам писателя, Майков «о многом умолчал»), а в тот вечер, 15 апреля 1849 года, в доме Петрашевского Майков никому об этом не говорил, так что именно чтение письма Белинского Гоголю и послужило причиной того, что суд вынес Достоевскому смертный приговор.
Но почему это было настолько опасно – публично читать письмо Белинского?
У русского писателя двадцатого века Даниила Хармса есть два небольших текста (Хармс почти всегда писал небольшие вещи), посвященных Пушкину и Гоголю.
Первый текст («О Пушкине») звучит так:
«Трудно сказать что-нибудь о Пушкине тому, кто ничего о нем не знает. Пушкин – великий поэт. Наполеон менее велик, чем Пушкин. И Бисмарк по сравнению с Пушкиным ничто. И Александры I, и II, и III – просто пузыри по сравнению с Пушкиным. Да и все люди по сравнению с Пушкиным пузыри, только по сравнению с Гоголем Пушкин сам пузырь.
А потому, вместо того чтобы писать о Пушкине, я лучше напишу вам о Гоголе.
Хотя Гоголь так велик, что о нем и написать-то ничего нельзя, поэтому я буду все-таки писать о Пушкине.
Но после Гоголя писать о Пушкине как-то обидно. А о Гоголе писать нельзя. Поэтому я уж лучше ни о ком ничего не напишу».
Я перевел эту миниатюру на итальянский для антологии под названием «Катастрофы» («Disastri»). Второй текст в переводе Розанны Джаквинты вошел в антологию «Случаи» («Casi»); это нечто вроде театральной сценки, в оригинале выглядящей так (орфография и пунктуация авторские):
«Гоголь (падает из-за кулис на сцену и смирно лежит).
Пушкин (выходит, спотыкается об Гоголя и падает): Вот чорт! Никак об Гоголя!
Гоголь (поднимаясь): Мерзопакость какая! Отдохнуть не дадут. (Идет, спотыкается об Пушкина и падает) – Никак об Пушкина спотыкнулся!
Пушкин (поднимаясь): Ни минуты покоя! (Идет, спотыкается об Гоголя и падет) – Вот чорт! Никак опять об Гоголя!
Гоголь (поднимаясь): Вечно во всем помеха! (Идет, спотыкается об Пушкина и падает) – Вот мерзопакость! Опять об Пушкина!
Пушкин (поднимаясь): Хулиганство! Сплошное хулиганство! (Идет, спотыкается об Гоголя и падает) – Вот чорт! Опять об Гоголя!
Гоголь (поднимаясь): Это издевательство сплошное! (Идет, спотыкается об Пушкина и падает) – Опять об Пушкина!
Пушкин (поднимаясь): Вот чорт! Истинно что чорт! (Идет, спотыкается об Гоголя и падает) – Об Гоголя!
Гоголь (поднимаясь): Мерзопакость! (Идет, спотыкается об Пушкина и падает) – Об Пушкина!
Пушкин (поднимаясь): Вот чорт! (Идет, спотыкается об Гоголя и падает за кулисы) – Об Гоголя!
Гоголь (поднимаясь): Мерзопакость! (Уходит за кулисы).
За сценой слышен голос Гоголя: „Об Пушкина!“»
Когда я впервые прочитал эту сценку лет тридцать назад, я сразу подумал о Толстом и Достоевском, потому что всем изучавшим русский язык (так было и со мной, когда я начал учить русский тридцать лет назад) обычно задают одни и те же вопросы. Сначала спрашивают: «Ты что, правда изучаешь русский? А зачем тебе русский язык?» После чего следует вопрос: «А кто тебе больше нравится, Толстой или Достоевский?»
Так происходило всегда: стоило сказать, что ты читаешь роман Толстого, как человек смотрел на тебя, поправлял очки, если носил их, и спрашивал: «А что, тебе не нравится Достоевский?» Если ты говорил, что читаешь Достоевского, на тебя так же смотрели, поправляли очки (если их носили) и спрашивали: «А что, тебе не нравится Толстой?»
