Беседы с Майей Никулиной: 15 вечеров - Казарин Юрий Викторович (лучшие книги читать онлайн .TXT) 📗
три года сидели без работы только за то, что хотели почитать воспомина-
ния Надежды Яковлевны Мандельштам. Я же говорила, что когда чело-
24 Н. А. Заболоцкий. «В этой роще березовой…».
43
век пишет, он пишет огромным объемом, но он ведь и читает всем этим
объемом. Когда читали Коптяеву «Товарищ Анна», всем это казалось и
интересно, и смело: она живет с мужем и любит другого. Тогда написать
об этом, казалось, было невероятно смело. Но как тебе сказать, это нра-
вилось многим людям, совершенно не отдающим себе отчет в том, что
это не великая литература. Но, с другой стороны, лучше читать это, чем
нынешние дамские бизнес-литературы.
Ю. К.: Что есть такого невероятного, дорогого в Мандельштаме?..
Например, Мандельштам сказал о Лермонтове «мучитель наш». Сначала
он написал «и Лермонтов, учитель наш», а потом исправил на «мучи-
тель». Для меня Мандельштам – мучитель мой, это феномен, я просто
седею, умираю от счастья по имени «Мандельштам».
М. Н.: Ну если говорить об этом человеке, то в данном случае нужно
к Лермонтову и вернуться. Несправедлива русская философия, русская
литературная критика, особенно обвинения в безнравственности…
Ю. К.: Это история с письмами?
М. Н.: Да. Дело в том, что никто не знает, была ли эта история
с письмами. Почему мы не поражаемся тому, что Мартынов встал и убил
Лермонтова, хотя никакого оскорбления там не было, а с этими письмами
все носимся. На мой ум, этим можно было бравировать, так было при-
нято, гламурное хулиганство. И никто ничего страшного в этом не видел.
Это мы всем легко прощаем. Лермонтов первый встал и вслух обвинил
нас в полном нежелании собрать свою волю в кулак, что-то делать. Хотя,
что очень интересно, это сделано сразу после Пушкина. А Пушкина мы
очень любим, и совершенно справедливо. У меня даже была сделана вы-
борка на несколько листов: Пушкин, где бы мы ни упали, всюду уже под-
стелил соломки. Правда-правда! На все случаи жизни, преуспел ты или
не преуспел. И еще одно. Пушкин так и не думал. Пушкин полагал, что
разумному человеку выгоднее сотрудничать с властью, и сотрудничал.
Ю. К.: Стипендии, долги, дружба с Бенкендорфом…
М. Н.: Пушкин все-таки не дописал историю Петра I. Николай пола-
гал, что он это сделает. Но это не важно. Притом еще одно: Пушкин в нас
никогда особо не нуждался.
Ю. К.: Что значит «в нас»?
М. Н.: В нас как в читателях. Но, с другой стороны, Пушкин никогда
не был демократичным человеком в нынешнем понимании этого слова,
никогда не был легко доступным. И всегда уважал в себе это. Так вот
после такого Пушкина немедленно встает Лермонтов, притом, заметьте,
в чудовищно молодые годы. И еще, заметьте, существует понятие «по-
священный». Это человек, которого посылают на землю, чтобы он сказал
44
то, что никто другой сказать нам не сможет. И он нас обвиняет в пол-
ном отсутствии воли, в полном нежелании переменить то, что еще можно
переменить, в нежелании жить сообразно человеческому достоинству,
обвиняет громко и вслух.
Ю. К.: Он видел эту катастрофу, которая потом грянет.
М. Н.: Ну как же он не видел? «Настанет год, России черный год, /
Когда царей корона упадет…» 25 Прежде чем он увидел этот год, он уви-
дел еще другое: «Любить… но кого же?.. на время – не стоит труда, /
А вечно любить невозможно» 26. Иначе уже никто не умеет. Все эти по-
тери чудовищного масштаба: вот они еще недавно были, «богатыри, не
мы». И мы на это соглашаемся. Вот! Мы соглашаемся!
Ю. К.: И мы все спокойно относимся к тому, что мы не богатыри.
А Мандельштам?
М. Н.: Мандельштам пожил несколько больше Лермонтова. Набо-
ков говорил, что Лермонтов всего лишь обладал задатками, но я считаю,
что Лермонтов абсолютно сбывшееся явление.
Ю. К.: Набоков нахал. Европейский нахал. Ко всему, что не прино-
сит денег, они относятся так.
М. Н.: Что касается Мандельштама… Лермонтов видел это круше-
ние эры гуманизма в начальном его состоянии: только что был Пушкин,
богатыри, двенадцатый год… А Мандельштам видел, как распалась связь
времен. И он видел, что связать это может только культура, только язык,
только слово, только искусство. Только эта сфера человеческой деятель-
ности. Я Мандельштама ставлю в ту когорту людей, которые слышали
приближение этой катастрофы: Лермонтов, Мандельштам, Гоголь. Ле-
сков еще слышал невероятно. Достоевский расписал по ролям. Слышал
Блок. Мандельштам не был символистом: такая степень приближения
к предмету ему не нужна. Он был со временем в каких-то странных, не-
обыкновенных отношениях. Он был сам им напитан. Так вот, на мой ум,
что касается его стихов Сталину, я не сомневаюсь, что это было искрен-
нее увлечение. Его персоной увлекались многие, даже за рубежом. Вся
интеллигенция фонарела от этой персоны. Это можно понять: человека
умного, человека, живущего в искусстве, титаническая фигура привлека-
ет всегда. И Александр Македонский привлекает, и Наполеон привлекает.
И Петр I, хотя все жутко противоречивые.
То, что Мандельштам любил Лермонтова… Ну, человек такого уров-
ня не мог не любить Лермонтова. И на мой ум, он его любил больше, чем
25 М. Ю. Лермонтов. «Предсказание».
26 М. Ю. Лермонтов. «И скучно, и грустно…».
45
Пушкина. Хотя в Мандельштаме, я тебе скажу, близости с кем-либо вы-
числить нельзя. Притом с первых стихов – что-то туманно-жемчужное,
какой-то такой срез, который он первым услышал. В русском языке есть
ведь и металл, и грохот, но Мандельштама, видимо, сильно пленило это
жемчужное. Что поразительно в Мандельштаме: человек, в силу харак-
тера несильный, непрактичный, не умеющий жить, даже вызывающий
странное постоянное негативное удивление людей, которые были готовы
ему помочь, деньги, которые он немедленно проедал… Я говорила, как-
то ко мне пришел товарищ, поднявший архивы, и рассказал, что в Воро-
неже Мандельштаму многие помогали, но он тут же все растратил, что
выглядело как высокомерная неблагодарность. Чего, может быть, в нем
и не было. Но не могу сказать, что он по-человечески был обаятельный
человек. Вся его сила, вся его безумная доблесть – исключительно про-
явление художника. Это невероятно. Я равного явления просто не знаю.
Абсолютная смелость.
Ю. К.: Вырвать у Блюмкина списки расстрельные, разорвать…
М. Н.: Блюмкин – человек, кстати, очень страшный, садюга, убийца.
Ю. К.: Или занять золотую десятку на хлеб и уехать на извозчике.
Вот о Блоке мы еще не очень. Это, по-моему очень важная фигура.
М. Н.: Фигура важная. Очень красивая.
Ю. К.: У него есть и такие прекрасные стихи, и такие плохие.
М. Н.: Это очень интересно.
Ю. К.: Кстати, и вчера, и позавчера я читал, перечитывал Лермон-
това. Стихи я читаю по-новому. Поэму «Демон» я воспринимаю точно
также. Мне было 8 лет, когда я прочитал впервые. Восприятие точно та-
кое же.
М. Н.: Я в 4 года прочла, оно меня поражает и теперь. С фонетиче-
ской точки зрения «Демон» – божественная вещь. Вот, как оно начина-
ется: «Высокий дом, широкий двор…», вы чувствуете, что это строитель-
ство. Ю. К.: У меня отношение к Блоку очень сложное. Там есть безвкус-
ные, ужасные вещи.
М. Н.: Есть даже и невнятные. Во всем том, чем он прославился, ког-
да находился под влиянием философии Соловьёва, который сам хороших