От первых проталин до первой грозы - Скребицкий Георгий Алексеевич (книги полностью .TXT) 📗
Я смотрел на Лизиху и Бориса и вспоминал, как к нам в Чернь один раз приехал балаган. Там, среди прочих номеров, был тоже танец. Под шарманку танцевали медведица с поросёнком. Теперь Лизиха с Борисом очень походили на ту самую танцующую пару. Оба были толстые, оба красные от напряжения. У Бориса на лице написан ужас, а у Лизихи такое выражение, будто она его сейчас съест.
— Раз, два, три… Раз, два, три… Борька, шевели ногами, а то выпорю!
— Я же шевелю.
— Не в такт шевелишь.
— Я не знаю, что вам от меня нужно. Отпустите бога ради!
— А вот сейчас узнаешь…
Лизиха правой рукой привычно взялась за Борькино ухо:
— Я тебя в такт буду подёргивать, сразу поймёшь. Ну, сначала: раз, два, три… раз, два, три…
Необыкновенный танец продолжался. Проползая мимо дверей, я ненароком взглянул в них и сразу остановился. В дверях, широко раскрыв от изумления рот, стояла мама.
— Мамочка! — бросился я к ней, оставив в одиночестве свою даму.
Все обернулись в нашу сторону.
— А, Надежда Николавна к нам пришла! — отпуская Борькино ухо, воскликнула Лизиха и поспешила к маме. — А мы, видите, к праздникам готовимся, вальс разучиваем, — пояснила она маме, которая никак не могла оправиться от изумления.
Мама обняла бабку Лизиху:
— Дорогая моя, ну, вы просто необыкновенная! Как вас на всё хватает — и уроки, и танцы!..
— Хватает. Пока, бог милостив, на всё хватает. Только они вот не ценят меня, даже сердятся за то, что я их уму-разуму обучаю. Вот Борюшка никак танцевать не хочет. Я уж его шутя за ушко водила.
— Да, да, шутя! — проворчал со своего места Борис, трогая красное и распухшее, как лопух, левое ухо.
— Ты что там, Боренька, говоришь? — ласково и в то же время значительно переспросила бабка Лизиха.
— Я ничего не говорю! — сурово буркнул он.
— Не говоришь, ну, значит, мне так показалось. — И Лизиха продолжала рассказывать маме о том, что у детей надо воспитывать не только ум, но и чувства, нужно развивать ловкость и грацию.
Мама со вниманием слушала и кивала в знак одобрения.
Приход мамы нас всех очень выручил, так как танцев в этот день больше не было и мы, быстро поставив на место столы и стулья, разошлись по домам.
Придя домой, мама с восторгом начала рассказывать Михалычу, какая Елизавета Александровна удивительная женщина, что она нас не только наукам обучает, но даже сама лично учит танцевать.
— Сама?! Танцевать?! — изумился Михалыч, — И сама тоже танцует?
— Ну да, конечно.
Михалыч расхохотался:
— Дорого бы я дал — посмотреть на это зрелище! Мама, не выдержав, тоже улыбнулась:
— И ты знаешь, с кем она танцевала в паре?
— С кем? Со своим дедом, что ли?
— Нет, что ты, что ты! Он ведь церковный староста. Какие же с ним танцы. С внуком, с Борисом. Михалыч снова расхохотался:
— Это с тем, кого вожжами порола?
— Вот именно. Да еще как танцевала! Он её за талию держит, а она его за ухо.
— Ой, умру, ой, умру!.. — хохотал Михалыч, так что слезы выступили из глаз. — А линейка-то в такт по заду не подшлёпывала?
— Нет, линейки я не заметила, — тоже смеясь, отвечала мама.
Идея выучить нас танцевать крепко засела в голове нашей наставницы. Ещё хуже было то, что Лизиха решила перенести эти уроки на воскресные дни и тем самым лишила нас последнего отдыха.
Но, к нашему счастью, уроки танцев вскоре закончились, и притом совершенно неожиданно, раз и навсегда.
Помню, мы, так и не освоив вальса, приступили к изучению краковяка. И вот в самый разгар танца, когда всё кругом походило на шабаш ведьм на Лысой горе, входная дверь вдруг отворилась, и в комнату вошёл сам Иван Андреевич.
Как раз в это время Елизавета Александровна, приподняв юбку, показывала нам какое-то па.
Иван Андреевич так и остолбенел на месте. Мы все тоже замерли.
— Это что же такое значит? — послышался в тишине его негромкий суровый голос.
— Это… это… дедушка, я ребяток танцевать учу, — робко и конфузливо заговорила Лизиха.
— Ребяток, танцевать? Так, так. — Он помолчал и потом всё так же тихо, не повышая голоса, добавил: — Ну вот что, Елизавета Александровна, мой дом не для того, чтобы в нём плясать. Я его не для плясок построил. Хотят ребята дурачиться, пусть на двор идут, а у меня в доме прошу больше этой комедии не устраивать! — И он, повернувшись, пошёл к себе в спальню.
Тут бабка Лизиха струхнула не меньше нас самих.
— Дедушка не в духе, дедушка сердится! — залепетала она. — Расставьте мебель и расходитесь с богом, только потихоньку, не шумите.
Мы оделись и вышли из дома.
— Вот деду-то спасибо! — с облегчением вздохнул Борис. — А то бы она до праздников всё ухо мне напрочь оторвала.
Больше танцам нас ни разу не обучали.
ПОДЛЕЦ
Зима была в полном разгаре.
Приближались зимние праздники. И чем они были ближе, тем мучительнее становилось их ожидание. Мне просто не верилось, что я на целых две недели освобожусь от вставания по утрам затемно, при лампе, освобожусь от зубрёжки, от брани бабки Лизихи, смогу гулять, кататься на санках и ловить птиц сколько мне будет угодно.
Да когда же наступит это счастливое время? Нет, я не доживу до него.
Серёжа тоже мечтал о праздниках. Ведь он тогда! уедет в Москву к своей маме, побывает в театре, а; может, даже в цирке.
Но пока всё это было только в мечтах. А на деле; приходилось по-прежнему ежедневно ходить в школу и готовить уроки.
Елизавета Александровна, наверное, тоже устала, Во всяком случае, день ото дня она становилась всё злее и придирчивее. Бориса уже дважды пороли вожжами в спальне. Колька ходил с подбитым глазом. Лизиха хотела ударить его по плечу, а он пригнулся — вот и получил синий фонарь под глазом. Ольга, несмотря на свой двадцатилетний возраст и внушительный вид совсем взрослой барышни, терпела такую же печальную участь.
Бабке Лизихе как будто даже доставляло какое-то особенное удовольствие ставить Ольгу на колени рядом с нами, ребятами, и так же отделывать её линейкой.
Казалось, Лизиха хотела этим сказать: хоть ты и взрослая, а раз уж попала ко мне, изволь подчиняться и терпеть, как все другие. Мне наплевать, что ты уже взрослая. Не хочешь терпеть — выходи замуж.
Собственно, всё это Лизиха не раз и высказывала при нас самой Ольге. Та только молчала да, когда уже не хватало никакого терпения, горько плакала.
Один только Митенька благоденствовал по-прежнему.
После неудачного диктанта, когда у него отобрали книжку, он, видимо, так «расстроился», что в каждом диктанте стал делать не менее десяти, а то и пят-надцати ошибок. Но бабка Лизиха скоро и с этим примирилась. Правда, по вечерам она занималась с ним особо, заставляла списывать с книги и даже диктовала ему отдельно. Но успехи были не такие уж блестящие.
— Ну что, без книжечки-то не вытанцовывается? Опять десять ошибок насажал, меня догоняешь! — поддразнивал его Николай.
Митенька при этом от злости бледнел, но ничего не отвечал. Только один раз со слезами в голосе сказал:
— Бог тебя за меня накажет. Вот увидишь, накажет!
— За тебя-то? — удивился Колька. — Да он меня наградит ещё, что я тебя на чистую воду вывел.
Эта лёгкая перебранка заклятых врагов произошла на большой перемене. После перемены в тот день все решали трудные арифметические примеры и потому, чтобы немного освежиться, то один, то другой удалялись в переднюю и дальше в сени, якобы «по необходимости».
Ушёл даже самый прилежный Митенька, ушёл и что-то долго не возвращался.
А вот и Коля решил немного освежиться. Он вышел в переднюю. И вдруг оттуда донёсся его яростный крик:
— Ты что здесь делаешь? Дай сюда!
Послышалась возня.
Елизавета Александровна встрепенулась:
— Колька, в чём дело? Иди сюда! Колька влетел в комнату весь красный, задыхаясь от бешенства:
— Он, он! Сволочь!.. Он — часы, мне в карман… Вот, глядите!
