Тайной владеет пеон - Михайлов Рафаэль Михайлович (читаем книги TXT) 📗
— Нет, — ответил Чиклерос. — Вы не закрыли дверь, майор.
— Сержант! — приказал Фоджер. — Так это было?
— Он показался на пороге, — растерянно сказал сержант, — и сразу ушел. Он мигнул мне.
— Что вам понадобилось от сержанта, Чиклерос? — Фоджер с каждой фразой повышал голос, забыв о карибке.
— Ничего, — яростно ответил Чиклерос. — Ему показалось.
— Может, и показалось, — вконец растерялся сержант.
Фоджер только сейчас заметил Наранхо. — А ты зачем шныряешь в коридоре? — спросил американец.
— Хочу вынести мусор, — мрачно сказал Наранхо, поднимая с пола ведро. — Но я не шныряю. Я хожу по своему дому. А кто по чужому, — шныряет.
Фоджер поднял руку, чтобы его ударить, но вспомнил о карибке и выругался. Он вбежал к Чиклеросу, и оттуда послышались крики.
— Сидите у наушников! — бесновался Фоджер. — Я вижу, как вы рветесь к выходу! Пристрелю, если надумаете удрать.
— Я не думаю удирать, — спокойно ответил Чиклерос. — Но, если вы не прекратите издевательств, майор, я сообщу полковнику Линаресу, что работаю один, а вы либо пьете, либо спите, либо психуете.
Фоджер затих. Через несколько минут он крикнул:
— Мальчишка вернулся, сержант?
— Нет, — ответил солдат.
Фоджер выбежал из домика.
— Его нигде нет!
Наранхо слышал крик майора. Он спрятался за толстым деревом и лихорадочно заучивал записку. Восемь слов: «Через два — три дня Королевская Пальма обещает подарок». Записка пахла гнилью, но мальчик не доверил ее ни ветру, ни земле, он положил ее в рот, медленно пожевал и, сдерживая тошноту, проглотил. Затем лег на землю и пополз. «До табачной лавки, — шептал он себе, — двадцать минут идти, десять минут бежать, семь минут очень крепко бежать. Семь минут туда и семь минут обратно. Скажу, что занозу вынимал». Наконец он отполз далеко и припустился бежать.
Лавочник сочувственно сказал ему:
— Второй день никто не приходит за твоими новостями. Или схватили связного, или не нужны твои новости.
Наранхо тяжело дышал.
— Нужны, — сказал он, — ой как нужны!
— Тогда жди, — сказал лавочник.
— Я не могу ждать, — испугался Наранхо. — Я не смогу вернуться. Американец не пустит.
Он присел на скамеечке и прижал голову к коленям.
— Придумаем что-нибудь, — успокоил его табачник. — Жди.
Прошло полчаса, час, полтора.
— Он убьет маму Мэри, — тихо сказал Наранхо.
— Слушай, — быстро сказал лавочник. — Не разрешено мне посылать тебя на явку. Но что делать? Не могу иначе. Отвечу сам перед комитетом. Пойдешь в центр: за памятником быка, по левую руку, увидишь цветочный магазин. Разыщешь продавщицу. Роситой кличут.
— Знаю. Мне Хосе говорил.
Наранхо побежал в центр. Цветочный магазин он отыскал легко. Прошел мимо, стрельнул глазом в витрину, Роситы не увидел, а увидел низенького продавца с рыжими бровями. Нет, о рыжем разговора не было. Он прошел обратно, но девочки так и не высмотрел. А время шло, и Наранхо со страхом думал о возвращении в глинобитный домик. На что-то решившись, перешагнул порог магазина и попросил вызвать хозяина.
— А что вам, молодой сеньор, угодно? — спросил рыжеватый продавец.
Он говорил, приятно улыбаясь, но Наранхо его улыбка не понравилась.
— Птицелов плел силок, — ответил он присказкой,— а птица-сплетница крутилась над его головой и спрашивала, что будет дальше. А дальше сплетница сунула голову в силок — там и осталась.
Продавец побагровел и вызвал хозяина.
— Ваша сеньорита, — важно сказал Наранхо, — обещала доставить моему хозяину корзину орхидей. Нет ни сеньориты, ни корзины.
— Адрес? — вмешался рыжеволосый.
— Боливара, пять.
— Сеньора заболела, — с грустью сказал хозяин. — Но мы доставим заказ.
— Не запоздайте, — сказал Наранхо, чувствуя, как продавец его простреливает глазами. — Сеньор Эбро, — он назвал имя своего соседа по Ливингстону, первое имя, пришедшее на память, — сеньор Эбро уходит ровно в три часа пополудни.
Вышел и только сейчас догадался, что Роситы уже не увидит. В лицо ему заглянул полнеющий прохожий с тростью в руках.
— Вы на Боливара пять? — сказал он. — Нам по дороге.
Бармен наблюдал эту сцену из окна ресторана и, хотя маленького кариба он не знал, но понял, что агент привязался не случайно. Вышел вслед за ними и нагнал кариба и агента на ближайшем перекрестке.
Агент не догадывался, что имеет дело с сильным и ловким рыбаком. Они проходили мимо универсального магазина с вертящейся дверью. Наранхо сказал:
— Мне сюда. Поручение.
— Зайдем, — согласился агент.
Наранхо прошел первым, но сделал не полкруга, а круг и, выскочив обратно на улицу, с такой силой толкнул вертящуюся дверь, что она ударила агента, бешено закрутила его и, пока он приходил в себя, кариб был за два квартала. «Сообразительный малый», — засмеялся про себя бармен.
Наранхо возвращался в табачную лавку. «Роситы нет, — в отчаянии размышлял он. — Кого предупредить?»
Но о нем не забыли. Третий раз брался за ручку двери Хосе Паса, и третий раз его останавливал спокойный голос Карлоса Вельесера:
— Подождем еще полчаса, Хосе.
— Команданте, меня не увидят.
— Если Ривера не отыщет другого связного, пойдешь ты.
Хосе был раздосадован, но ослушаться Вельесера не посмел. Он сидел в кресле, готовый по первому же звонку сорваться с места и побежать навстречу своему приятелю Наранхо. А пока наблюдал, как Вельесер с линейкой и циркулем вычерчивал план.
— Вот видишь ли, Хосе, — пояснил Карлос, — этой двери недостает пяти сантиметров для того, чтобы сквозь нее могли пройти носилки. Но я думаю, — наши люди справятся.
— Мой команданте, — прошептал Хосе, — разве Андрес будет на носилках?
— Не знаю, — Карлос был в раздумье, — от БочкиЖелчи чаще выносят на носилках.
Звонят. Это Ривера. Он входит, запыхавшийся, бледный.
— Росита уже на месте. Но я запоздал. Придется в табачную лавку сходить самому.
Не нужно.
Карлос проверяет костюм Хосе: брюки отутюжены, желтая рубашка аккуратно заправлена, волосы разделены посередине линией пробора. Это не вчерашний пеон Хосе Паса, не тот, что стоял в распахнутой блузе, взъерошенный, босой, дерзкий, перед свитой Армаса.
Хосе выходит. Карлос кладет перед собой на маленький столик часы и с тревогой говорит:
— Студенты и группа Габриэля, конечно, отобьют Андреса. Мне не нравится только, что сообщение исходит от Мигэля. Не выдаст ли он себя?
— В конце концов, Карлос, — возражает Ривера, — когда арестованного везут в загородную виллу Линареса, об этом знают и караульные, и начальник политической тюрьмы.
— Линарес хитер, как черт. Он вспомнит каждое свое слово... Впрочем, Мигэля пора забирать из этого гнезда.
Карлос бросает беглый взгляд на часы.
— Хосе должен быть в лавке.
Да, Хосе уже в лавке. Он принимает радиосводку у табачника и с надеждой спрашивает:
— Наранхо... далеко? Табачник мрачнеет.
— Передай своим, парень, — вяло говорит он, — промахнулся я. Тебя долго не было. И девчонки тоже. Я послал его на цветочную явку.
Хосе от неожиданности садится на пол.
— Ты послал его в клетку, — жестко режет Хосе, и глаза подростка становятся злыми. — Тебе нельзя доверять. Тебе нужно пойти к курам и кудахтать.
Табачник ошарашен этим взрывом чувств; он чуть не плачет.
— Ты объяснишь им, — жалобно говорит он, — двое суток никого не было. Тот парень извелся, почернел весь...
На пороге Наранхо: распаренный от солнца, беги, страха.
— Хосе! Ты пришел? Я знал, что ты придешь. Королевская Пальма обещает полиции подарок...
— Наши уже что-то прослышали.
Хосе на правах старшего усаживает Наранхо на скамеечку:
— Ты стал другой, Наранхо. До Сакапа ты был маленький, и рожица у тебя походила на бочонок. Сейчас ты выше меня, а от бочонка осталась одна бутылка.
— Мне очень трудно, Хосе, — зашептал Наранхо. — Совсем один. Никого нет рядом. Деда потерял. Команданте далеко. Ты далеко.