Тайной владеет пеон - Михайлов Рафаэль Михайлович (читаем книги TXT) 📗

Он просчитался. У Линареса была блестящая па­мять. Карлос Вельесер был прав, когда говорил, что Линарес помнит каждое свое слово. Мигэль не знал этого, но увидел, как желтая искра мелькнула в на­лившихся кровью глазах полковника, руки его сжались в кулаки и он процедил:

— Вспоминай лучше, приятель. Ты был в кабинете, когда я велел привести ко мне студента еще раз.

— Я упустил это из виду, сеньор полковник. Или просто не слышал.

Линарес шагнул к столу.

— Я буду пить за упокой души этого студента, — насмешливо сказал он. — А ты будешь пить со мною. Аида, оставь нас.

Он опрокинул бутылку прямо в фужер и наполнил его до краев темно-красной влагой.

— Мой опекун не разрешает мне пить, — напомнил Мигель.

— Сегодня твой опекун я, — фыркнул полковник. — Ты будешь делать то, что я приказываю, если... ты Хусто Орральде. — И он ударил кулаком по столу.

29. ПАЛАЧ НАПАДАЕТ НА СЛЕД

Не трудно догадаться, что привело в такое неистов­ство полковника Линареса.

На восемь вечера он вызвал к себе арестованного Андреса. Идти он не мог — конвойные несли его. Узники Центральной политической тюрьмы, где содержался Андрес, узнали о нечеловеческой пытке, которой под­вергся юноша, и в знак протеста объявили голодовку. Тюрьму лихорадило. Днем Линаресу звонил сам прези­дент и предложил «либо закончить разбор студенче­ского дела, либо прекратить его». Линарес попросил отсрочку. Он надеялся, что Барильяс опознает в Андресе посланца в Сакапа.

Конвойные посадили узника на стул и оставили студента в кабинете шефа тайной полиции наедине с офицерами. Андрес не мог смотреть, — мешала острая резь в глазах, перед ним маячили смутные фигуры, он услышал сиплый голос Линареса:

— Всмотритесь в эту кашу, Барильяс. Он?

«Мое лицо называют кашей, — подумал Андрес. — Должно быть, и вид у меня... Лишь бы не потерять сознания... Держись, Андрес. Держись, голубчик. Тебе еще жить. Только почему Барильяс? Сосед по камере отстукал, что Адальберто Барильяса застрелили».

Незнакомый голос ответил:

— Тот был пониже ростом.

— Жаль, — сказал Линарес. — Иначе бы все объ­яснилось. Я обещал показать убийц известного вам человека, мой лейтенант. Перед вами один из них. Что прикажете с ним делать? Горячая ванна? Свинцовые примочки? Электрический ток?

— Все три способа употребите разом, мой полков­ник.

— Ну, сеньор Андрес, — сказал Линарес. — Вы слы­шали совет брата вашего университетского друга? Все три способа разом или вы дадите мне явку. Отвечайте.

Ценой острой боли Андрес раскрыл глаза и как мог спокойнее сказал:

— Зря стараетесь, полковник. А что... касается трех способов, то завтра про... прочтете о них в студенче­ской листовке.

Больше он не мог терпеть и закрыл глаза. Линарес потянулся к крану, но почему-то отдернул руку. Угроза его напугала; даже мертвые, эти маньяки умудряются рассказывать в листовках, как и кто их пытал.

Он  попытался  применить  психологическую пытку.

— Завтра? Завтра к утру вы будете расстреляны. Между прочим, Адальберто только что сообщил нам имя вашей подруги, Андрес...

Руки узника беспокойно зашевелились.

— Ну, решайтесь, Андрес. Мы умеем допрашивать и женщин.

Андрес хрипло засмеялся и закашлялся.

— Не ломайте комедию, — остановил он Линаре­са. — Адальберто уже нет в живых.

Он дико закричал. Горячая струя снова ударила его в лицо.

Через полчаса конвойные вынесли Андреса и бросили в закрытую легковую машину. Один забрался вовнутрь, а второй сел рядом с водителем. Машина бесшумно снялась с места. За нею должна была после­довать вторая машина со старшим офицером конвоя; ее шофер, стоявший у папиросного лотка, бросил про­давщице мелочь, направился к своему «форду» и вдруг исчез. Исчез на глазах у офицера. Будто провалился сквозь землю.

Он действительно провалился сквозь землю. Когда шофер пересекал дорогу, открылся один из люков, ловкая рука вынырнула из него, опоясала ноги шофера лассо и в мгновение втянула в люк.

А первая машина мчится по ярко освещенным ули­цам. Она должна проскочить узкий переулок, выходя­щий к тюремной стене. Но дорогу ей преграждает огромный фургон, запряженный мулами. Старый прием, известный жандармам всех стран. У шофера точная инструкция. Он резко тормозит и пытается развернуться. Навстречу — второй фургон. Тогда шофер высовывает из окошка руку с пистолетом. Он не успевает нажать курок и вызвать полицию. Точный удар вышибает пи­столет, два сверкающих холодных острия рапир — слева и справа — прикасаются к горлу шофера и к виску кон­войного. Второй конвойный слышит возню и достает пистолет, но в крошечное окошечко просовывается третья рапира и нежно щекочет его ухо. «Не двигай­ся», — шепчет голос. Сильные руки распахивают дверцы, ловкие руки подхватывают арестованного, быстрые руки вносят его в узкий парадный подъезд.

Переулок пустеет. Тореро и его друзья исчезают раньше, чем полицейские, привлеченные зеваками, под­бегают к машине. Еще несколько минут — прибывает вторая машина: один из солдат заменил исчезнувшего в люке шофера.

— Они унесли его на носилках! — кричит шофер. — Они далеко не уйдут.

Пронзительные сигналы автомобиля, свистки. Квар­тал окружается. В узкую дверь врываются солдаты. За дверью вестибюль, за вестибюлем — патио, за па­тио — второй патио, как во многих городах Латинской Америки. Преследователи разбиваются на несколько групп. Одна обшаривает квартиры, вторая задерживает все машины на ближайшем перекрестке, третья вры­вается в подъезд маленького больничного здания.

Поздний вечер. Уборщица обметает лестницу. Офи­цер ее отталкивает и ползает по ступенькам.

— Свежие следы, — говорит он, — Привозили боль­ного?

Уборщица напугана.

— Да, сеньор. Я ничего не знаю, сеньор.

Офицер командует, солдаты взбегают наверх и за­нимают все выходы из палат. Сам он направляется в операционную, куда санитары вкатывают коляску; до­гнать ее офицер не успевает. Дверь захлопывается пе­ред его носом. Он стучит, стучит оглушительно, скверно­словит, грозит. Выходит вежливая строгая сестра:

— Зачем вы буяните? Больной тяжелый.

— Когда привезли?

— Недавно. С час назад.

— Ложь! И десяти минут не прошло!

— Не кричите, сеньор лейтенант. Операция нача­лась.

— Я желаю пройти в операционную. Тайная поли­ция.

Сестра молча выносит халат, колпак и марлевую повязку. Медленно завязывает тесемки халата, который топорщится на офицере, помогает надеть повязку.

— Живее! Живее!

Сестра вводит его в операционную и шепотом велит сесть в угол. Операция продлится с полчаса. Офицер желает взглянуть на лицо больного, но спины хирурга и ассистентов образуют неприступную стену.

— Что с больным?

Один из ассистентов недовольно оборачивается.

Пересадка кожи. Профессор просит полной ти­шины, сеньор.

Кожи? Это то, что нужно. Студенту основательно обезобразили лицо. Офицер доволен.

Острый запах йода, спирта. Ослепляюще яркий свет лампы падает на операционный стол и, ударяясь о хирургические инструменты, рассыпается на скальпели, зажимы, ножницы.

Томительные полчаса. Профессор выпрямляется. Высокий, гордый, седой, проходит не смотря.

Офицер вглядывается в лицо больного: не тот!

Где ему знать, что за минуту до его прихода, того вынесли через окно и сейчас Андрес далеко от спасшей его больницы.

Офицер возвращается к Линаресу, — Линарес на­чинает допрос Хусто.

— Ты будешь делать то, что я приказываю, если... Если ты Хусто Орральде.

Но такой экзамен уже был у Мигэля. Опоздал, Бочка Желчи.

— Мой полковник, — высокомерно говорит Мигэль, — я не обязан отвечать на ваши вздорные вопросы.

Но Линарес только на секунду сбит с толку тоном мальчишки. Ему многое не нравится. Аида давно жа­луется на неотесанность парня. Его реплики становятся двусмысленными. Он запомнил: «Индейцы не будут жаться к стенам...»