Мальчишки из Нахаловки (Повесть) - Мандругин Александр Андреевич (полные книги TXT) 📗
Нужда — вот что покрыло ее красивое лицо морщинами, изуродовало руки, заставило поблекнуть синему глаз. Как бы они сейчас сияли, если бы Максим принес те деньги, которые отобрал жандарм. Вспомнив это, Максим задохнулся от злости.
— У, гад, — вырвалось у него, — ну подожди, я тебе устрою!
Мать мгновенно выпрямилась.
— Кому это ты грозишь, что ты устроишь? — с тревогой спросила она.
— Жандарму, вот кому.
— Да ты понимаешь, что ты говоришь? Да ты… Да я тебя…
Вскочив с табуретки, мать бросилась к стене, где висел широкий отцовский ремень. Максим решил не защищаться и стойко выдержать лупцовку. Все же лучше, чем смотреть, как она плачет.
Вдруг за его спиной раздался радостный крик:
— Максим пришел! Принес кафетку?
Максим обернулся, подхватил бегущего к нему с растопыренными руками Колю и крепко прижал к себе.
— Принес, конечно, принес. — Достал из кармана конфету.
Мать, сделавшая уже было шаг к Максиму, остановилась, глубоко вздохнула и села за стол.
— Рассказывай, что ты натворил?. — устало спросила она.
— Да ничего, мам, ей-богу, ничего.
— Как ничего, а зачем в мастерских газетами торговал?
— A-а, это. Так я ж не знал, что там нельзя торговать, — начал изворачиваться Максим. Но откуда матери все известно?
— А деньги где?
— Жандарм отобрал.
— Вот то-то и оно — жандарм отобрал. Говори спасибо, что он хороший человек — и деньги вернул, и обещал начальству не доносить.
— Правда, мам? Когда это он тебе сказал?
— Я у них сегодня стирала. Он пришел обедать и рассказал, говорит, если узнает начальство, отцу будут большие неприятности. Ты понимаешь это?
Вот после этого случая отец и запретил Максиму торговать газетами.
Заскрипела лестница, приставленная к крыше землянки, где Максим спал. Газис! Сколько они не виделись? С самой школы. Он с отцом выжигал в лесу уголь, добывал белую глину — ее охотно покупали хозяйки для побелки. Потом они ездили по улицам и торговали этим добром.
Максим вскочил навстречу другу, а Газис таким тоном, будто расстались только час назад, сказал:
— Есть дело, Максим. Хочешь работать на выгрузке?
— Спрашиваешь, конечно, хочу!
Газис рассказал, что вчера к ним приходил подрядчик. Нанимает на выгрузку бревна из Сакмары выгружать. Отца берет вместе с лошадью и просит набрать с десяток ребят, таких, как Газис.
— А что ты там будешь делать? — спросил Максим.
— Да работа простая, весь день на лошади верхом ездить.
— Ну да! А мне можно?
— Так я и пришел за тобой. Просись у отца.
Когда Максим сказал родителям, что ему предлагают наняться на выгрузку, отец молча сел на лавку и задумался, машинально сворачивая самокрутку. А мать закричала:
— И не думай, не пущу!
— Да, мама, ведь это совсем не тяжело, — горячо заговорил Максим, — чего ты боишься? Сидеть на лошади, только и делов.
— Ты не знаешь, а я знаю, как это целый день на лошади.
— Подожди, мать, — перебил жену Василий Васильевич. — Чем ты сегодня нас будешь потчевать в завтрак?
— Картошкой.
— И вчера, и позавчера кормила картошкой. Так ведь?
— Где же я тебе возьму мяса? — вскипела Любовь Ивановна.
— То-то и оно. Войне еще конца не видно, а мясо подорожало втрое, хлеб вдвое. Ты лучше меня знаешь, что моего заработка уже сейчас даже на продукты не хватает. А впереди зима, одежонку надо справлять. Признаться, я уж подумывал, не пойти ли Максиму вместо школы в главные мастерские.
Мать сникла. Конечно, она лучше отца знала, как нужда все туже и туже затягивает петлю. Но ведь жалко сына. И, пытаясь все же удержать его возле себя, выкрикнула:
— С этих пор мальчонке надрываться!
Максим почувствовал: мать сдается, это ее последний и не очень убедительный довод. И, будто подтверждая эту мысль, отец сказал:
— А ты вспомни, с каких пор мы с тобой начали работать в деревне. Меньше его были.
— Так то ж в деревне. А если утонет?
— Что ты, мам, я знаешь как плаваю!
— Не бойся, — поддержал Максима отец, — я схожу к Абдулу Валеевичу, попрошу присмотреть.
Мать молча вздохнула.
Сборы были недолги. Пальтишко, буханка хлеба (порядок у подрядчика такой: хлеб свой, приварок хозяйский), вот и все Максимовы пожитки. Он так спешил, что даже не попрощался с Володькой. И, только сидя с Газисом в телеге, вспомнил об этом. К нему обернулся Абдул Валеевич.
— Слушай, ты в татарский артель работать будешь. А махан ашать будешь? — спросил он Максима.
— А вы будете?
— Мы, татары, мы всегда едим лошадка, а ты ешь свинья, тьфу!
— Я конину никогда не ел, но раз вы едите, почему мне не есть?
— Правильно, Максимка, молодца. Твой отец говорил, чтоб я за тобой смотрел. Ты меня слушайся.
— Буду слушаться, дядя Абдул.
— Не будешь слушаться — кнутом пороть буду.
— Не будешь, дядя Абдул.
— Почему не буду?
— Да я тебя без кнута буду слушаться.
Было время, когда Максим побаивался Абдула Валеевича. Он ему казался очень сердитым. Широкие брови чуть не совсем прикрывают глаза, и поэтому Абдул Валеевич всегда выглядит хмурым. Да еще длинные усы, опущенные книзу, и борода какая-то чудная — растет из шеи и чуть-чуть наползает на подбородок.
Раньше он работал на лесопильном заводе навальщиком. Но при раскатке бревен ему сломало ногу. Срослась она неправильно, и остался он на всю жизнь хромым. На заводе уже работать не смог и вот промышляет теперь понемногу — уголь выжигает, добывает белую глину, работает на выгрузке бревен и все на своей лошаденке.
А досталась она ему случайно. На поле за Нахаловкой проходили кавалерийские учения. У одного казака лошадь провалилась в суслиную нору и сломала ногу. Командир приказал ему пристрелить ее. Все ушли, а казак стоит над лошадью и плачет. Абдул Валеевич шел мимо. Казак и говорит:
— Слышь, кунак, застрели коня, не поднимается у меня на него рука. Все равно что друга убить.
— Зачем стрелять? — отвечает Абдул Валеевич. — Отдай моя, лечить будем.
— Возьми, — обрадовался казак.
Позвал Абдул Валеевич Максимова отца, еще кое-кого, подхватили лошадь на жерди и привели в сарай.
Как за родным человеком ухаживал за лошадью Абдул Валеевич, ночей недосыпал, на последние деньги коновала приглашал и приговаривал: «Ты, Васька, хромой, твоя хозяин хромой, на двоих пять ног. Уй как будем жить!» И выходил.
И живут они втроем — Абдул Валеевич, Газис да Васька — конь. Дружно живут. А землянка их стоит на отшибе, в стороне от Нахаловки.
Газис, когда вырастет, будет, наверно, таким же, как отец. Такой неразговорчивый и всегда кажется сердитым. А на самом деле он и стеснительный, и очень добрый, для товарища ничего не пожалеет. Но попробуй задень. Ого!
Вот и Сакмара. С пригорка, на котором остановилась подвода, далеко был виден песчаный берег, а на нем кучки людей. Первое впечатление, будто они бестолково толкутся, свистят, галдят. Но, вглядевшись, Максим понял, что на берегу идет четко организованная работа. Одни строят из подтоварника — тонких бревен — артельные шалаши, другие, что на лошадях, вытягивают из реки бревна и прокладывают из них лежневую, вроде рельсовой, дорогу, третьи, стоя с длинными баграми на бревенчатых наплавах, сортируют в заводях приплывший сверху лес, готовят его к выгрузке.
Спрыгнув с телеги, Абдул Валеевич что-то крикнул в темный зев крайнего шалаша. Оттуда показался сначала большой живот, туго обтянутый длинной до колен белой рубашкой, над ним редкая, расползшаяся по широкому лицу седая борода, и, наконец, на солнцепек выбралась грузная фигура.
— Хозяин, — шепнул Максиму на ухо Газис.
Абдул Валеевич поклонился, а хозяин, чуть приметно мотнув бородой в знак приветствия, что-то спросил по-татарски и слегка приоткрыл свои едва приметные среди оплывших щек глаза. Абдул Валеевич ответил. Тогда хозяин на чистом русском языке обратился к Максиму:
