Мальчишки из Нахаловки (Повесть) - Мандругин Александр Андреевич (полные книги TXT) 📗
И Максим решил: он повел Володьку через плац, прямо на часового.
— Стой, кто идет? — услышали вскоре ребята голос часового.
— Дяиньк, скажите, пожалуйста, как пройти на Никольскую улицу? — заговорил Максим.
— На что она вам?
— Да нам дальше, в Неженку идем, за хлебом.
Ребята подошли к часовому совсем близко.
— Да разве вы в такой мороз дойдете? Замерзнете в степу.
— Дойдем как-нибудь, холодно будет, бегом побежим.
— Дал бы я вам хлебца, да с поста нельзя уйти.
— Да вы идите, мы покараулим.
— Ишь вы какие прыткие, — засмеялся казак, — с поста, брат, уходить не положено. Ну вот что, ступайте вдоль забора, а как кончится забор, перейдете площадь, там будет улица, по ней и выйдете на дорогу, что на Неженку.
— Спасибо, дядя.
Ребята пошли вдоль забора, и, как только им стало ясно, что часовой их не видит, начали расклеивать листовки. Теперь осталось залезть на забор и забросить пачку листовок во двор. Ребята зашли за угол, выбирая сугроб повыше, с которого можно было бы залезть на стену.
Наконец Максим взобрался Володька на плечи, ухватился за колючую проволоку, протянутую по верху стены и подтянулся. Уперся локтями в край, Володька подставил под его ноги свои руки и помог ему взобраться на стену. Максим огляделся. Насколько мог рассмотреть; эта часть двора была пустынна, даже снег не убирался. Бросать сюда листовки нет никакого смысла, проваляются до самой весны.
В глубине двора светит огонек. «Наверно, там вход в казарму, — подумал Максим, — вот туда и надо подбросить листовки». И, словно его кто толкнул, перелез через проволоку и спрыгнул во двор, увязнув по пояс в сугробе. Выбрался из него и подошел к длинному сараю. За стеной услышал, как переступают и фыркают лошади. Значит, попал к конюшне.
«Хорошо бы пробраться туда и разложить листовки в ясли. Придет казак за лошадью, а ему, пожалуйста, листовочка прямо в руки», — подумал Максим. Но конюшне должен быть дневальный.
Так стоял он, не зная, что предпринять. И тут в глубине конюшни услышал голос:
— Ну, ты, балуй!
Значит, дневальный не у ворот… Максим решительно шагнул вперед, потянул за ручку и в образовавшуюся щель между створками проскользнул в конюшню. Приятное тепло, пропитанное густым настоем лошадиного пота, навоза и дегтя, пахнуло ему в лицо. При свете фонарей, слабо освещавших из-под потолка помещение, Максим разглядел ряды лошадей.
— Кто там? — услышал он вдруг голос дневального и юркнул под лошадиные головы. Теперь дневальный его не увидит, можно смело раскладывать листовки в ясли. Обошел один ряд, перебежал на другую сторону конюшни.
И тут затрубил горн. «Зорю играют», — догадался Максим. Вот попался! Сейчас в конюшню набегут казаки, начнут разбирать лошадей и увидят его. Что же делать?
У конюшни простучали копыта. Максим увидел, как дневальный побежал к воротам, распахнул их и, приложив руку к фуражке, стал докладывать офицеру. Тот небрежно козырнул, бросил повод дневальному и ушел. Дневальный ввел лошадь офицера в конюшню, привязал к крайним яслям, а сам вышел за ворота.
Со двора доносился все нарастающий гул голосов. Через открытые ворота Максиму видно было, как из казармы выбегали казаки и строились поэскадронно. Что же делать? Через несколько минут казаки будут здесь. Спрятаться негде.
«Эх, была не была! Или пан, или пропал!» — чуть не вслух сказал себе Максим, вышел из укрытия, отвязал офицерскую лошадь и, вскочив в седло, изо всех сил ударил ее поводом. Лошадь рванулась так, что Максим едва успел наклониться и спастись от удара о притолоку. Только бы проскочить ворота, а там — улица, свобода! Максим смутно видел, как мелькнули казаки перед казармой, и, только оказавшись на улице, услышал голоса: «Держи, держи его!» Прогремел выстрел, где-то рядом тонко просвистела пуля.
«Ушел! Ушел!» — радостно кричало все внутри Максима. Отличный офицерский конь, разгоряченный ударом, легко мчал его по середине начавшей сереть в предутреннем свете улицы, и редкие прохожие удивленно смотрели на необычного наездника.
«Куда скакать? По Телеграфной улице? Но там живут Воронины, увидят — выдадут. В Нахаловку вообще нельзя: за ним, конечно, сейчас гонятся, и он приведет за собой погоню домой. Куда же тогда? На остров! Там не найдут». И Максим повернул лошадь кружным путем, по глухим улицам.
Миновал Слободку, выехал в поле. Перебрался через железнодорожную насыпь и, оставив в стороне Нахаловку, поднялся на горку. Огляделся.
Но что это? Из Слободки скачут десятка два всадников. Неужели напали на его след? Максим тронул лошадь в бока каблуками, и она послушно стала спускаться с горы в лес, к Сакмаре.
В лесу стало тише, теплее, повалил густой снег.
«Это даже лучше, следов не будет», — подумал Максим. Он себя чувствовал совсем хорошо. Вот только ноги, особенно коленки, ломит от холода. Но ничего, все идет отлично, не сбиться бы только с дороги.
Вдруг лошадь резко остановилась, Максим едва не вылетел из седла. Лошадь передними ногами стояла на самом краю обрыва. Ага, значит, Сакмара.
— Ну, друг, смелее, — сказал Максим и решительно направил лошадь по чуть приметной тропинке, наискосок спускавшейся по обрыву. Послушная его руке лошадь сошла на отлогий берег и пошла по занесенному снегом льду Сакмары. Максим начал энергичнее погонять. Лошадь перешла на рысь и вдруг опять встала. Максим разглядел впереди совершенно чистую от снега полосу льда: это та самая быстрина, по которой они летом переходили вброд реку. Но ведь сейчас Сакмара скована морозом, чего ж лошадь испугалась?
— Дурочка, думаешь, это вода, это же лед!
Максим хлестнул лошадь поводом. Она рванула вперед, сделала несколько шагов, и лед, слабый на быстрине, треснул. В ужасе лошадь сделала скачок, другой, и Максим, не удержавшись, полетел в воду. Он сразу же встал на ноги и уперся в край льда, мгновенно сообразив, что иначе его утащит под лед.
Тем временем лошадь громко заржала и умчалась на противоположный берег Сакмары.
Максим оперся о край льда, пытаясь вылезти из полыньи. Лед обломился, и он снова окунулся в воду. Тогда он лег на живот и начал легонько вползать на лед. Так он и дополз до берега. Разулся, вылил из валенок воду, снова обулся и побежал в глубь острова. Полушубок, шапка, валенки — все моментально покрылось льдом и снегом. От ходьбы в тяжеленной одежде Максим стал согреваться. Но иссякли силы. Сел отдохнуть и тут же почувствовал, как его сковывает холод.
«Идти, обязательно идти», — приказал себе Максим. Шагал, полз, перелезал через поваленные деревья; падал в ямы. И вдруг страшная мысль ожгла его: да правильно ли он идет? Может быть, кружит на одном месте, ведь так в буран бывает. Остановился, собрался с мыслями. Да нет, идет он верно, ветер как дул в спину, так и продолжает. Да вот и знакомый осокорь, вот залив, а вот занесенная снегом тропка к Газисовой землянке… Все, дошел! Здесь его казаки не найдут и мороз не страшен. Передохнет до вечера — и домой.
Руками разгреб сугроб у двери и вошел внутрь. Только закрыл дверь, как плотная тьма охватила его. Очистил от снега маленькое окошечко, стало светлее. Нары, печурка, стол, сколоченный из палок, — все было на месте. Там, под нарами, завернутое в мешковину, зарыто ружье. Максим попытался нагнуться и не смог, сказались бессонная ночь, голод, пережитые волнения.
— А ну за дровами!
Снег перестал сыпать. Сквозь поредевшие облака засветило солнце, усыпав поляну, кусты, деревья тысячами веселых искр. Максим обошел несколько старых осокорей, наломал сухих сучьев и принес в землянку. Начал тереть палку о палку. Запыхался. Пощупал палки. В местах трения они были теплыми. Еще немного, и загорятся. Начал тереть сильнее. Палки стали горячими, но не загорелись. Зато сам согрелся. Но не стало сил. Пока отдыхал, палки остыли. Нет, так огня не добыть. Хорошо африканцам, у них там жара, палки пересохшие, попробовали бы они вот так, на морозе, добыть огонь.
Что же делать? Постой, как-то дедушка Кожин рассказывал, если выстрелить в паклю или в вату, то они загораются. Максим залез под нары, раскопал землю, достал ружье и патронташ. Вытащил из патрона пыж и высыпал дробь. Но в землянке нет ни пакли, ни ваты.
