Мальчишки из Нахаловки (Повесть) - Мандругин Александр Андреевич (полные книги TXT) 📗
Открылась дверь, и в щель просунулась голова Сони. Максим мгновенно перестал жевать и вскочил.
— Соня, ты? Здравствуй! Ты что так долго не заходила? — воскликнул Максим и взял Соню за руку. Она выдернула ее, спрятала за спину и встала у двери.
— Заходи, Соня!
— Я пришла тебе сказать… — Соня запнулась, опустила глаза и какую-то минуту стояла молча, как бы подбирая слова. — Я пришла сказать… между нами все кончено…
— Что кончено?
— Ну, я больше не буду с тобой дружить. Потому что ты вор.
— Я? Вор?
— Да, вор, украл деньги у нашего управляющего, хотел украсть лошадь. Ты залез в чужой сад, и там тебя ранили. Тетя сказала, что мало тебе всыпали, таких, как ты, надо вешать. А отец твой смутьян и разбойник.
— Ха, нашла кому верить, да Гусачиха самая злая женщина на свете и все врет.
— Молчи, взрослые не врут. А твой отец смутьян.
— Да ты знаешь, какой мой отец? Он борется за правду, за рабочих. Он за рабочее дело все отдаст. Его в тюрьму посадят, а он все равно будет за рабочих, станут расстреливать, на костре жечь — он все равно за рабочих. Таких, как мой отец, ничем не запугаешь!
— Мой папа тоже революционер, и дядя Прокофий тоже за революцию. А про тебя Гена сказал, что ты большевистское отродье. Это правда?
И Соня рассказала, как за столом Гена делился своими впечатлениями об острове. По окуркам и по листовке, которую он нашел в землянке, он установил, что в прошлом году и Максим, и его друзья жили на острове не одни, что там скрывались наверняка большевики. Об этих подпольщиках Максим наверняка знает, и его надо как следует расспросить. Жорж сказал, что берет это дело на себя. Он-то сумеет вытянуть из Максима все, что тот знает. Только пусть пока его никуда не выпускают.
— Вот ты какой, и я с тобой не хочу знаться, — выпалила под конец Соня, круто, так что короткая юбка обвилась вокруг ног, повернулась и ушла.
Максим растерянно смотрел на захлопнувшуюся за Соней дверь и не знал, что ему делать. Бежать, объяснить, что он совсем не такой, как о нем говорят. Но тут его ожгла мысль: да ведь его будут допрашивать, может быть, бить, чтобы он рассказал о своих, а тем временем отца и его товарищей арестуют. Нет, наплевать на эту взбалмошную девчонку. Бежать, скорее бежать!
Максим достал из шкафа Генину форменную суконную рубашку. Она оказалась велика, пришлось завернуть рукава. Потом взял лист бумаги, карандаш и написал:
«Дорогой Илья Ильич! Большое, большое вам спасибо за вашу доброту. Когда-нибудь вам отплачу чем-нибудь хорошим.
Максим».
Осторожно открыл окно, прислушался. Во дворе было тихо, только за углом дома у ворот прогремела цепью по проволоке собака. Максим тихо спустился в сад, начинавшийся прямо у окна. Когда повис на руке, почувствовал, как заныла спина. Но можно ли в такой обстановке обращать на это внимание? Не торопясь, чутко вслушиваясь в каждый свой шаг, передвигаясь от дерева к дереву, Максим добрался до забора. На ощупь нашел перекладину, а пониже дырку в доске, вставил в нее большой палец ноги, и так, цепляясь за что попало, взобрался на забор. Ну а повиснуть на руках и спрыгнуть на землю было уже просто.
Вот он и на свободе, идет по знакомой улице, полной грудью вдыхает теплый ночной воздух. Тревожная мысль подхлестывает его: вдруг Жорж со своим отрядом уже в Нахаловке, может быть, отец и все друзья его арестованы.
Максим побежал. Но с первых шагов больная спина дала о себе знать. Он сразу вспотел и начал задыхаться. Остановился. Появилось сильное желание лечь и выждать, пока боль утихнет. Нет, нельзя, надо бежать, скорее, скорее. Максим стиснул зубы и снова побежал. И удивительно, боль вроде бы подчинилась ему: приутихла, и чем дальше он бежал, тем она становилась глуше и глуше. Иногда он переходил на шаг, потом снова бежал, пока в легких хватало воздуха.
Вот и виадук. За ним версты полторы поле — и родная Нахаловка. Близкие, с детства обжитые места придали силы, и он снова побежал. Ну вот, наконец, и дом! Максим взглянул через окно в землянку. Мать сидит перед столом. Маленькая трехлинейная лампа едва освещает ее сосредоточенное лицо. Максим потихоньку постучал в окно и отошел к двери.
— Кто? — услышал он голос матери. — Максим? — удивилась она и распахнула дверь.
Максим коротко рассказал матери о предполагаемом налете.
— Беги к Абдул Валеичу, — сказала она, — кажется, наши там.
Максим подошел к землянке Абдула Валеевича обходным путем. Укрылся в тени от сарая и осмотрелся. Не заметив никого, двинулся к двери. Вдруг тяжелая рука крепко ухватила его за плечи.
— Ты чего тут шляешься? — услышал он сердитый шепот. Вгляделся, это Иван Ильиных. Рассказал ему. Иван постучал в дверь и ввел Максима в землянку. Здесь вокруг стола, на кровати, на табуретках, у печки сидели рабочие. В середине стола сидел отец.
— Максим? — воскликнул Василий Васильевич, увидев сына. — Ты как сюда попал?
Максим начал сбивчиво рассказывать.
— Постой, постой, а как ты попал к доктору Воронину?
— Меня в станице ранили, из ружья.
— Час от часу не легче. Ну хорошо, это потом. Насчет ареста верно говоришь?
— Верно, пап, Жорж сказал, что знает, как вас накрыть всех вместе.
— Гм, ну что ж, товарищи, перенесем наше заседание в каменоломню. Через час соберемся там. И ты, Максим, пойдешь с нами. Там и ночуешь. Дома тебе сегодня ночевать не след.
Когда Максим и отец вышли в степь и остались наедине, Максим продолжил свой рассказ:
— Ты знаешь, пап, Жорж сказал, что среди вас они имеют своего человека.
— Кто такой, он случайно не сказал?
— Нет, сказал только, что он с гусаковского завода.
— С гусаковского? Так у нас оттуда только Лубочкин.
— Папа! — остановился Максим. — Так ведь это он и есть!
— Почему ты так решил?
— А вот почему. В прошлом году он меня расспрашивал, не видал ли я дома такие железные палочки с буковками на концах. Я сказал, не видал. Потом он показал «Зарю», которую Вася печатал на острове, и говорит: «Ты, Максим, везде бываешь, собери мне десяток таких листков». А зачем ему?
— Да, об этом надо подумать.
Всю ночь юнкера рыскали по Нахаловке. Были у Гориных, у Абдула Валеевича, обошли чуть не все дома и к утру ни с чем ушли.
«Смерть Дутову!»
В сентябре Максима, Газиса и Володьку приняли в главные железнодорожные мастерские. Максим стал учеником слесаря в паровозосборочном цехе, Газис попал в вагонный цех учеником столяра-краснодеревщика, Володька пошел в электрический цех.
Но не долго им пришлось работать.
Как-то утром, семья Гориных только еще собиралась завтракать, в землянку ворвался запыхавшийся от быстрой ходьбы, возбужденный Никита Григорьевич.
— Революция! — с порога закричал он. — Наша, пролетарская революция!
— Что случилось? — вскочил ему навстречу Василий Васильевич.
— Да вот, слушай, Кобозев со знакомым проводником прислал письмо. В Петрограде рабочие, солдаты и матросы свергли Временное буржуазное правительство, создано наше, рабоче-крестьянское правительство. Приняты декреты о мире, о земле. Войне конец, землю — крестьянам.
— Ну-ка, ну-ка дай почитать.
На революцию в Петрограде атаман Дутов ответил тем, что 27 октября известил население Оренбурга об организации «войскового казачьего правительства» и объявил город на военном положении.
Дутов спешил. Решительными мерами он пытался предотвратить установление Советской власти в Оренбурге. Для таких действий у него была довольно основательная опора: более 7000 надежных казаков, юнкеров и офицеров. Этому войску местная буржуазий предоставила крупные денежные суммы, продовольствие, обмундирование.
«Выборный» орган — городская дума безропотно согласился с дутовской диктатурой. Да и могло ли быть иначе, если в ней заседали такие люди, как Гусаков, Воронин и им подобные.
