Горькие шанежки(Рассказы) - Машук Борис Андреевич (читать книги онлайн бесплатно полностью txt) 📗
Еще раз глянув на дальний семафор, Чердымиха задержалась чуток, повернув голову в сторону казармы. Почудилось, что около гаража, вроде бы, отсвечивается белое пятно.
Гаражом называлось помещение, где путейцы хранили четырехколесный вагончик для перевозки шпал и больших грузов, мадароны, ломы, молотки, сигнальные знаки — все нужное при ремонте пути. Еще мужики соорудили к гаражу пристройку на три окна. Сложили там печь, оштукатурили и побелили стены. Повесили плакаты по технике безопасности, поставили стол и шкаф с книгами. Получился свой красный уголок. Сюда сходились по праздникам на торжественный доклад мастера. Тут же проводили собрания и слушали лектора, случаем заброшенного на полустанок.
С войной красный уголок большую часть времени пустовал. Скамейки сдвинули к дальней стенке, в книжном шкафу держали теперь весы и гирьки. Через день, когда с местным поездом приходила хлеборазвозка, сюда сносили тяжелые черные булки и здесь их резали, отпуская хлеб по карточкам. А вечерами в холодную пристройку давно уже никто не ходил. Откуда же взяться там свету? Чудится, может?..
Но красный уголок в тот вечер не пустовал. На краешке стола светила плоская лампа из путейского фонаря. На скамье сидел дорожный мастер Шарапов, сутулый, седой и скуластый, как коренной забайкальский гуран. На смуглом лице его выделялись серые глаза — быстрые, все видящие, понимающие и потому, наверно, особенно усталые.
Пообок от него примостился движенец Калиткин, который замещал начальника станции, — тот опять слег в больницу.
Между мастером и Калиткиным стояла баночка с махрой, тут же лежала газета, сложенная в размер самокрутки. Калиткин беспрерывно смолил и, блаженствуя, даже шапку снял, не глядя на холод.
У порога пристроился на корточках путевой обходчик Яков Слободкин, в лохматой шапке из собачьей шкуры. Густая щетина покрывала его крупное лицо, темное после многих лет работы, одинаково нелегкой и в летнюю жару, и в зимние морозы. Он снизу поглядывал на лампу, раздумывая, подниматься или нет, чтоб поправить фитиль. Язычок пламени тянулся вверх косо, откладывая на стекло полосу копоти.
Собрались мужики еще в сумерках, теперь время перевалило на поздний вечер, а они все сидели, устало роняя слова, задумываясь и изредка поглядывая на картонную коробку, лежавшую на столе. В коробке тускло поблескивали новенькие черные ботинки с кожаной подошвой и отстроченным рантом.
Прибыли они с хлеборазвозкой. По праздникам с нею передавали подарки для детей железнодорожников — пряники, карамельки-подушечки и немного шоколада. Конфеты и пряники присылали в коробках, по весу на общее число детей. А уж на месте подарки делили по семьям и раскладывали в заранее собранные мешочки. Дележ всегда поручался высшей тройке, в которую от путейцев входил мастер Шарапов, от движенцев — начальник станции, а от профсоюза — Слободкин.
Затем и собрались они в этот ненастный вечер — делить подарки к майскому празднику. С пряниками да конфетами порешили легко: на каждый мешочек пришлось по два с половиной пряника да конфет на пятидесятиграммовую гирьку с тремя пятаками. Да шоколада по четыре плиточных клетки. Разложили сладости по мешочкам, убрали их и закурили, задумавшись, что ж делать с еще одним подарком — ботинками. Их-то, присланных бесплатно от наркома путей сообщения, была всего одна пара. Как же ее разделить, эту пару, — чтоб по высшей справедливости было и обиду никто не таил?..
Мастер Шарапов в который раз вгляделся в список жителей полустанка, негромко спросил:
— Может, Варнаковым отдадим? — Он посмотрел на Калиткина, на Слободкина и стал загибать пальцы. — Тут же смотри… Ну, Амоса сбросим со счета, он в фэжэушку поступать собирается. Остаются Петька, Юрка, Зинка, Зойка. И еще, гляжу, вот-вот у них пополнение будет…
— А ты что, Петрович, пополнение тоже уже считаешь? — усмехнулся Калиткин.
Слободкин заметил:
— Берите и то в расчет, что у них во главе семьи двое. Сам карточку имеет, сама имеет и на иждивенцев на каждого есть. Вон, Катерина Чалова совсем одна мается.
Калиткин негромко возразил:
— Дак у нее ж малых только двое.
Опять замолчали, косясь на коробку. Да, непросто. Все-таки ботинки. В такое-то время…
Шарапов, сворачивая которую уже цигарку, мысленно обходил квартиры своих путейцев с казармы, начиная со старого дома, который рядом с переездом стоит. Два его крыльца смотрят на деревню, два — на южную сторону, на полигон. Одну квартиру занимает орава Слободкина Якова, другую — Будыкины, а за стеною от них, с обратной стороны дома, жили Куприян Колесин и совсем молодая пара, еще и без ребеночка даже.
Самая многодетная в старом доме — семья Слободкина: у Якова пятеро молодцов толстопятых. Как-то, проходя мимо дома еще в марте, по оттепели, видел мастер, как младший Слободкин босиком чесал к крылечку Колесиных по свежему снегу…
Второй дом, в котором мастер сам жил, был побольше первого. Перебирая соседей, Сергей Петрович выделил бригадира пути Конопленкина — отца трех девок. Пропуская бездетного казаха Айзупарова, он и в свою квартиру заглянул. У него сын Юрка в расквашенных сапогах ходит, дочь Варька тряпичные бурки донашивает. Но Варька из наркомовских подарков выросла, — невеста, уже и сама вон работает, письма людям разносит. А Юрке на лето можно кой-чего из старья подлатать.
Вспомнил мастер еще про один дом на казарме и нахмурился.
Барак этот называли «особняком», — он стоял в стороне от других путейских домов, почти между казармой и станцией. Низкий — окнами в бурьян — и длинный, будто через путевую трубу протянут. Стены потемнели от времени, из-под штукатурки торчала дранка. Упади он — никто не удивится. Строили его еще когда прокладывали вторые пути на Транссибирской дороге, — на скорую руку, как всякое временное жилье. Собирались на том месте новый дом ставить, но тут — война. Подперли «особняк» со всех сторон шпалами да кое-как утеплили.
А хозяев тут набиралось больше, чем в каком другом доме. Четыре крыльца, четыре коридора, и каждый — на три квартиры. Против крылечек — по три печки на деревянных подставках. Когда-то в летнюю пору, бывало, далеко от двора запахи разлетаются. Одна хозяйка суп с гусем варит, у другой — галушки, а третья как заправит картошку-толченку сальцем с поджаренным луком, — голодному от одного духа упасть можно.
Но с войной часть квартир в бараке опустела, в кастрюлях летом булькают борщи из молодой лебеды, и на сковородках, на горячих плитах жарят хозяйки картофельные драники. А весной, до новины — и на «тошнотиках» из прошлогодней картошки перебивается народ. Голод и не на то еще толкнуть может…
Самый многодетный в доме — Камаледдинов. Но ему прошлый раз отрез материи вырешили. Да и этот праздник у Камаледдиновых не пустой: разжился в колхозе потрохами от прирезанного жеребчика, который ноги сломал.
Слободкин поднялся, поправил все же в лампе фитиль. Одернув телогрейку, сел на скамью и вытащил из коробки ботинок. Постучал по блестящему носку ногтем, заглянул внутрь. Аккуратно уложив ботинок в коробку, вздохнул:
— Че они, не могли еще пары две-три подбросить?
— Ты, Яков, видать, уже слабеть начинаешь, — хмуро усмехнулся Шарапов. — Могли — так, наверно, прислали б. Это, поди, и твоему младшему понятно. Да и то подумать: хоть по одной паре на полустанок — это сколько ж ботинок на страну надо! — Мастер помолчал, передвинул в руках баночку с табаком, вздохнул: — Что ж делать будем, мужики?
Слободкин заметил:
— Да, тут, язви его, точно стрелять нужно. И опять же — хоть разорвись… Может, Шурке-сиротке? Там же, видишь, одни пенсионеры в дому да еще он — иждивенец.
— Прошлый раз штаны ему вырешили, — напомнил Калиткин. — Поди, и дырок еще не протер.
— Так может, все-таки Варнаковым?
Мужики замолчали, прикидывая права и возможности дома Варнаковых, стоявшем на отшибе, за линией, где жил, уж точно, боевой народ. Хотя и голодовали Варначата чаще других, но не шибко хныкали, сами еду промышляли. Дома все сундуки, все заначки материны проверят, никакой замок не устоит. Летом и в своем, и в соседском огороде пошарят, — сады с черемухой да малиной обчистят, а то соберутся артелью на озеро и ловят сачком рыбную мелюзгу. Улов потом с дракой поделят, и каждый жарит рыбу на костерке, около летней печки у дома, во дворе, открытом для всех ветров и прохожих.
