Горькие шанежки(Рассказы) - Машук Борис Андреевич (читать книги онлайн бесплатно полностью txt) 📗
Он еще не успел подивиться такому делу, не успел догадаться, как же такая прорва соли попала сюда, а в красный уголок уже стали заходить женщины с мешками в руках. Они останавливались около порога, дыша на руки и пряча их в карманы, затихали, неотрывно глядя на уложенное в короб богатство.
Над солью уже второй год тряслись в каждой семье. Теперь ее почти перестали продавать в магазинах, редко, по маленькой мерке, привозила и вагон-лавка. А бойкие людишки из Узловой, неизвестно где достающие соль, на базаре из-под полы драли вдесятидорога. И брали люди. Нельзя же без соли жить…
Особенно бедствовали по осени, когда запасали на зиму огурцы, помидоры, капусту. Недосолишь, — считай, все пропало: закиснет, заплесневеет. А без овоща одна картошка останется. Без соленого и она в горло не враз пойдет. И вот ради осенней засолки во всех домах и квартирах экономили соль, щепотками измеряли дневной расход, другой раз и не досаливали похлебку.
Мастер Шарапов свернул самокрутку, раскурил ее над лампой и, вывернув фитиль, прибавил света. Оглядев усталых мужиков на скамьях, встормошился:
— Ну чего вы? Чего сели-то, говорю? — Он подступил к Куприяну Колесину. — Достань-ка из шкапа весы, гирьки. Взвешивай и отпускай соль.
Мастер вытащил из кармана список, просмотрел его, вроде отыскивая в нем что-то новое, глянул на соль, на мужиков и вслух прикинул:
— Вкруговую, считай, на семью кило по пять можно выдавать? А?
Куприян Колесин — мужик задумчивый, нахмуренный, с длинным лицом — расставил на столе гирьки по росту, подравнял весы и, тоже посмотрев в короб, кивнул:
— По пять за глаза хватит.
— Тогда так и отпускай. После остатки встряхнем и уж по скольку будет — еще довесим.
Тут от двери выступила тетка Катерина со станции. И у нее под рукою Семушка увидел мешок.
— А движенцам как же, Петрович? Иль не дадите?
Мастер с удивлением посмотрел на Чалову, а мужики нахмурились. Все это тетка Катерина поняла по-своему:
— Чего жадничаете? — Или наши мужики не воюют? Или мы не на железной дороге, как вы? Да у нас, вон, Чердымиха самая пострадавшая есть…
— Ты, Катерина, раньше времени язык свой не тревожь, — осадил ее мастер. — Или не слыхала, что все на круг делить будем? На все обчество!
— Дак это ж про путейцев поди?.. — осеклась тетка Катерина.
— На круг, сказано! — жестко повторил мастер. — На всех, значит. И этого добра все тут хозяева. — Он повернулся к мужикам, уже ссыпающим соль с весовой чашки в чей-то мешок. — Чердымихину семью не пропустите… А ты, Катерина, садись вот рядом с Колесиным и отмечай всех, кто получил по списку. Не забудьте стариков Орловых, других залинейных…
Ожидая очереди, женщины готовили мешочки, мужики дымили самосадом и, наблюдая, как убывает соль из короба, негромко переговаривались. Затаясь на краешке скамьи, в самом углу, из их разговоров Семушка узнал, что про эту соль дядька Шарапов еще раньше договорился с лейтенантом — самым старшим над всеми автоматчиками. Сергей Петрович объяснил, как страдает народ из-за соли и что просит он немного, чтобы выдать как премию за авральную работу на ремонте пути. Лейтенант взял это на себя. А сегодня сержант, вроде бы, и не заметил, что нагрузили соли поболе центнера. Остальную соль аккуратно собрали, смели под веник на другую платформу и увезли. В тот же день сняли охрану из выемки, и автоматчики с веселым сержантом уехали в свою часть.
Рассуждая, мужики потихоньку хвалили заботливого мастера. Семушка тоже поглядывал на Сергея Петровича — худого и заросшего, совсем почерневшего за эти беспокойные дни. А еще больше смотрел на теток. И станционных, и казарменских. Они бережно подставляли мешки под железную чашу весов, казалось, совсем маленькую в клешнястых руках Колесина. Но чашка переворачивалась, и мешки тяжелели. Каждой хозяйке сразу по пять кило! Да еще потом, по всему видать, килограмма по два отломится. И, замирая в углу с книжкой за пазухой, Семушка тоже тихонько радовался, зная, что и завтра хорошо будет всем, легче станет во всех домах.
— Так, Ломовы, — поднимая голову от бумажки, проговорила тетка Катерина, щуря глаза в полумрак. — А где-то тут Семушка вроде был. Или убежал уже?
— Да здесь он, здесь, — отозвалась Варначиха и подтолкнула Семушку. — Чего прячешься? Иди, получай пай на семью.
Семушка вышел из своего угла и, не зная, как быть, сунул руки в карманы шубейки.
— Получай, Семен, твой черед, — поторопил его Колесин.
— A-а, куда ее… сыпать? — растерялся Семушка. — Я же не знал…
Колесин вытащил из шкапа большой холщовый мешок, в котором носили хлеб от развозки.
— Вот тебе тара. Завтра вернешь. А от соли мешку ничего не поделается. Хлеб да соль никогда не мешали друг другу…
Приняв мешок с приятной тяжестью, Семушка опять пробрался в угол и затих с ликующим сердчишком. Это же настоящая соль! Ее-то совсем мало оставалось в его берестяном туеске. А теперь он молотком растолчет эти комочки, разотрет до самой мелкости, и все-то хорошо у него получится…
Когда взвешивали остатки, на пай вышло еще по кило семьсот. Получив их, вслед за соседкой — теткой Варначихой — Семушка вышел под голубой лунный свет.
Гаврилы в тот вечер дома не было: до утра он заступил на дежурство по околотку. Семушка засыпал в печку ведро угля, вымыл руки, из шкапчика, где когда-то хранились материны лекарства, достал остаток своей иждивенческой нормы хлеба. Покрутил-покрутил его, подумал, что привезут-то хлеб только завтра вечером, но не удержался, отрезал кусочек. Ущипнув в глубине мешка щепотку соли помельче, посыпал хлеб и съел, часто запивая холодной водой. Принесенную соль он тут же пересыпал в большую чашку, поставил в угол и накрыл мешком.
Торопливо раздевшись, он забрался в постель. Хотел книжку почитать, но Гаврила всегда ругался из-за керосина. Быстро посмотрев картинки, Семушка погасил лампу. Но ему не спалось, он ворочался, вздыхал под стареньким одеялом, и мысли его тянулись разнобойно — то о малых приятностях, то об огорчениях, которых хватало в его непонятной жизни рядом с Гаврилой.
Теперь Семушка лучше других видел то, о чем прежде ни говорить не хотел, ни слышать; Совсем заматерел Гаврила в нелюдимости и жадности. Семушка стыдился, когда отчим перемеривал надоенное им молоко, — боялся, как бы он не выпил лишнюю кружку… А сам в то молоко, что по налогу в колхоз сдавали, всегда воды подливал. С водой намораживал он молочных кружков, которое отвозил на базар в Узловую. Разбавленным молоком поил и танкистов, иногда заезжавших по дороге на полигон. Но не только тем был противен Гаврила. Перед военными становился он покорно-торопливым, вроде бы рад был приходу гостей. Выгибая спину горбом, приговаривал: «Счас, товарищи, счас… Для дорогих защитников нам не жалко…» А когда танкисты, заплатив, уходили, Гаврила смотрел им вслед тягучим, злым взглядом.
В такие дни до боли ненавидел Семушка отчима. Его щетину на скулах, пальцы с торчащими на них рыжими волосками и глаза — льдистые, что-то таящие в холодной своей глубине.
Семушка знал, что бабка Орлова, да и другие хозяйки с военных денег не брали. А к бабке танкисты заворачивали частенько: дом стариков ближе всех к дороге стоял. Вот и заезжали к старухе выпить по кружке парного молочка, а нет — хотя бы простокваши холодной, пусть и без хлебушка… Танкистам не густо жилось на тыловой норме. Бабка угощала их, чем могла, вздыхая и говоря, что, может, и ее сыночков кто-то так же покормит. Провожая гостей, она совала им то вареную кукурузу, то шляпки подсолнухов или огурцы. А если они заикались про деньги, она испуганно отмахивалась: «Осподь с вами, сыночки… Идите уж, идите». Но танкисты по-своему отблагодарили стариков. Двумя танками приволокли к дому кучу сухих деревьев, таких, что дед и не знал, как к ним подступиться. Брал пилу и вместе с Шуркой отпиливал пока крайние ветки.
Вздыхая под одеялом, Семушка позавидовал Шурке… Ему-то хорошо с такими стариками жить. В их доме деньги не прячут, когда они есть. А Гаврила, оставляя на хлеб, старательно пересчитывал бумажки, подгадывал так, чтоб вышло без сдачи.
