Мафия - Лаврова Ольга (книги онлайн .txt) 📗
Никем не оценена попытка Крушанского сострить. Его воспринимают как полномочного, но нудного бухгалтера фирмы, хотя это не единственная его ипостась.
– Нужны несколько мелких хранилищ.
– Сплошное благоразумие, – скучает Коваль. – Но прав.
– Раз пошел глобальный разговор… потянем ли мы весь рынок? Жуть берет, сколько они дряни выжирают. За народ страшно! – вырывается у Коли.
– Народ перетопчется, – вскидывается Феликс. – Жрут неконкурентоспособные. Но действительно, Олег Иванович, пока торговцы вне нашей системы – их забота, как добывают товар. Для нас же разрозненные поставки… и вообще такой огромный оборот…
Растущее недовольство патрона заставляет его умолкнуть.
– Дело не в обороте, – говорит после паузы Коваль. – Не в деньгах. Безбедно прожить есть много способов… Нет, не понимаете. Ну-ка, сядьте. Я – хочу – владеть – всем. Такая вот идея. Это будет не только красиво. Наркотики ключ к власти. Где угодно, над кем угодно. Заведем картотеку потребителей. Сын министра наркоман – считайте, министерство наше. Дочь областного вождя – вождь у нас в кармане. Да человека любого ранга можно скрутить за месяц! Достаточно купить его врача… И мы еще вернемся за подснежниками!
Коля, похоже, увлекся размахом, размечтался. У Феликса в глазах хищный огонек, Крушанский притих в задумчивости: а ведь, чего доброго, и учинит патрон государство в государстве, а Хомутова полна восхищения и гордости.
Коваль проверяет, какое впечатление произвела речь, и усмехается:
– Спасибо за внимание.
Ардабьев сидит в кабинете Знаменского. Оба разместились сбоку стола, чтобы избежать традиционной позиции следователь – допрашиваемый и задать беседе неофициальный характер. Но поначалу Ардабьев с трудом преодолевает скованность, тем более что и Пал Палыч не вполне раскрыт и не испытывает к посетителю безусловного доверия.
– Устроиться по специальности… – говорит он. – Но сегодня можно найти более высокооплачиваемую работу, чем инженер-химик.
Подоплека невысказанного вопроса Ардабьевым сразу уловлена.
– Вы думаете, стремлюсь… Честное слово, нет! Да никакой лаборатории не нужно! Был бы пузырек и пипетка – я вам изготовлю дозу! С прошлым покончено, клянусь!
– Чем безнадежней наркоман, тем искренней клятвы…
Спорить не приходится, Ардабьев, видимо, знает, что суждение следователя верно.
– Конечно, можно рабочим в магазин, – отвечает он, помедлив. – Не пью, не ворую… хоть в Елисеевский. Так рад вольной жизни, что я бы готов. Но жена… если я грузчик – для нее моральный крах.
Звонит внутренний телефон.
– Слушаю… А-а, да есть сведения… Нет, тот, с кем имели дело вчера утром… не могу вслух.
Ардабьев жестом спрашивает, не выйти ли ему, Пал Палыч показывает, чтобы сидел.
– Понял? Действуй… Владимир Игнатьевич, – возобновляет он разговор с Ардабьевым, – я за вас в известной мере должен поручиться, так что потолкуем по душам. Как вам сиделось?
Ардабьев собирается с мыслями.
– Тяжко… Я б всех следователей и судей сажал хоть на месяц, чтоб поняли! Исправительно-трудовая колония… Нельзя там исправиться! Каторга есть каторга, ничего больше!
Он ждет протеста Знаменского, но у того на лице только внимание.
– Говорите, Владимир Игнатьевич, говорите.
– Когда человек попадает на семь, десять лет, то уже… Если есть деньги купить, забыться – он купит. Там не проблема, любые препараты. Нет денег – существует система лагерных услуг… известна вам эта мерзость? Сколько там становятся наркоманами!
– А для многих – повышение квалификации, – добавляет горькое признание Пал Палыч. – Сажаешь воришку – получаешь ворюгу, из хулигана созревает бандит. Тайная язва нашей профессии!..
Снова телефонный звонок.
– Извините, занят, – говорит Пал Палыч. Он уменьшает силу звука, так что в дальнейшем аппарат только негромко гудит, и Знаменский не берет трубку.
– Владимир Игнатьевич, действительно излечились?
В беседе наступает перелом в сторону взаимного доверия.
– Сам удивляюсь! Шесть раз корчило! – Ардабьеву и сейчас страшно вспоминать. – Табуретки грыз, Пал Палыч, выл хуже волка… Аж на четвереньках полз к конвою, чтоб спрятали в карцер: чтоб никто из жалости не сунул сигарету или таблетку!
– А теперь? Прежняя обстановка, прежние друзья.
– Этого не боюсь. Есть некоторая растерянность перед жизнью. Когда я садился, иные были порядки… то есть, как выясняется, беспорядки, но беспорядок, который существует очень долго, поневоле принимаешь за порядок. Все примерно одинаково считали: белое-черное, право – лево, если лицом на север, то за спиной юг. А сейчас мозги кувырком.
– Но вы ведь, вероятно, читали газеты? – улыбается Пал Палыч.
– Больше по своей больной проблеме. Думал, правда, за наркотики взялись. А вышел – что творится! При мне в пивном баре: в кружки аэрозоль пускают, называется «раз-пшик», «два-пшика». Пацаны по пять флаконов от пота берут – нюхачи! Видел таких в колонии, в столярной мастерской – лаки там. Плодятся, как… – Ардабьев очень взволнован и не находит сравнения. – По-настоящему это никого не волнует, страна занята другим!.. Да и что реально сделаешь? Я читал, двадцать пять миллионов гектаров дикорастущей конопли!
Входит Сажин:
– Пал Палыч, Томин спрашивает, как решаем с…
Знаменский прерывает его жестом и, обернувшись к Ардабьеву, разводит руками: дескать, прошу прощения, дела. Тот встает.
– Насчет работы позвоните во вторник, – говорит Знаменский.
– Спасибо. Жутко не хотелось сюда идти, – признается Ардабьев, принимает подписанный пропуск. – Пал Палыч, разрешите иногда видеться? Раз в неделю на пять минут. Буду у вас под контролем.
– Ну звоните, попробую.
Коваль на заднем сиденье машины смотрит по телевизору злободневную передачу. «Псы» – впереди.
Передача кончается, он выключает телевизор и рассеянно оглядывает окрестности, мелькающие за окном: то ли областной райцентр, то ли далекое московское предместье.
– Стой! – внезапно командует он тому, кто за рулем.
Машина скрипит тормозами. Коваль указывает назад – он заметил что-то для себя интересное, что они проскочили.
Машина подает задним ходом и по его знаку останавливается.
Коваль выходит, держась шагах в двух позади, следуют телохранители.
На противоположной стороне улицы заводские ворота с вывеской: «Фабрика пеньковых изделий». Коваль приближается к ним, читает и перечитывает название. Это его «Эврика!».
Довольный, он возвращается в машину.
Следующий раз тормозит возле будки телефона-автомата.
– Ника! – говорит он, набрав номер. – Я только что сделал ценное изобретение! Одевайся, собирайся, надо отметить.
Курков идет между коттеджей, где начиналась слежки за Снегиревым. Он проделывает тот же путь, но в обратном направлении.
Миновав коттеджи, входит в многоэтажку.
Первым сигналом о неблагополучии ситуации служит почтовый ящик номер 23: сунув мизинец в дырочку, Курков убеждается, что ящик полон.
Поднимается к квартире уже в торопливом беспокойстве.
Дверь с номером 23 опечатана!
Курков стоит перед ней в неприятном раздумье, затем звонит в двадцать четвертую квартиру. Открывает немолодая женщина.
– Простите, а что со Снегиревым? – Он кивает для объяснения на опечатанную дверь, зная, что по фамилии современные соседи зачастую друг другу неизвестны.
– Умер он, – говорит та без скорбной окраски.
Курков щурится:
– Что-то внезапное?
– Наверно.
– Это точно, что умер?
– Меня брали в свидетели, когда квартиру опечатывали. А вы кто ему?
– Сват, – хмуро бросает Курков, спускаясь с лестницы.
Более важные для себя сведения он узнает в лефортовском морге.
Из недр заведения к нему, так сказать, в приемную выходит патологоанатом, молодой, пышущий здоровьем и веселый, в рабочей одежде, то есть в фартуке и резиновых перчатках.
