Зеленый король - Сулицер Поль-Лу (читаем полную версию книг бесплатно TXT) 📗
Он почувствовал, что напал на крупную дичь…
В течение лета 1965 года Климрод так и не появился. Осенью и зимой тоже. Насколько было известно Сеттиньязу, в 1966 году он трижды приезжал в Нью-Йорк. Тот год, кстати, был особенно урожайным по части создания новых компаний: их число, по данным Сеттиньяза, превысило полуторатысячную отметку. Не проходило ни одного рабочего дня, чтобы кто-то из Черных Псов не принес новое досье, и именно в это время организаторские способности Дэвида Сеттиньяза особенно пригодились. С отпуском у него ничего не получилось, и пришлось даже увеличить количество сотрудников, а за неимением мест подумать о новом переселении, несмотря на удобства, связанные со все более широким использованием компьютера. Но Реб покачал головой!
— Не нужно, Дэвид. На вас сейчас обрушилась большая волна. Скоро она начнет спадать.
Заваленный работой, отнимавшей у него до пятнадцати часов в сутки, Сеттиньяз уже не успевал разгадывать тайну Хайме Рохаса, хотя дело это и так застыло на месте, так как на протяжении нескольких месяцев имя аргентинца больше не всплывало нигде. Казалось, он перестал служить у Климрода, что, возможно, и было решением загадки.
«Но затем во мне сработал обычный рефлекс, свойственный всем подчиненным Реба. Я подумал: „А если он просто хотел ввести меня в курс дела… И ждал молча…“
Это случилось в октябре 1967 года».
В телеграмме, полученной Сеттиньязом, было указано место встречи: Хантс Лейн, то есть Бруклин Хайтс, на другой стороне Ист-Ривер. Это был адрес элегантного, типично аристократического дома прошлого века, из окон которого открывался великолепный вид на Аппер-Бэй и Манхэттен. «Спросите Али Данаан». Фамилия звучала по-ирландски, имя же могло принадлежать как мужчине, так и женщине. Улица была засажена деревьями, что не так часто встречается в Нью-Йорке, а Али Данаан оказалась молодой женщиной, высокой брюнеткой потрясающей красоты. Сразу было видно, что это художница, Она вышла к Сеттиньязу чуть ли не с кистью в руке, во всяком случае, в блузе, красиво заляпанной разноцветными пятнами. Открыв ему дверь, красавица встретила его ослепительной улыбкой.
— Он вышел, но должен скоро вернуться, — сказала она. — Подождите, пожалуйста. Не хотите ли, случайно, побыть ангелом?
— Ангелом?
Пройдя вперед, она привела его, поигрывая бедрами, в красивую мастерскую. На мольберте стояла картина — хитросплетение кругов и штрихов, сквозь которые проглядывали контуры детского лица.
— Мне нужен ангел, здесь, в середине, или чуть поодаль. Но вы рыжий. Кто когда-нибудь слышал о рыжем ангеле?
— Я не рыжий, — с досадой ответил Сеттиньяз. — Я рыжеватый блондин.
— Спорный вопрос. Но как бы то ни было, вы любите крепкий кофе, хорошо прожаренный, но не пережаренный бифштекс, жареные грибы с мясом, клубнику «а ля Шантийи» и бургундские вина. Так мне показалось. Мы заказали, кстати, несколько ящиков «Бонн-Мара» — он сказал, что это ваше любимое вино. Обед будет готов через полтора часа. Присядьте же. Будьте как дома. Он предупредил меня, что вы довольно чопорный человек. Если вам позвонить или принять душ, не стесняйтесь. Я закончу своего ангела и буду в вашем распоряжении. По правде говоря, в вас действительно есть что-то ангельское…
Она мило улыбалась ему. Опять повторилась старая история: в очередной раз Дэвид Сеттиньяз столкнулся с женщиной, ничего не зная о ее отношениях с Ребом. Она даже не называла его по имени, каждый раз говорила «Он», но все же было сказано: «Мы заказали…» — что предполагает хоть какую-то близость. «А я и понятия не имею, под каким именем она его знает! И, оказывается, я должен здесь обедать, все уже подготовлено, вплоть до „Бонн-Мара“, моего любимого вина, этот бес запомнил название!»
— Мне нужно позвонить, — сказал Сеттиньяз, — и отменить другую встречу.
— Кабинет выше этажом. Он предупреждал, что вам надо будет позвонить. Я приготовила большой бокал мартини, как вы любите!
Он поднялся и вошел в белую почти пустую комнату, где было восемь телефонных аппаратов, стол, два стула, несколько десятков книг на английском, французском, немецком, испанском и итальянском языках. И Исаак Зингер на идиш. А также труды по юриспруденции, в том числе два тома сэра Джеральда Фицмориса: «Основные принципы международного права» и номера «Джэрмен бук оф интернешнл ло», «Журнал по правилам международной торговли» — классические издания, над которыми Джордж Таррас корпел столько часов в далекие гарвардкие времена.
«Он не оставил изучения права…»
И тут только Сеттиньяз заметил зеленую папку, оставленную нарочно на виду, среди телефонных аппаратов. На обложке красовалась знакомая надпись: «Строго конфиденциально — Передать в собственные руки…»
… И другая, гораздо мельче: инициалы Д.Дж.С. «Дэвид Джеймс Сеттиньяз?» Он протянул руку к зеленой папке, одновременно объясняя своей личной секретарше, что она должна отменить все встречи до нового распоряжения, а также предупредить его домашних, что он не придет обедать.
Но папку он не тронул. Повесив трубку, Сеттиньяз сел на второй стул, взял Сола Беллоу и стал читать. Через несколько минут он услышал легкий стук двери, выходящей на улицу, затем гул голосов, и, наконец, не выдав и малейшим звуком своего приближения, в проеме двери выросла высокая фигура Реба. Он улыбнулся:
— Извините за опоздание, Дэвид. Мне хотелось пешком пройти от Манхэттена, но я переоценил свою скорость. Вам следовало открыть папку.
Подразумевалось: «Поскольку я оставил ее на виду. И надо было понять, что она предназначалась вам. Или вы думаете, что я допустил ошибку?» Кто осмелился бы предположить, что Реб Климрод совершает ошибки? Раздражение, даже настоящая злость снова пронзила Сеттиньяза.
— Дэвид, извините меня. Я иногда ставлю вас в неловкое положение. Не сердитесь, прошу вас.
Он вошел в комнату и сел, приняв свою обычную позу: руки — в карманах куртки, ноги вытянуты, подбородок опущен на грудь, а глаза подернуты поволокой. Реб тихо сказал:
— Возьмите же папку и прочтите.
Сеттиньяз отложил Беллоу и подошел к столу. В папке лежал только один лист машинописного текста. Он прочел: «Сеттиньяз, Дэвид Джеймс, родился в Нью-Йорк-сити, штат Нью-Йорк, 2 сентября 1923 года. Смотри предыдущее досье. Период с 1 января по 31 декабря 1966 года: никаких нарушений. В соответствии с полученными инструкциями наблюдение прекращено с 1 января 1967 года в ноль часов». Вместо подписи — буквы «Дж».
— Джетро, — пояснил Реб. — Диего должен был рассказать о нем Джорджу Таррасу, а он — вам. Да, это он присылает вам одно за другим все досье. И в дальнейшем будет это делать.
— С каких пор я… нахожусь под наблюдением?
— С 1 января 1950-го, с ноля часов. Но вы ведь догадывались об этом.
— И что он откопал обо мне?
— К его величайшему сожалению, ничего. Ничего серьезного. Джетро считает, что все люди, находящиеся на свободе, — неразоблаченные преступники. Вы и Таррас заставили его усомниться в этом основном постулате. «Таррас тоже», — подумал Сеттиньяз, которого это немного утешило.
— Таррас тоже, — сказал Реб, приводящий в отчаяние своим умением читать чужие мысли.
— И с него тоже снято наблюдение?
— Да.
Реб поднял руку:
— Дэвид, ответа на вопрос, с какого времени я приказал Джетро не следить за Джорджем Таррасом, не будет. Так не задавайте его, прошу вас. Не так важно знать, оказал ли я полное доверие Джорджу раньше, чем вам, или наоборот. К тому же вы и так знаете, как обстоит дело. Вы сейчас спросите, почему я, державший вас под наблюдением более пятнадцати лет, теперь решил прекратить его. Ответ: не знаю. Вероятно, потому, что наступает в жизни момент, когда ты должен полностью довериться кому-то.
— Вы приводите меня в отчаяние.
— Моей манерой задавать вопросы и отвечать на них? Я знаю. Но иначе не умею.
И он засмеялся:
— Скажем, иногда так получается невольно. Но смех очень быстро оборвался. Взгляд снова затуманился. Он смотрел на Сеттиньяза.
