Зеленый король - Сулицер Поль-Лу (читаем полную версию книг бесплатно TXT) 📗

— Выпьем за здоровье таких, как мы, неудачников, которые тем не менее не грустят!

Незадолго до этого клиентом Анри Хаардта оказался богатый французский турист по имени Поль Субиз; обращаясь к нему, все говорили «господин президент» по той простой причине, что он был министром в Париже. Случилось так, что у этого самого Субиза оказались свои интересы в банке, где терпеть не могли бывшего сигаретного контрабандиста из Танжера…

— Вы будете смеяться, месье, — рассказывал позднее Хаардт Джорджу Таррасу, когда его фонд заключил с французом очень выгодный контракт на туристские путешествия для детей. — Вы будете смеяться, но я даже подумал, нет ли какой-нибудь связи между Ребом Климродом, который, по вашим словам, немного вам знаком, и этим Полем Субизом, проявившим такую невероятную доброту ко мне.

— Это действительно смешно, — ответил невозмутимый Таррас.

Три-четыре дня они прожили в довольно скромной иерусалимской квартире Яэля Байниша, который, хоть и не носил галстука, тем не менее был депутатом кнессета и в скором времени мог стать государственным секретарем. Байниш спросил Реба:

— Ты был в эти дни в Танжере?

— Он таскал меня по рынкам, воняющим мятой, — сказал Диего. — Мы даже посетили его прежний дворец размером три на три на улице Риада Султана в Касбе. Теперь я знаю, где он выучил испанский — на улице эс-Сиагин у какого-то идальго с Кастильских гор, тот уже умер; а затем моя жирная задница удостоилась чести сидеть в кресле, в котором он когда-то пивал чай. Я был взволнован до глубины души, Madre de Dios [66]. Мы даже побывали на маяке у мыса Малабата.

Диего хорошо знал Байниша еще до поездки в Иерусалим в 1979 году или делал вид, что знал. Но он всегда отказывался назвать Таррасу дату, место и обстоятельства их предполагаемого знакомства. Таррас мало знал о Байнише, а Сеттиньяз и подавно. Ньюйоркец же убежден, что Байнишу всегда было известно, что, почему, где и как делал Климрод; он считает, что этих двух людей связывали долгие отношения, и прежде всего это касается «сети Джетро», которую Байниш как эксперт, наверное, помогал создавать. В таинственной телеграмме 1956 года, предупредившей Реба о неизбежном нападении в Суэцком канале, он усматривал неопровержимое доказательство прочности и давности этих отношений.

В Израиле Реб отыскал кое-какие следы своего пребывания здесь в 1945 — 1946 годах и, самое удивительное, встретил ирландца из Ольстера по имени Парнелл; Джеймсу Парнеллу было тридцать три года, и раньше он служил в английской армии в Палестине. Этот Парнелл и рассказал Диего в присутствии Реба, которого это забавляло, об обстоятельствах нападения на полицейский пост в Ягуре 1 марта 1946 года. Никто не удосужился объяснить Диего, во имя чего Парнелл и Байниш все эти годы поддерживали связь. Теперь Парнелл стал журналистом.

— Я бы узнал вас и без Яэля, — сказал Парнелл.

Он оттопырил указательный и большой пальцы и повернул их к своему лицу:

— Глаза. Мне кажется, они пугают меня больше, чем та взрывчатка, которую, говорят, вы нам поставляли. Так розыгрыш это был или нет с теми двадцатою килограммами Т.Н.Т. в вещмешках?

— Тридцатью, — поправил Реб. — Самого настоящего Т.Н.Т.

— Вы действительно были готовы к тому, что мы взорвем абсолютно все?

— А как вы сами думаете?

Несколько секунд Парнелл выдерживал странный взгляд серых глаз.

— По-моему, да, — ответил он.

Всей компанией они пошли обедать в кафе Сен-Жан-Дакр на площади Хан-эль-Амдан. После обеда Реб и Диего сели в Тель-Авиве на самолет, вылетавший в Рим.

В Италии они поехали по старой дороге, ведущей к францисканским монастырям, той самой дороге, по которой везли Эриха Штейра вместе с другими нацистами, бежавшими из Европы. В Риме они провели только одну ночь. Понадобилось два дня, чтобы на наемной машине, которую вел Хаас, добраться до Решен Пас. И всю дорогу Реб рассказывал поразительную историю о четырехсот двенадцатой королевской транспортной роте, а Диего смеялся.

…Но с того момента, как въехали в Австрию, настроение Реба изменилось. Он словно онемел, нарушал молчание только для того, чтобы указать дорогу.

— И за тридцать четыре года ты ни разу не приезжал в Австрию?

— Нет.

— Черт возьми, это же твоя родина!

Никакого ответа. И Диего подумал: «Между прочим, эта страна погубила его мать и сестер, затем отца, да и он сам чуть не погиб здесь. Без такой родины можно обойтись. Впрочем, что значит любая страна для Реба Климрода? И тем не менее тридцать четыре года…»

Почти целый день они колесили по Зальцбургу, а когда останавливались, Реб начинал говорить, голос его, как обычно, звучал отрешенно, словно он обращался к одному себе. Реб рассказывал все, что произошло с момента его возвращения до смерти Эпке, рассказывал о фотографе Лотаре из замка Хартхайм.

Но у замка Диего не остановился, в Линце и Маутхаузене тоже.

В сущности, то, что совершил Реб Климрод с момента возвращения из лагеря перемещенных лиц в Леондинге и до его отъезда с Яэлем Байнишем в Палестину, то, что связано с его упорными поисками отца и правдивых сведений о том, что с ним произошло, — все эти этапы жизни Реба были восстановлены только благодаря сопоставлению грех свидетельств: Сеттиньяза, Тарраса и Диего. Зальцбургский эпизод известен в основном от Диего, о событиях в замке Хартхайм рассказал Дэвид Сеттиньяз (так же как и о посещении особняка Иоханна Климрода 19 июня 1945 года); Таррасу же Реб рассказал о погоне за Штейром в Австрии…

Из Зальцбурга они поехали прямо в Вену, в Иннерштадт. Диего остановился у красивого особняка.

— А что теперь будем делать?

— Ничего.

Диего выключил мотор и стал ждать. Реб сидел неподвижно. Он смотрел на роскошную входную дверь с атлантами, но не шелохнулся, словно застыл.

— Родной дом? — спросил Диего.

— Да.

В этот момент из дома вышли дети и куда-то отправились, прижимая к уху транзисторы. В ста метрах от того места, где Диего остановил машину, маячило Чертово колесо.

— Ты не войдешь?

— Нет.

Однако Реб слегка повернулся на сиденье, чтобы проследить глазами за подростками, удалявшимися в сторону Богемской канцелярии. Их было двое, мальчик и девочка, лет по двенадцать — пятнадцать. «У Реба могли быть такие дети», — вдруг подумал Диего, интуитивно прочувствовав ситуацию и почему-то сильно разволновавшись.

Молчание. Реб снова смотрел в ветровое стекло.

— Трогай, поехали, — сказал он глухим голосом.

Посетили Райхенау, затем Реб, уже в самой Вене, велел проехать по Шенкенгассе — «здесь когда-то находился книжный магазин». Райхенау оказалось местечком так себе, даже деревней не назовешь. Реб захотел подъехать к хутору. Спросил о какой-то женщине. Супружеская пара, которая жила здесь теперь, очень смутно помнила о ней. «Эмма Донин», — спросил Реб. Они ответили, что она уже давно умерла. Реб не успокаивался:

— У нее было трое детей, три маленьких белокурых мальчика с голубыми глазами, сейчас им, наверное, по тридцать шесть или сорок лет.

Супруги синхронно покачали головами: они ничего не знали об Эмме Донин и ее детях, живших здесь в 1945 году.

На аналогичные вопросы, заданные в деревне, были получены те же ответы. Покойную Эмму Донин мало кто знал. А ведь во время к после войны у нее перебывало столько детей! Реб снова сел в машину, положив свои большие костлявые руки на колени и опустив голову.

— В путь, Диего.

Они сделали короткую остановку чуть ниже, в Пайербахе. Здесь жила семья Допплер. Реб спросил о старике с тележкой, который когда-то был его другом и однажды пригласил даже к себе на обед…

Нет, Допплеры его не помнят. Дедушку не забыли, конечно, а вот его, Реба Климрода…

— Вам надо бы повидать Гюнтера и его сестру, они жили здесь тогда. Но в Австрии их уже нет. Переехали в Бразилию, в Рио, хотят заработать состояние, держать целую сеть австрийских кондитерских. Если вы когда-нибудь будете в Рио…